Страница 16 из 28
Иногда на море ложился туман, вязкий, соленый, непроглядный. Тогда наше судно пробиралось как бы на ощупь, впередсмотрящий включал локатор и, не отрывая глаз, следил за вращающейся полоской электронных лучей. Кто знает, что может встретиться в море — блуждающий айсберг или разбитая рыбацкая барка?
После выполнения всех намеченных станций «Профессор Месяцев» направился...
К Фарерам
Среди взлохмаченной волнами океанской равнины выросла серая гранитная стена. Ветры выдули в ее твердыне лабиринты, соорудили бастионы, на которые обрушивалось море. За ней показались другие островки, одинаковые как близнецы. Словно гагачьи гнезда, на берегу заливов и на вершине островков ютились городки. Красные, синие, зеленые, оранжевые коробки домов тесно жались друг к другу, будто хотели согреться от холодного дыхания моря.
Это были Фареры. Жителей островов так угнетает серое однообразие суши и воды, что они красят дома в самые невероятные цвета, носят яркую одежду.
«Профессор Месяцев» шел к островам на Международный сельдяной митинг. Сюда же шли норвежское научно-исследовательское судно «Иоганн Йгарт» и датское — «Дана».
Общие интересы привели на Фареры эти корабли. Океан велик. Без усилий всего человечества не решить проблемы использования его богатейших ресурсов. У океана нет границ — он принадлежит всем людям, и работы исследователей, познающих его сложные закономерности, направлены на благо всех стран. Ученые Советского Союза, Норвегии, Дании, Исландии стали обмениваться материалами о течениях, о районах скопления рыбы, о перспективах промысла. Первые Международные сельдяные митинги проводились в Норвегии и Исландии. И вот теперь ученые собрались в Торсхавне — главном городе Фарерских островов.
На заседаниях, проходивших в Доме правительства Фарер, Юданов, Алексеев и Павштикс рассказали о своей работе. Наши ученые пользовались другими методами, чем их зарубежные коллеги. Однако результаты исследований оказались сходными. Границы полярных фронтов Норвежского моря и районы промысловых скоплений рыбы и те и другие определили совершенно точно. Только одно отличие было в работе советских ученых. Во время радиопереговоров с промысловыми советскими судами Юданов называл капитанам места, где предполагается сельдь.
А исландские, норвежские и датские ученые остерегались давать такие рекомендации, потому что суда принадлежали разным хозяевам и каждая фирма боялась, что сообщением ученых воспользуются ее конкуренты.
На Фарерах «Профессор Месяцев» пробыл четыре дня и лотом направился к порогу Мона, куда шла и «Северянка». Мы снова перебрались на лодку.
На «Северянке» за неделю нашего отсутствия ничто не изменилось, если не считать прибавившегося в научном отсеке груза. Сергей Потайчук накопил много бутылок с пробами воды, при качке они звенели на все лады. Олег Соколов отснял несколько частей кинопленки, запечатлев плавающих рядом с лодкой рыб. Пленка была разложена на вентиляционных трубах для предохранения от сырости.
— Сейчас мы готовимся к погружению, — сказал Соколов, — посмотрим окраску моря.
В его руках была коробочка с пробирками, наполненными разноцветной жидкостью. Сравнивая морскую воду с этими стандартами, ученые определяли оттенки ее цвета на всех горизонтах.
Снова в балластные цистерны ворвалась вода, стих шум волн. Лодка уходила в глубину, расправив, как крылья, свои стальные рули. В иллюминаторе сразу же закружились рачки и медузы —
Виновники наших бед
Сергей Потайчук на всякий случай включил эхолот. Его мерное жужжание еще сильнее подчеркивало тишину.
— Погружаемся на глубину сто метров. Осмотреться в отсеках! — ворвался через динамик металлический бас командира.
Всякий раз Волков напоминал об этом непреложном правиле подводников. Нужно было всем, кто находится в отсеках, проверить, не просачивается ли где вода. Не что иное, как все возрастающее давление, всегда мешало человеку проникнуть на большие глубины. Уже на глубине 100 метров на 1 квадратный сантиметр бортовой обшивки давит груз в 10—11 килограммов. В отверстие не больше иголочного ушка при таком давлении вода ворвалась бы бешеной струей и стала бы упругой, как стальная нить. Толстые кварцевые стекла известной батисферы Биба и Бартона при первых опытных погружениях на глубину вылетали под напором воды, как снаряды из пушки.
Никто не ощущал никакого движения. Лодка будто стояла на месте, слегка вибрируя от работы двигателей.
Чем ниже опускалась лодка, тем сильнее чувствовалась сырость. От нее не защищали ни специальная обмазка стен пробковой крошкой, ни горящие в полный накал электрические печи.
С каждым метром погружения холодней становилась забортная вода. Записывая показания термосолемера, Сергей Потайчук определил так называемый температурный скачок. Здесь, на глубине 35 метров, вода достигла самой минимальной температуры, которая оставалась теперь постоянной до самого дна. Если на бумаге начертить изотерму, то в зоне смешения относительно теплого верхнего слоя с холодным получится резкая кривая, напоминающая трамплин. Глубина скачка никогда не бывает постоянной, так как зависит она от множества вечно меняющихся факторов: от течений, от солнечного прогревания, от волнений и ветра.
Вдруг на ленте эхолота появилась одна точка, другая, третья...
— Рыба! — удивленно воскликнул Потайчук. — Честное слово, рыба!
— Где рыба? — Соколова как ветром сдуло с верхнего кресла. Он бросился к эхолоту через нагороженные ящики с приборами. — Откуда же она взялась?
— Кто ее знает, судя по всему, сельди тут немало.
Соколов решил опуститься к косякам.
Лодка погрузилась ниже. Все мы невольно оглянулись на иллюминаторы. Неужели на этот раз разгадаем проклятую загадку?
— Первому, кто увидит сельдь, отдаю свой ужин, — пошутил Соколов, стараясь скрыть волнение.
Но сельдь «видел» только эхолот. «Северянка» осторожно приближалась к косякам.
— Где рыба? Кто видит рыбу?
Мы молчали. Мы не видели сельди. Что-то темное ударилось в стекло и исчезло. В отдалении вьюном завертелась еще одна точка. Федоров, досадуя на вспотевшие очки, торопливо протер их, прильнул лбом к холодному иллюминатору. В зеленой воде кое-где чернели крошечные организмы. Едва уловимые глазом, они походили на медленно поднимающийся к поверхности песок. В верхнем иллюминаторе вода была гораздо светлее. И тут можно было заметить более крупных рачков, которые напоминали нам, как и при первом погружении, обычных земных комаров. Но хоть бы одна рыбка промелькнула мимо! Одни лишь рачки, эти немые обитатели морской глубины, спокойно нависали над лодкой.
— На какой глубине мы сейчас? — спросил Федоров у матроса, следящего за показаниями глубомера.
— Тридцать пять метров.
Акустик Альберт Дегтярев.
А где же все-таки рыба?
— А где эхолот пишет сельдь?— повернулся ихтиолог к Потайчуку.
Сергей подошел к прибору. Точки и пятна обозначались против отметки 30—35 метров.
Когда лодка опустилась еще ниже, эхолот неожиданно перестал «писать» сельдь. Потайчук повернул регулятор звука до предела. На ленте по-прежнему было пусто. Тогда океанолог включил второй эхолот, вибраторы которого посылали сигналы вверх, но и здесь сельдь не «писалась».
— Тысяча и одна ночь... — проговорил Федоров. — Почему же на эхолотах прекратились показания?
Соколов и Потайчук хмуро пожали плечами.
— Поднимаемся!
Уже когда мы были неподалеку от поверхности, на ленте нижнего эхолота снова обозначились сельдяные стаи. Они шли на той же глубине — 35 метров, где мы тщетно пытались увидеть рыбу. И еще раз лодка погрузилась на глубину. Та же история... Никакой сельди не было. Виднелись лишь таинственные черные точки и прозрачнокрылые рачки.
— Да это же колянус! — воскликнул вдруг Соколов. — Вот он, виновник всех наших бед! Что вы улыбаетесь?