Рождение волшебницы

Юлий сдержал коня. Взъерошенные ветром волосы стали дыбом, атлас наряда струился.

– Проклятье! – выругался Юлий.

Заговорили гарцевавшие рядом дворяне:

– Государь, торопитесь к войску!

– Как я буду скакать назад на виду у тех, кто призван стоять насмерть?! – отозвался Юлий почти злобно.

– Повелитель и Сорокон! – гремело копытным топотом и железным лязгом.

И вот уже лавина разбросанных по неровному полю всадников накатилась навстречу сверкающему граду стрел. Лошади падали, всадники летели с размаху наземь. Десятка полтора витязей ворвались в незакрытый стык между полком копейщиков и правым крылом лучников и ударили в отхлынувший край строя. Лучники сделали по выстрелу, не всякий успел по второму, когда попавшие под удар побежали, отчего дрогнуло и обратилось в бегство все правое крыло. Лучники ринулись в лес очумелым стадом, а витязи, кто обошел боевые порядки с края и кто прорвался через колья, для чего требовалось только два-три удара мечом, рубили и топтали беглецов.

Однако левое крыло лучников, по другую сторону отряда копейщиков, еще держалось, отбив короткий налет конницы. Всадники потекли вбок, устремляясь в стык отрядов, поворотили, оставив на поле десяток подраненных, бьющих ногами лошадей. Опешившие всадники, кого не придавило, бежали. И один стоял на коленях, бессильно упираясь в землю руками, попала в него стрела – запрокинулся и упал.

По-прежнему стоял полк копейщиков, ощетинившись копьями, как еж. Витязи с бело-синими лентами на шлемах обтекали его; с левого края поля лавина всадников хлынула на правый. Неразбериха эта длилась недолго, витязи объявились уже в тылу копейщиков.

– Пора, государь! – кто-то тронул Юлия, сворачивая чалого его жеребца за узду, и кто-то говорил: – Войска ждут! Скорее!

Исход стычки был предрешен: левое крыло лучников пятилось, сбиваясь толпой, и отступало к лесу. А сколько выдержат без поддержки стрелков беспомощные в своей неподвижности копейщики? От этого много теперь зависело.

– Проклятье! – вскрикнул Юлий еще раз. – Кто видел Мисюря?

– Он упал, государь.

На правом крыле у опушки леса продолжалось избиение, хотя часть лучников уже потерялась в зарослях. Вытоптанное пространство за кольями густо устлали тела павших.

Ничто уже не отделяло кучку окруживших государя дворян от закованных в железо вражеских витязей, кроме двухсот шагов пологого поля.

– Скорее, государь! – торопили Юлия. Все поскакали к стану.

Казалось, многое тут должно было перемениться после поражения передовых порядков, но здесь продолжалась все та же невнятица. По захламленному пятнами костров, повозками и шатрами полю, среди брошенной рухляди метались и скакали неизвестно какие люди, темнели рыхлые тучи не выстроенных толком полков. Три из них стояли на виду, еще один выдавал себя колыханием копий за гребнем пригорка. А что происходило дальше, на обратном склоне, где другие отряды ополчения и где конница, невозможно было угадать. Юлий хлестнул коня, набравшись решимости не оборачиваться.

– Государь! – крикнул окольничий Ратмир, озираясь на скаку.

Юлий оглянулся. Отряд развалился. Многие уж побросали копья, толпа шатнулась к лесу, и сразу назад, по широкой, разъезженной дороге к стану, потому что конница, забирая слева и справа через ряды проломленных кольев, отрезала путь к чаще. Нужно было бежать просторным, бесконечно огромным пустым лугом.

Юлий тотчас же понял, что пехота и не могла устоять сколько-нибудь долго после того, как бело-синие всадники, избегая прямого столкновения, достали луки и принялись расстреливать одетых в кожаные куртки, не прикрытых щитами копейщиков. Что ж они будут стоять, когда государь бежал, – на виду у брошенного отряда помчался во весь опор прочь от опасности!

Все шло не так, вкривь и вкось, потому именно, что Юлий опоздал встать, разнежился и проспал рассвет – впервые за все минувшие дни. Кого винить?! Только рычать от ярости! Безжалостно осадив коня, крутнулся он на месте – да разве можно было остановить этим бегущих! Он отмахивался от тянувшихся рук, которые пытались его удерживать, и не разумел, что ему толкуют.

Гремящее половодье вражеской конницы от леса до леса! Сотни отливающих тяжелым железным блеском кольчуг, щитов и шлемов – и стадо побросавших оружие людей, которые улепетывали во всю мочь, разинув рот в отчаянном напряжении сил, в безумной надежде уйти от сокрушающего топота за спиной, от вскриков, воплей и хруста. Бело-синие гнали неспешной рысью, не увлекались погоней; походя сминая людей, как траву, они готовы были к столкновению с главным войском.

– Государь! – теребили Юлия со всех сторон.

– Да… да… конечно!.. – бессмысленно произнес он и круто развернул присевшую на задние ноги лошадь. – Вперед! – вскричал он, пускаясь наметом назад, к стану.

В пологой, заставленной повозками ложбине по левую руку, в каких-нибудь трехстах шагах, темнел полк, другой стоял на таком же расстоянии на пригорке. Тот, что в ложбине, так и не сбился плотным прямоугольником, по его размытым окраинам перетекали люди. Множество начальников из великокняжеских дворян, сотники, десятники и полуполковники орали вразнобой. И можно было видеть человека в багровом кафтане и без копья, который пустил в ход палку и лупил всех без разбора.

Но поздно. Горожане не умели строиться. Во всяком случае, строиться быстро. И то роковое обстоятельство, что они стояли слишком рыхло и свободно, так что всякий мог без труда продвинуться вперед или назад, немедленно тут и сказалось. Когда трусливые в первых рядах попятились, вызывая общее смятение, когда раздались всполошенные вопли и причитания – бегут! государь бежит! а боже ж мой, боже мой! пропали, я говорю! ну, хлопцы, держись! сейчас будет! – когда вскричал кто-то в голос, истошным, обрывающим сердце надрывом: «ОЙ, ХУДО НАМ, БРАТЦЫ, ХУДО!», толпа, как большое живое существо, так, кажется, и присела… тогда – обратилась в бегство.

С воем и криком, подбадривая себя в трусости. И те, в немалом количестве, храбрецы, что остались было на месте, в глубочайшем недоумении, дикими глазами взирая на всеобщее полоумие… эти разумные и храбрые люди побежали тоже. Не без сомнений. Не от испуга даже, а по здравому размышлению, рассудив и прикинув, что и в самом деле ведь «ХУДО!» Чего ж тогда кочевряжиться?

Наблюдавшие этот обвал соседние полки, однако, не имели ни малейшей возможности различить, кто из бегущих трус, а кто нет. То есть, кто бежит по дурости своей да по подлости, а кто от большого ума.

– Государь бежит! – голосили дураки и предатели, но их уж никто не слушал – бежали все.

– Стойте, негодяи! – кричал Юлий – голос его терялся. – Что же вы делаете?! Стоять! – отчаянно вопил он и нахлестывал жеребца, наблюдая, как жутко зашевелился и тот полк – не храбрее других, – который занимал возвышенность. Словно волосы стали дыбом, зашевелилась сплошная чаща копий – мурашки пробрали полк… И вот – бежит.

Перемахивая через разбросанный по стану хлам, мимо каких-то бочек, досок, кострищ и шалашей Юлий ворвался в расположение войск, напрягаясь догнать и опередить бегущих, чтобы добраться до оставшихся в строю полков.

– Спасайтесь, государь! Все пропало! – кричали Юлию спутники и сами не отставали, нахлестывали лошадей.

Обреченная орава людей, за которыми гналась вражеская конница, увлекала своим безумством все новые полки. Получалось, что Юлий и сам обращал людей в бегство, мчал он с таким напором, что одним своим криком выводил из равновесия еще пытавшихся устоять людей, заставлял их удариться в бега при одном своем приближении. Чем яростней хлестал он коня, кричал, угрожая небесам плеткой, тем скорее катился перед ним ужас и падали знамена. Полки удирали перед государем, как опрокинутые.

С вершины пригорка, куда вымахал Юлий наметом, до самых дальних пределов открылся весь бегущий по всхолмленному полю стан. Дальше видны были перелески, серые тени деревушек – до самого синего окоема, где терялись покрытые зеленями пашни и лежала затихшая, обомлевшая в испуге земля. Туда, в не тронутую войной страну, стремились, растекаясь, как хлынувший кипяток, очумелые толпы.