Домино

Я попробовал возразить, но леди Макбет толкнула меня в толпу, крикнув в ухо: «Разыщите его! Разыщите!» Напор масок как раз поменял направление, оттесняя нас на север. Мы ежеминутно рисковали погибнуть под лошадиными копытами или колесами карет. Одна из лошадей, вильнув крестцом, опрокинула меня на мостовую, но Элинора схватила меня за воротник и рывком поставила на ноги, едва не удушив при этом.

— …Должны его найти, — выдохнула она сквозь стиснутые губы. — Вперед, на поиски!

Если бы не яркий цвет турецкого костюма, исполнить ее намерение было бы невозможно, однако каким-то чудом я вскоре заметил, как у гостиницы на северной стороне театра мелькнуло пятно ультрамарина. Не сомневаюсь, что я бы промолчал и позволил Роберту скрыться в толпе и навсегда исчезнуть из моей жизни, но Элинора проследила мой взгляд, встрепенулась и закричала:

— Там! Платье!

— Нет, — отозвался я. — Не думаю…

— Да, то самое! Живо! — Она подтолкнула меня в поясницу. — За мной, за мной!

Еще один толчок, и мы пустились в погоню. При виде нас замаскированная фигура — кто это был, я знал теперь точно — проворно свернула в конный двор гостиницы, тем самым подтвердив наши предположения.

— Он убегает! За ним, за ним!

Конный двор сообщался с узким двориком, а тот, в свою очередь, — с Маркет-лейн. После шума и сутолоки на Хеймаркет это место казалось мрачно-одиноким, тишину нарушало только фырканье лошадей и топот наших бегущих ног. Я, с моим широким шагом, догнал мошенника первым, когда он выбегал на Мэрибоун-стрит. Еще немного, и я бы схватил его — точнее, схватил бы кусок дамаста, летевший за его головой, как пара тонких крыльев, — но, завернув к югу на Маркет-лейн, споткнулся о подкову и растянулся на соломе и камнях мостовой.

— Поднимайтесь, ну же! — Элинора, отставшая совсем ненамного, схватила меня за воротник. — Он убегает на Чарлз-стрит! Живо!

Ну же, ну! Ладони у меня кровоточили, колени саднило, один башмак исчез. Сбросив второй башмак, я еще отчаянней возобновил погоню. Я осыпал ругательствами удалявшуюся фигуру, словно царапины и потерянный башмак пробудили во мне большую жажду мести, чем все, что произошло раньше.

Замедлив шаги — вероятно, от усталости, — Роберт бежал по Чарлз-стрит; сворачивать на Олбанз-стрит он не стал, а направился прямиком к Сент-Джеймс-Сквер. Ага, он улепетывал как раз туда, где мы впервые встретились.

К тому времени, как я поймал его в нескольких шагах от крыльца, он, как я и подозревал, совершенно выбился из сил. Этим, вероятно, можно объяснить его дальнейшие действия. Когда я схватил его за плечо и крутанул к себе, он извлек из складок своего одеяния нож. Я увидел это слишком поздно, когда успел уже вступить с Робертом в короткую и отчаянную схватку, проходившую, отличие от предыдущего вечера, под знаком не Венеры, а Марса. Столкновение, как я сказал, было самое короткое — с тем более любопытными последствиями. Жестокая сшибка завершилась еще до подхода Эли-норы, которой досталось утешение — или злорадное удовольствие — узнать, что последним словом, булькнувшим в горле Роберта, когда его сердце пронзил нож, было ее имя.

— Мисс Элинора… — успел шепнуть он сквозь атласную маску, прежде чем его слова внезапно потонули в потоке крови.

Потрясенный делом рук своих (совершенно случайным, уверяю вас), я отшатнулся. Недоуменным взором следя за темным пятном, проступившим на платье Роберта, я услышал ужасный вой, который доносился откуда-то сверху, — морозный ветер, завывавший среди острых горных пиков.

Когда теплая кровь коснулась моих застывших ног, я поднял голову и в одном из многочисленных окон разглядел лицо с крючковатым носом и близко посаженными глазами и рот, похожий в сумеречном освещении на сплошной черный круг боли.

Глава 43

Седые буки и вязы, островки боярышника и шиповника, желтовато-зеленые холмы, старинные курганы, болотистые низины, вересковые пустоши, однообразные, как аравийская пустыня, и повсюду могучие дубы — их чешуйчатые стволы, выступавшие из тумана, походили на лапы драконов…

Пейзаж разворачивался перед нами, как свиток, один конец которого находился в Лондоне, а другой в Бате; наше путешествие можно было сравнить с перематыванием свитка с одного цилиндра на другой, за каковым процессом мы наблюдали через овальные окошки с кожаными занавесками. Или иначе: мы заплатили за проезд и вошли в крохотный колышущийся театрик, чтобы любоваться оптическими эффектами, которые создаются при помощи картонных фигурок, рисунков на прозрачной бумаге, свечей и рефлекторов, проецирующих изображение на холст. Вот деревенская гостиница или кузница, вот домики из дерева и кирпичей на меловом нагорье — в сумерках можно подумать, это гнездится стая сорок; вот разорванныможерельем пролетают в небе птицы, а там скачет заяц или молодой олень, вспугнутый на опушке рощи.

Однако владельцы этого увеселительного заведения нимало не заботились об удобствах гостей: что дороги, что ночлег — все было отвратительно. Батскую дорогу в низких местах развезло, в высоких — прихватило морозом; кое-где она совсем терялась под слоем грязи. Немного к западу от Рединга у нас сломалось колесо, а после починки мы застряли в глине, не доехав двух миль до Ньюбери, где провели первый вечер путешествия. Пока мы старались выбраться из ловушки, налегая плечами на вымазанные глиной колеса, за нашими усилиями наблюдало стадо грязных овец. Под конец мы пешком отправились в темный город, где ни блохи, ни неудобные узкие кровати не помешали нам забыться сном.

На следующее утро, после очередного молитвенного заседания в столовой над яйцами с окороком, а потом кексами и элем, перед нами пошел развертываться остаток свитка: Хангерфорд, Марлборо, Овертон, Калн, Блэк-Дог-Хилл, Чиппнем, Бат. В сумерках за овальным окошком змеилась река, вонзались в небо шпили, на недостроенных зданиях вдоль склонов Уолкот-Парейд карабкались по стенам леса, черепичные крыши опоясывали склон холма, как ползущая гигантская гусеница. И наконец, Столл-стрит и Уайт-Харт-Инн, где незакрепленный конец свитка колыхнулся, уносимый в сторону ветром.

Мы не решались перейти на шаг, пока не нырнули в темные переулочки к северу от Пиккадилли, вблизи Голден-Сквер. Дважды во время бегства — посередине Пиккадилли и на Литтл-Суоллоу-стрит — я останавливался из-за неудержимых позывов к рвоте; и каждый раз костюмированные гуляки с Хей-маркет высовывали головы в клинообразных масках из окон фаэтонов и портшезов, чтобы развлечься этим зрелищем.

— Мне нужно… найти… мои башмаки, — выдохнул я, опираясь на тележку мясника и чувствуя, что сейчас меня вырвет в третий раз.

— Кроме башмаков, вам, выходит, не о чем беспокоиться? Идемте… вот туда.

— Не могу. — Мною овладело отчаяние. — Ни шагу больше… Благие небеса! Я убийца!

— Идемте!

Прежде Элинора оттащила меня от тела, вокруг которого расползалась лужа крови, и торопливо увела с площади. Теперь мы оказались — где же? — в Сохо. Во время нашего отчаянного бегства ее лицо хранило выражение мрачной, нездоровой радости, я же, наоборот, горевал. Когда Элинора схватила мою руку, меня вырвало в третий раз, прямо в тележку. Стеная и корчась, я, к сожалению, не сразу заметил спавшую там дворнягу, которая пробудилась, едва первые капли моей горькой рвоты увлажнили ее лохматый лоб. Рыча, она вцепилась зубами в мои пальцы.

— Идем! — В голосе Элиноры было больше ярости, а в хватке — больше силы, чем у собаки. — Туда!

Куда? Налево. Прямо. Направо. Налево, налево. Прямо. Направо и снова направо. Крадучись и спотыкаясь. Прочь от огней Голден-Сквер, широких проспектов Палтни или Брод-стрит, прочь от групп прохожих, пересекавших Сохо-Сквер или стоявших на Милк-Элли. Не преследуемые, как мы надеялись, никем, кроме лохматой дворняжки, которая начала слизывать кровь с моих чулок, когда я, невзирая на протесты Элиноры, устало опустился на землю на Хог-лейн.

Хог-лейн. Я поднял голову. Над сбившимся набок капором Элиноры я увидел черные очертания колокольни Сент-Джайлз, похожей на рачий хвост.