Дрессировщик русалок

Ну все, господин Майоров, вы допрыгались! Вам я настоятельно рекомендую идти в анус, а мы с дочкой возвращаемся в Москву!

И затеянная мной авантюра с поездкой в Турцию теперь более чем оправданна. Вы, любезный, скрытничаете, и я буду. Никому не расскажу, куда мы собираемся и зачем, ни Левандовским, ни Катерине. А Таньский – верный соратник по партии – вскроет тайну только при наличиии специального консервного ножа, именуемого форс-мажором.

Поскольку на дачу мы приехали на Лешкином джипе, мне пришлось вызывать такси, и больше всего я боялась, что Майоров вернется раньше, чем мы успеем уехать. Объясняться с ним мне не хотелось.

Всю дорогу до Москвы дочка тихонько сидела рядом со мной, прижавшись к моему боку и изредка всхлипывая.

К счастью, водитель такси, пожилой усатый дядька, оказался неразговорчивым, что большая редкость. Но еще большей удачей оказалось то, что славный дядечка не был поклонником радио «Шансон» и блатная романтика не разжижала мне мозг.

В салоне негромко звучало «Авторадио» и пахло еловым освежителем. Спасибо тебе, Господи, что не стал добивать нас с дочкой и послал нам этого усатого ангела, который еще и не курит!

Поскольку мы вернулись раньше обещанного, дома нас никто не ждал, Катерина уехала домой. В холодильнике тоже было пусто, и я решила смотаться в магазин за продуктами.

– Мама, я с тобой! – Ника услышала, как забренчали ключи от машины, и выбежала в прихожую.

– Да я быстренько, ты пока телевизор посмотри или в Интернет сходи.

– Не хочу, я с тобой! – Голос малышки снова задрожал. Да что с ней такое?

– Хорошо, поехали.

Мы спустились в подземный паркинг и сели в мою «Тойоту». Я включила зажигание и откинулась на спинку сиденья, дожидаясь, пока двигатель очнется от почти недельной спячки.

– Мам, – тихо проговорила Ника, устроившись на своем сиденье, – а давай Мая заберем у Левандовских. Я соскучилась. Или к ним уедем, прямо сегодня. Пусть поищет нас, поволнуется.

Кто поищет, я уточнять не стала.

– У меня к тебе встречное предложение, – я повернулсь к дочери и заговорщицки подмигнула. – Я тут решила в журналистику вернуться…

– А я знаю. Ты уже несколько месяцев пишешь.

– Откуда ты знаешь? Тебя же целыми днями нет, в своем центре одаренность шлифуешь?

– Ну и что? Я же все равно дома в отличие от папы, да и газеты со своими статьями ты приносишь. Я их, между прочим, прочитала. Все. Мне нравится, как ты пишешь. Ты у меня, мамуль, талантище необузданный!

– Не льсти матери, – я облегченно улыбнулась – кажется, ребенок больше не горюет, отвлеклась, снова стала прежней Никой-хитрованкой, а не слезливой барышней.

– Я правду говорю, тебе давно уже надо было вернуться в журналистику, а то ты уже на себя почти не похожа была. Почти превратилась в жеманную Коку.

– Кого? – ласково переспросила я, занимая удобную позицию для наказательных щекоталок.

– Коку, – хихикнула девочка, благоразумно отодвигаясь. – Это гламурное название московской курицы. Начала уже в ванной перья терять, баба Катя замучилась сток прочищать. Но зато после высушивания твоих перышек их набралось на хорошую подушку.

– И это любящая дочь! – трагически взвыла я, заломив руки. – Вот только что чудовищно унизила родную мать! А я-то думала, что есть кому на старости лет стакан воды подать!

– Во-первых, – Ника деловито шмыгнула носом, – у тебя не будет никакой старости лет, я тебя знаю, ты и в двести лет свой попный пропеллер в кладовку не уберешь…

– Прости, что?

– Попный пропеллер, – с готовностью повторила девочка. – Ну, то что у тебя в попе жужжит и от гламурной Коки спасает.

– Злыдня.

– Так есть в кого. А по поводу стакана воды – я что-то сильно сомневаюсь, что он тебе понадобится. Вот бокал мартини – это да, в это верю. Его подам, не волнуйся.

– Спасибо, утешила.

– Так мы едем в магазин или нет? По-моему, весь паркинг уже выхлопами нашей машины провонялся.

– Едем, – я аккуратно вырулила со стоянки. – И прекрати меня сбивать с мысли, она и так верткая и из-под ног все время выскальзывает.

– Кто?

– Мысль. Мама старенькая, маме трудно сосредоточиться, она все самое ценное в себе дочери передала, сама теперь обрывками былой роскоши перебиваюсь.

– Ключевое слово – перебиваешься. То есть сама себя перебиваешь. Напоминаю, мамсик, у тебя была мысль.

– Между прочим, – проворчала я, – даже у самых-пресамых особо одаренных имеется попа, по которой родители могут в случае необходимости настучать. И вообще, я передумала, не возьму тебя с собой, отправлю к Левандовским на дачу. Нечего маленьких девочек в авантюру втягивать.

– В авантюру? – Дочка возбужденно подпрыгнула в детском кресле – мы с ней очень дисциплинированные участники дорожного движения. – Я не хочу к Левандовским, я хочу в авантюру!

– Но учти, тебе придется на время забыть, что ты Ника Майорова, на пару недель ты станешь Вероникой Луговской.

– Здорово! Мы куда-то едем?

– Да, в Турцию. Но об этом никто не будет знать, кроме Таньского. Мне материал заказали, большой, на несколько номеров, о наших соотечественниках на курорте.

– И что тут такого секретного? Тоже мне, криминальное расследование! – разочарованно фыркнула девочка.

– Я, конечно, не совсем адекватная мать, – я въехала на стоянку возле супермаркета и выключила зажигание, – но остатки разума пока сохранила. Неужели ты всерьез считаешь, что я взяла бы тебя с собой на опасное мероприятие?

– Тода зачем менять имя?

– Затем, что я не хочу привлекать к себе внимание, как жена Алексея Майорова, я поэтому и под псевдонимом пишу. И в Турцию поеду под этим псевдонимом.

– Поняла, – серьезно кивнула Ника. – Когда едем?

– Через пару дней.

ГЛАВА 7

Наш папа обнаружил отсутствие на даче семьи только вечером. Во всяком случае, на мой мобильный он позвонил где-то около восьми. Само собой, я не ответила. Тогда Лешка набрал номер Ники. Я слышала, как дилинькал ее аппаратик, но дочка тоже оказалась гвоздем.

Каким гвоздем? Тем самым, который воспевал Владимир Владимирович. Да не он, господь с вами, – Маяковский! Помните?

В детстве мое чересчур живое воображение рисовало гигантского дяденьку Маяковского со здоровенным молотом в руках. Он идет вдоль шеренги чумазого пролетариата и с энтузиазмом лупит этим молотом по головам несчастных, вбивая их в землю по самую шляпку. Да, забыла упомянуть – чумазый пролетариат украшен кокетливами шляпками в стиле «шапо-кляк», чтобы больше походить на гвозди. И было по что вбивать.

Но мы с дочкой подставлять головы под удар разборок и выяснения отношений не собирались, поэтому, не сговариваясь, проигнорировали телефонные вопли.

Тогда заголосил наш городской телефон. Из своей комнаты вышла мрачная Ника, протопала к телефонной розетке и выдернула шнур.

Я же говорю – гвозди мы, гвозди. И не какие-нибудь там обивочно-мебельные, а монументальные и несгибаемые.

Вечером езда по Москве становилась больше похожей на езду, а не на соревнование гужевого транспорта, поэтому Лешка примчался где-то через час.

Причем сама дорога заняла у него намного меньше, опять небось добавил седины некоторым встречным водителям.

Почему я так решила? Потому что наш папа ворвался в квартиру с двумя роскошными букетами цветов и здоровенным пакетом, из которого выглядывали всякие вкусности-сладости.

Мы с Никуськой как раз закончили с вечерней помывкой, и я несла завернутого в пушистый халатик ребеныша в ее комнату, когда входная дверь распахнулась, и прихожая наполнилась ароматом цветов.

– Слава богу! – выдохнул запыхавшийся Лешка, увидев нас. – Вы в порядке! Я черт знает что передумал, пока ехал, чуть гаишника не задавил, еле откупился, звоню…