Рождение волшебницы

– Он задержан, – тотчас отвечал Чеглок (все они просто не давали Юлию говорить). – Рукосил подозревается в оборотничестве. В течение часа, я думаю, мы установим личность оборотня. Присылайте стражу. Получим или не получим ответ, мы передадим вам оборотня для дальнейшего расследования. Такова воля наследника.

– Наше почтение, княжич! – сказал Буян. Все четыре пигалика одновременно – ошеломленный, потерявший дар речи Млин в том числе – сняли шляпы и, помахав ими для учтивости, сердито нахлобучили обратно. Потом в угрюмом молчании они подняли тело убитого товарища.

Буян так и не глянул больше на Золотинку, он был подавлен и мрачен. Никто, однако, еще не покинул башню, когда со двора послышались встревоженные и озлобленные крики, которые свидетельствовали о новом несчастье.

Стражники имели время подтащить умирающего при каждом толчке Лжевидохина ближе к караульне, расположенной в Старых палатах. До входа оставалось два десятка шагов, когда старик запросил передышки. Он плюхнулся на приступок и бессильно привалился к стене.

Прямо над синюшной его образиной на круглой каменной плите красовалась топорно высеченная харя. Общие обводы хари напоминали обрубленный вверху и сходящий книзу на угол щит; выдающийся вперед, обезьяний рот обозначен был, как рисуют дети, подобием сливовой косточки. Такие же глаза-косточки имели высверленные зрачки – палец сотника ушел в дыру весь и не встретил упора. С чисто художественной точки зрения не вызывал нареканий только нос – по той достаточной причине, что был отбит начисто в незапамятные времена. Под этой-то застывшей каменной рожей, меняясь в лице, постанывая и закатывая глаза, умирал мгновение за мгновением Лжевидохин.

– Ради всего святого! – задыхался Лжевидохин. – Воды! Неужто не найдется доброй души подать старику стакан воды?

Поколебавшись, сотник послал малого помоложе к пруду. Тот, не замешкав, вернулся с перевернутым, как котелок, шлемом и протянул его чародею. Лжевидохин придержал малого возле себя и достал неизвестно откуда перстень – мгновение назад его не было на руке, отщелкнул большой красный камень, словно крышку ларчика. Из неловких старческих пальцев посыпались на колени разноцветные жемчужины.

– Что такое? – испуганно вскричал сотник. – Собрать! Быстро! – На старика он бросился сам.

– Пилюли, – беспомощно отбиваясь, лебезил Лжевидохин. – Одна пилюля на стакан воды, – хрипел он в неравной борьбе. Когда сотник отнял у него красный перстень, старик отправил в рот одну жемчужину.

От горького снадобья свело челюсти. Выпучив глаза, Лжевидохин торопливо перехватил шлем с водой, и малый, что стоял столбом, безропотно его отдал. Щеки чародея пучились, округлившись, словно в позыве рвоты. С выражением величайшей муки оборотень прыснул стиснутыми губами, и от этого вылетел изо рта полупрозрачный язык пламени. Он опалил брови стражнику, который ползал на коленях, выковыривая между камней жемчужины. Стражник опрокинулся – так и жахнулся наземь, сотник отпрянул, не больше хладнокровия выказала и вся остальная военщина.

Как ошпаренный, Лжевидохин поспешно плеснул воды в жарко разинутый огненный рот – вода зашипела, ударив паром, из ноздрей, изо рта повалил дым залитого пожара. Старик окутался клубами. Дым валил толчками, бурливые волны шли выше головы, целиком укрывая чародея. На карачках, не имея духу подняться, убирался прочь сердобольный малый, что притащил больному старикану водички, и растерял жемчужины тот, что собирал. Клубы горючей мглы пучились и растекались по мостовой. Из самой гущи бурления доносился надсадный кашель.

В этот момент растерянные крики: «Бейте, бейте в дым!» достигли занятых в башне Единорога важными разговорами людей. Извержение уже иссякало, и проявились через смутную мглу стена и приступок, где прежде полыхал огнем Лжевидохин. Каменная харя пропала, отворившись внутрь, вместо нее зияла дымящаяся дыра… Чародей не растворился в угарных клубах, а самым естественным образом открыл под покровом дымной завесы тайный ход и ушел.

С остервенелой бранью обманутые сторожа шуровали в дыре копьями, но лезть в коптящий провал остерегались. И только свирепый окрик Чеглока через всю площадь подвигнул двух отчаянных смельчаков, побросав копья и бердыши, сунуться в жуткую пасть живьем. Скоро они вернулись, один, потом другой, чтобы сообщить воеводе Чеглоку, что тьма кромешная, а ход теряется в разветвлениях. Тайные ходы, по видимости, пронизывали все недра замка – чародей ушел безвозвратно.

Стоическое молчание сотника, который под градом упреков и ругательств только бледнел, довело Чеглока до бешенства. Наконец, от крепкой зуботычины честный малый несколько как будто опамятовался и, все еще не владея языком, протянул разъяренному воеводе отнятый у чародея перстень.

Золотинка тотчас узнала волшебный камень Рукосила и подалась вперед. Чеглок сунул заурядный с виду перстень себе в карман.

– Позвольте, воевода! – громко сказала девушка, и никто не посмел ее удерживать. – Дайте-ка мне эту штуковину ненадолго. Дайте-дайте! – воскликнула она в ответ на высокомерное недоумение сановника. – Я укротила вам бесноватую, которую напустил на людей Рукосил. Разве не ясно, что я с вами против Рукосила.

На все лады гомонившая свита примолкла, и Юлий тоже устремил на Золотинку вопросительный взгляд.

– Дайте! – настаивала она с необыкновенной решимостью. – И не бойтесь, даю вам слово, что перстень не задержится у меня в руках – только гляну.

Чеглок поджал губы, поколебавшись, выразительно глянул на охрану (стражники как бы невзначай обступили волшебницу) – и протянул ей перстень.

Точно, это был волшебный камень Рукосила. Камень необычайных размеров на ложе золотых трав и цветов: то багряный, кроваво-красный, то опять прозрачный или белесый, изменчивый многогранник. Золотинка ступила к Юлию два шага, а стража, подавшись следом, все еще ждала, не принимая это движение за окончательное. Она взяла запястье юноши, преодолевая ощутимое сопротивление, и ловко надела волшебный перстень на безымянный палец правой его руки.

Внезапный румянец на щеках княжича, вызванный сначала смущением, а потом и гневом, заставил его дернуться в сильнейшем побуждении сбросить непрошеный подарок. А что могла Золотинка? Умоляюще глянуть необыкновенными карими глазами – так, что Юлий был вынужден отвернуться.

Чеглок, понятно, не стал отнимать перстень у наследника. И если кто-то знал тут, что камень волшебный, то должен был понимать, что камень защищает хозяина и тогда, когда тот, может, и сам не подозревает о своем сокровище. Хмурясь и играя желваками, Юлий провернул перстень вкруг пальца, подвигал его с неопределенным намерением и поднял голову.

– Занять верными людьми все выходы и ворота! – сказал он, оглядывая лица приближенных.

– Ражумеется, гошударь! – отозвался Чеглок, выказывая признаки подавленного раздражения, и бросил последний взгляд на волшебный перстень.

– У нас остались внизу войска? Всех поднять на ноги.

– Да.

– В первую очередь вывезти приданое княгини Нуты – восемьдесят тысяч червонцев готовизны и драгоценности. Завтра же с утра, с рассветом, как развиднеет.

– Мы жаймемся этим сейчас же, гошударь.

И оба едва ли не одновременно обернулись на ожидавшую поодаль Золотинку.

– Беречь накрепко! – велел Юлий довольно двусмысленно.

Но Чеглок прекрасно все понимал – в обоих смыслах.

– В караульню волшебницу, сторожите хорошенько! – распорядился Чеглок, а потом счел нужным отвесить арестованной поклон:

– Позднее я навещу вас, шударыня. Как только управлюсь с первоочередными делами. Надеюсь, вам будет удобно. Поверьте, я знаю, что говорю, караульня сейчас самое бежопасное место в замке.

Солнце уже садилось, и замок весь целиком с острыми крышами его, тупыми углами, со шпилями его и зубцами, с грубо торчащими башнями потонул в виду опустевшего неба. Вершина исполинского утеса, неколебимо высившегося над крепостью, наплывала своим позолоченным куполом на погруженный в сумрак двор, где суетились, переговаривались заполошенными, дурными голосами не очухавшиеся еще от праздника гости.