Домино

— Послушай, Топпи, а куда, черт побери, девался тот болван, который всюду таскался за тобой по пятам, будто сборщик королевского дерьма? Как, бишь, звали этого пустоголового олуха?

— Котли, — не моргнув глазом ответила леди Сакарисса и едко хихикнула под прикрытием маски. — Джордж Котли.

— Вот-вот, именно так. Увалень, каких я в жизни не видывал: под грошовой же планидой он, видать, уродился. Эй, Топпи, в чем дело? Черт возьми, с чего это вы так развеселились?

Если румянец и залил щеки сэра Джеймса или леди Сакариссы, когда Топпи заставил меня дать eclairissement, то его нельзя было разглядеть под маской, но, так или иначе, а мои щеки пылали огнем.

Мы заказали еще спиртного, а одна дама чудесным голосом спела несколько сентиментальных баллад и веселых песенок, среди них — «Поверьте мне», «Через леса, мальчуган» и «Говорите мне: я красива»: последняя — о глупой кокетке. К тому времени, когда мы осушили принесенные бутылки и кружки, провозгласив тосты за короля Георга, королеву Шарлотту, лорда Норта и других знатных особ, даму сменил певец с еще более изысканным сопрано. Это был высокий мужчина средних лет, слегка расположенный к полноте, кроткой внешностью напоминавший провинциального приходского священника. При пении грудь его мощно вздымалась, кружевная гофрированная рубашка и шелковый жилет волновались подобно парусу, очертания рта менялись с необыкновенной живостью, исторгая столь сладостные звуки, что казалось, будто певец проглотил соловья. Представленный публике как «кавальеро Джованни Батиста Орландо, рыцарь святого Марка», он сделался предметом бурного восхищения со стороны наших дам, тогда как мужчины принялись исподтишка фыркать и посмеиваться с недвусмысленной издевкой.

— Здесь, Джордж, мы созерцаем еще одно поразительное зрелище, — шепнул мне Топпи, когда долговязый вокалист завершил вторую арию под гром восторженных аплодисментов, — это удивительное создание из Италии с виду неотличимо от любого джентльмена, однако поет совершенно женским голосом. К какому же полу, следовательно, его отнести?

Я даже не пытался ответить, все еще пребывая в замешательстве и внутренне кипя от негодования по поводу высказываний сэра Джеймса, но тут один из приятелей Топпи, наряженный косарем, быстро вставил:

— Ни к тому, ни к другому. Третья разновидность, ручаюсь вам.

— Думаю, именно так, — заметила леди Сакарисса, лаская певца нежным взором. — Он воистину обладает голосом, который не может принадлежать мужчине или женщине, а только некоему богу.

— Я бы сказал, скорее каплуну, — пробормотал косарь. — Ку-ка-реку! Слышен крик петушка.

— Вы были бы точнее, — шепнул в ответ Топпи, — если бы отсекли «петушка», как поступил с ним доктор.

Когда развязные остроты сменились чередой язвительных суждений насчет того, сумеет ли кавальеро отличиться как игрок в бадминтон, будучи не в состоянии «продержать волан на весу», дамы обозвали шутников негодными завистниками. Я же почти не слушал исполнителя, хотя пел он великолепно, и пропускал мимо ушей вызванные им пересуды, поскольку, едва усевшись на место и далее на протяжении всего ужина — в особенности после выпадов сэра Джеймса, — прилежно разглядывал через подзорную трубу ряженых, которые прогуливались рука об руку мимо нашей беседки. Надеясь увидеть леди Боклер (а я не сомневался, что узнаю ее тотчас же — под маской она или нет), я, однако, потерпел неудачу — и с великой радостью встретил предложение совершить прогулку по парку.

Мы расплатились по счету, причем моя доля, к немалому моему беспокойству, составила сумму в пять шиллингов и шесть пенсов, а затем двинулись по Большой Поперечной Аллее. Миновав помост для танцев, где игроков в бадминтон вытеснило, наконец-то, не менее шумное общество танцующих, мы прошлись вокруг, выставив себя на обозрение прочей публике, которая, в свою очередь, показывалась нам, словно мы и они были одновременно и актерами, и зрителями: следили за представлением и вместе с тем его разыгрывали. Вскоре мои спутники забрались далеко вперед, и вся наша компания мало-помалу рассеялась по сторонам, поддавшись на соблазны множества павильонов — Турецкого Шатра, Китайского Домика, Храма Комуса, на редкость богато украшенного Чертога Музыки на Большой Аллее, пока в итоге я с ужасом не обнаружил, что остался в полном одиночестве.

Горчайшие сожаления терзали мне сердце при мысли о том, насколько иначе протекал бы вечер, если бы только леди Боклер согласилась меня сопровождать. Как вытягивали бы шеи вослед нам ряженые из беседок! Сколько немолчных перешептываний и вопросов вызвал бы турецкий костюм; эти знаки внимания наверняка пробудили бы в леди Сакариссе ревнивое чувство к леди Боклер, а в сэре Джеймсе — и, возможно, даже в Топпи — зависть ко мне. Теперь, однако, лишенный тягостного общества, равно и общества миледи, я шествовал сквозь веселившуюся толпу, словно был облачен не в одеяние Полуночной Матушки, а в плащ невидимки; словно был не живым существом из плоти и крови, а всего лишь рисованной тенью Секста Тарквиния.

Тем временем я забрел чуть ли не в самый дальний конец Южной Аллеи, почти что к Храму Нептуна, позади которого расстилались темные и безлюдные поля. Гуляющие попадались здесь гораздо реже: большинство из них скопилось в противоположной стороне, вволю предаваясь танцам, музицированию и другим развлечениям, сопряженным с многолюдством. Несколько ряженых, шедших мне навстречу, носили костюмы цыган, которые со стороны ничем не отличались от настоящих. У одного из этих гуляк в уши были вдеты золотые серьги, а голову украшал яркий головной платок Короля-Щипача, тогда как его спутники, старательно изображая собой свиту, состоящую из подданных монарха, переговаривались на тарабарском жаргоне, свойственном нечестивому ордену грабителей. Настроение у меня заметно улучшилось: мне так пришлась по душе ловкая изобретательность этих участников маскарада, что не терпелось выразить кому-нибудь из них мое неподдельное восхищение. Меня остановила, однако, вспыхнувшая меж ними жуткая ссора: Королю-Щипачу, очевидно, не понравилось замечание, которое какой-то из его подданных адресовал королеве; та следовала за супругом по пятам, а за ней семенила крохотная собачонка.

— Я тебе проломлю твою треклятую башку! — гремел король. — Вышибу к черту вонючие мозги!

— Эка, подумаешь, блоха и то больней кусает! — огрызнулся обидчик.

— Заткни пасть, а то я живо тебе зубы пересчитаю! Схлопочешь по шее — мало не будет!

— Кишка тонка! — нагло ответствовал противник, уперев руки в бока. — Вы, милейший сэр, похоже, совсем того.

Прочие представители племени не замедлили образовать противоборствующие альянсы — и вскоре ночной воздух огласился новыми угрозами сходного содержания: фразы наподобие «Да я тебе скулу сворочу!», «Нос расквашу!» или «Ты у меня юшкой умоешься!» слышались поминутно, однако перечисленные угрозы, невзирая на всю ту горячность, с какой они выкрикивались, на самом деле, сколько я мог заметить, ни разу не были осуществлены практически. Скоро аллея наполнилась другими гуляющими, изрядное число коих охотно ввязалось в свару не только словесно: усыпанная гравием дорожка в мгновение ока превратилась в арену рукопашной схватки, боевые рубежи которой пришли в полное расстройство, а костюмированные фигуры ринулись врассыпную.

Я также изготовился оказать посильные дипломатические услуги, однако очень скоро с изумлением обнаружил, что прежние антагонисты из цыганского лагеря забыли о недавней распре и принялись действовать сообща: одни швыряли пригоршни нюхательного табака прямиком в маски бойцов, а другие, включая королеву, проворно вытаскивали У чихавших джентльменов карманные часы и бумажники — с тем, чтобы побыстрее в суматохе исчезнуть и раствориться на «сумеречных тропах», которые с обеих сторон узкими притоками вливались в Южную Аллею.

— Проклятые цыгане! — задыхаясь и кашляя, с трудом выговорил один из пострадавших, стоя на коленях: он только что сорвал с себя маску и принялся яростно тереть слезившиеся глаза костяшками пальцев. — Клянусь небом, меня обчистила эта подлая банда! — Тут полились жалобы на дороговизну кареты из Сток-Ньюингтона и потерю цепочки от часов, бывшей некогда собственностью мистера Бо Нэша.