Страница 21 из 21
— Благодарю. — Полицейский пристав взял бумажку, сунул ее в портмоне. — Позвольте откланяться?
— Желаю процветать и здравствовать! — Брянский поднялся, сунул ладонь Фадееву.
Тот у самого выхода повернулся к князю, предупредил:
— Я намерен поставить агентов возле вашего дома, Александр Васильевич, — и перевел взгляд на полицмейстера. — Если ваше высокопревосходительство не возражают.
— Не возражаю, — ответил тот. — Береженого и куры боятся, — засмеялся он собственной шутке.
Посетители откланялись и неловко двинулись к выходу.
Прощаясь, полицмейстер крепко пожал руку родственнику, от себя добавил:
— И все-таки будьте крайне осмотрительны, Александр Васильевич. Аферистов ныне под завязку, а слухи о ваших сокровищах витают прямо-таки в воздухе. Говорю вам опять же как родственнику.
— Благодарю за заботу, — сухо ответил тот.
Князь подождал, когда полицейские исчезнут с поля зрения, громко позвал:
— Анастасия!
Девочка появилась быстро, словно ждала приглашения.
Отец не стал предлагать ей сесть, подошел к ней почти вплотную, жестко спросил:
— Ты знаешь, что я не люблю, когда ты заводишь знакомства с малопонятными особами?
— Да, папа, — тихо ответила Анастасия.
— Тем не менее ты расположилась к девице по имени Анна и, более того, сочла возможным уединиться с нею для доверительной беседы.
— Но ведь, папа, вы сами пригласили ее в дом, — подняла на него глаза девочка.
— Не отрицаю. Я пригласил ее, но вовсе не для того, чтобы ты вела с ней доверительные беседы.
— Мы ни о чем недозволенном с нею не говорили, — возразила дочка.
— Тем не менее о чем вы все-таки говорили?
— Например, о моих рисунках.
— И более ни о чем?
— Ну, почему же?.. Еще говорили о вас.
— Обо мне?
— Да, папа, о вас… Вы ей понравились, и она готова бывать у нас в гостях.
— Вы условились об определенном дне?
— Нет. Я ей позвоню, и мы договоримся.
Князь удивленно уставился на дочь.
— Ты знаешь номер ее телефона?
Анастасия растерялась, прошептала:
— Знаю, папа.
— Ты взяла его из моей записной книжки?
— Да, папа.
— И ее прошлый визит был по твоему звонку?
— Да, папа.
Брянский смотрел на дочку с нарастающим возмущением и вдруг ударил ее по лицу сильно, наотмашь.
Она от такого удара не удержалась на ногах, упала на пол.
Отец взял ее за платьице, заставил подняться.
— Никогда… Слышишь, никогда не смей заглядывать в мои бумаги!.. А тем более приглашать в дом особ, которых ты не знаешь!.. Поняла?
— Поняла, папа… — По щекам девочки текли слезы.
За колонной стоял Никанор и наблюдал за происходящим.
Сонька и Михелина спешно носились из комнаты в комнату, доставали из ящичков комода украшения, деньги, какие-то бумаги, совали все это в сумки.
Артур и Улюкай тоже не стояли сложа руки — вынимали из шкафов одежду, шляпки, обувь, бросали в чемоданы, в плетеные корзины, тащили к входной двери.
Неожиданно резко зазвонил телефон.
Все замерли, воровка и дочь переглянулись.
— Сними, — сказала Сонька.
— Может, ты? — спросила Михелина.
— Наверняка это тебя. Сними.
Девушка подошла к звонящему аппарату, поколебавшись, взяла трубку.
— Здравствуйте, — сказала. — Да, я… — Бросила взгляд на мать. — А что случилось?.. За что?.. Не огорчайтесь, я непременно приеду. Во сколько лучше? Постараюсь… Да, обязательно.
Повесила трубку на рычаг, повернулась к Соньке.
— Анастасия… Плачет. Ее избил отец. Просит, чтобы мы скорее помогли ей.
— В чем помогли?
— Ты забыла?.. Она хочет, чтобы камень побыстрее исчез из их дома.
В оперетте давали «Парижскую жизнь» Оффенбаха. Зал был переполнен, публика восторженно следила за происходящим на сцене, купалась в дивной музыке, бисировала любимым артистам. И когда пошел занавес, присутствующие стоя приветствовали участников спектакля такой овацией, что возникло опасение относительно надежности крепления люстры над головой.
Особенно аплодировали Таббе. На каждый ее выход на поклоны сцену заваливали цветами, зал ревел от восторга, женщины от зависти заламывали руки мужчины же смотрели на диву глазами влюбленными и жаждущими.
Когда Табба последний раз выбежала на авансцену и приняла очередную порцию оваций и цветов, за кулисами она неожиданно увидела Марка Рокотова, улыбающегося, не похожего ни на кого, с огромным букетом.
Передав цветы своей прислуге Катюше, она холодно спросила поэта:
— Чем обязана?
— Пришел порадоваться вашему очередному успеху.
— Благодарю, но я тороплюсь.
— Я буду ждать в экипаже.
— Вы не расслышали?
— Расслышал. И тем не менее буду ждать.
Рокотов склонил голову и исчез в темноте кулис.
Табба в сопровождении Катюши двинулась в сторону костюмерной — по дороге ее приветствовали коллеги и просто кто-то из публики, она с трудом отбивалась от желающих получить автограф и наконец добралась до комнаты.
С ходу рухнув в кресло, она сбросила туфельки и положила ноги на стул.
Катенька сложила цветы, приняла в дверях еще уйму букетов от служащих театра и остановилась напротив актрисы.
— Это был он?
— Догадалась?
— Поняла по глазам.
— По его?
— По вашим, барыня.
— Но я не желаю его видеть.
— Я этого не заметила, — улыбнулась прислуга. — Вы отправитесь с ним?
— Не думаю. А ты бы как поступила?
Катенька пожала плечами.
— Наверно, я тоже бы не устояла.
— Он меня унизил.
— Чем?
— Была история. Поэтому я желаю знать, почему он так поступил.
Экипаж несся по ночному Петербургу, некоторые улицы были освещены вполне прилично, другие же терялись в полутьме, и лошади бежали не так уверенно и ровно.
Табба молчала, напряженно глядя на мощную спину извозчика. Поэт так же не проронил ни слова, он был отстранен и рассеян.
Первой не выдержала актриса.
— Вы не объяснились по поводу случившегося.
Рокотов, будто очнувшись, удивленно повернулся к девушке, не сразу переспросил:
— По поводу случившегося?.. В отеле?
— Да, в отеле.
— Забыл по рассеянности… Но вам вряд ли будут интересны мои проблемы.
— Но вы оставили меня в чужом номере!
— В чужом? — снова переспросил Марк. — Это номер моего друга, и я бываю там регулярно.
— И регулярно забываете там девушек?
— Простите меня, — улыбнулся Рокотов и легонько коснулся ее плеча. — Мне необходимо было передать моему другу паспорт, и я очень торопился.
— Видимо, следовало предупредить друга о моем присутствии в номере.
— Он повел себя дурно? — удивился Рокотов.
— Он повел себя как воспитанный господин. Вы же поставили меня в крайне неловкое положение.
Поэт задумчиво помолчал, затем заговорил, глядя перед собой:
— Недавно император сказал о японцах: «Мы этих макак шапками закидаем». И закидали. Кругом кровь, смерть, преступная бессмыслица. Война… — Он посмотрел на актрису, спросил: — Вы знаете, что идет война? — И, не дождавшись ответа, продолжил: — Япония маленькая, всего несколько островов, и она держит Россию в кулаке. Мы теряем в этой войне все! Веру, нацию, нравственный патриотизм! Вместо всего этого все больше проявляется Хам Грядущий! И он возьмет Россию!.. А что остается, если затоплен «Варяг», отдан Порт-Артур, размазана армия, народ веселится и страдает?! — В глазах Рокотова блеснули слезы. — Остается любовь, остается страсть, остается высшее искусство — поэзия и музыка!
— Я вас обожаю, — прошептала Табба, не сводя с него глаз. — Я вас люблю.
Он повернулся к ней, легонько поцеловал.
— Не надо сейчас… Это мы скажем потом.
Они снова молчали, каждый думая о своем и чувствуя свое, затем Табба спросила:
— Куда мы едем?
— В госпиталь.
— В госпиталь? — переспросила актриса. — Зачем?
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.