Ромен Кальбри

Но может ли судно подойти к берегу? Нет ли в море подводных скал, которые преградят ему путь?

В смертельной тревоге я разобрал плот, который соорудил накануне, и разложил доски вокруг себя, чтобы хоть одна из них оказалась у меня под рукой, если корабль начнет тонуть. Затем снял с себя всю одежду, кроме штанов, и стал ждать.

Земля была теперь отчетливо видна, я хорошо различал все, даже как волны разбивались о берег, оставляя за собой полоску пены. Был час отлива.

Еще четверть часа, еще десять минут, еще пять — и судьба моя решится. О мама! О Дьелетта!

Но в ту минуту, когда я с нежностью подумал о них, судно вдруг подбросило вверх, раздался треск, руль разлетелся на куски, колокол зазвонил, мачта зашаталась и рухнула вперед, а я растянулся плашмя на палубе. «Ориноко» сел на мель. Только я поднялся, как последовал второй толчок, и я опять свалился с ног. Корабль трещал по всем швам от носа до кормы. Затем я почувствовал новый страшный толчок, судно резко остановилось и легло на бок.

Я попытался подняться, ухватиться за что-нибудь, но не успел. Волна обрушилась на несчастный корабль, преградивший ей путь, и меня унесло в вихре воды.

Когда я вынырнул из этого водоворота, я оказался уже в пятнадцати метрах от судна. Рядом со мной плыл Тюрк и с отчаянием глядел на меня. Я крикнул ему несколько ободряющих слов.

До берега оставалось не более двухсот метров. В хорошую погоду, когда море спокойно, мне ничего не стоило проплыть такое расстояние, но сейчас, когда волны величиной с гору обрушились на берег, выплыть было почти невозможно.

Однако я не растерялся и плыл медленно, стараясь подниматься вместе с волной, что было очень трудно среди крутящейся пены; я еле успевал перевести дух между двумя волнами.

На берегу никого не было — значит, я не мог надеяться на помощь. К счастью, ветер гнал волны к берегу. Наконец, опустившись вместе с волной, я почувствовал под ногами твердую почву. Наступила решающая минута. Следующая волна швырнула меня на берег, как пучок морской травы. Я старался уцепиться пальцами за песок, но волна, отхлынув назад, потянула меня за собой. Новая волна опять выбросила меня на песок, а затем подхватила и снова потащила в море.

Я понял, что если буду продолжать эту неравную борьбу, но неминуемо утону. И я поплыл обратно в море. Мне могло помочь только одно средство, о котором я когда-то узнал от отца. Во время передышки между двумя волнами я достал свой нож и раскрыл его, затем опять поплыл к берегу; а когда волна выбросила меня, я воткнул нож в песок. Волна, откатываясь назад, потянула меня за собой, но у меня появилась точка опоры, и я удержался.

Как только волна отхлынула, я встал на ноги и побежал вперед. Следующая волна доходила мне только до колен. Я пробежал еще несколько шагов и свалился на песок.

Я был спасен, но силы мои иссякли, и я потерял сознание. Меня привел в чувство мой новый друг — Тюрк: он лизал мне лицо, пока я не очнулся. Глаза его блестели; казалось, он говорил мне: «Радуйся, мы счастливо отделались!»

Я сел на песок и увидел, что ко мне бегут крестьяне и таможенный сторож.

Глава XIV

«Ориноко» сел на мель в четырех или пяти лье от Шербурга, восточнее мыса Леви.

Крестьяне, прибежавшие ко мне на помощь, отнесли меня в ближайшую деревушку — Ферманвиль, в дом священника, где и уложили в постель. Я был так измучен, что проспал больше двадцати часов подряд. Кажется, мы с Тюрком могли бы проспать и сто лет, как в сказке о «Спящей красавице», но ко мне явились за разъяснениями морской комиссар и страховые агенты.

Тут уж мне пришлось встать и рассказать подробно обо всем, что произошло со времени моего отъезда из Гавра до той минуты, когда «Ориноко» сел на мель. Пришлось рассказать и о том, почему я очутился в сундуке; мне очень не хотелось в этом признаваться, но надо было говорить всю правду, какой бы невероятной она ни казалась и что бы со мной ни случилось потом.

А случилось то, что меня решили отправить в Гавр, к хозяину «Ориноко». Поэтому через три дня меня отвезли в Шербург, где я сел на пароход «Колибри» и в тот же вечер прибыл в Гавр.

Там все уже знали мою историю, о ней даже писали в газетах, и я сделался чуть ли не героем — во всяком случае, возбуждал всеобщее любопытство. Когда я появился на сходнях «Колибри», то увидел на набережной большую толпу. На нас с Тюрком показывали пальцами и кричали:

— Вот они! Вот они!

В Гавре я узнал, что команда «Ориноко» не погибла. Людей подобрали в море на английское судно, а потом лодка доставила их из Саусхэмптона на французский берег. Бедный Герман, оказывается, упал в море во время столкновения с пароходом, и то ли не умел плавать, то ли был убит или ранен обломком рухнувшей мачты, но он не выплыл. Вот почему он не мог освободить меня.

По-видимому, мой рассказ был важным свидетельским показанием против капитана. Агенты страхового общества заявили, что, если бы капитан не покинул судна, он мог бы его спасти. Уж коли такой ребенок, как я, сумел довести судно до берега, то, будь на нем капитан и команда, они, конечно, ввели бы судно в гавань. Этот вопрос долго обсуждался, в Гавре только и говорили об этом происшествии, а потому ко мне без конца приставали с расспросами.

В те дни в театре ставили пьесу «Крушение «Медузы», и директору пришло в голову выпустить меня в качестве актера, с тем чтобы сбор с первого представления пошел в мою пользу. Желающих присутствовать на этом спектакле оказалось такое множество, что не хватило билетов. Мне, конечно, дали роль без слов; я играл юнгу. Когда мы с Тюрком вышли на сцену, раздались такие аплодисменты, что актерам пришлось на время замолчать. Все бинокли направились на меня, а я был настолько глуп, что возомнил себя важной персоной. Тюрк, разумеется, мог думать о себе то же самое.

После вычета тех денег, которые директор театра взял на покрытие расходов — а он взял себе, наверно, немалую часть, — я получил двести франков. Пьесу играли еще восемь раз, и за каждое представление директор давал мне до пяти франков. Таким образом, у меня скопилось двести сорок франков — целое состояние.

Я решил прежде всего купить на эти деньги все нужные мне для плавания вещи, потому что страсть к морю и страх перед дядей владели мной по-прежнему. Когда я остался один на погибающем корабле, в бурном море, вдали от берега — словом, когда мне грозила смертельная опасность, я завидовал людям, спокойно живущим в своих домах, и считал их участь счастливее судьбы моряков. Но когда я пришел в себя на твердой земле, все мои страхи испарились так же быстро, как испарилась на солнце вода, промочившая мою одежду. И теперь, в Гавре, я только и мечтал о том, как бы отыскать судно, которое возьмет меня на борт юнгой. Владелец «Ориноко» согласился принять меня на другой свой корабль — «Амазонку», и мои деньги пришлись очень кстати, чтобы купить все необходимое для плавания.

Когда я встретился с бедным Германом, он, как вы помните, пригласил меня ночевать к себе. Снимал он тогда маленькую темную комнатку в глубине двора на набережной Казерн. Я решил отправиться туда. Хозяйка согласилась сдать мне комнату, но предупредила, то сама она больна и не сможет меня кормить. Это меня ничуть не смутило. Я не тревожился о том, как мне прокормиться, был бы только кусок хлеба.

Моя хозяйка оказалась добрейшей женщиной. Хотя она еле держалась на ногах, я видел от нее столько внимания и ласки, словно жил в материнском доме.

Она рано овдовела, и у нее был единственный сын-моряк, на два года старше меня. Восемь месяцев назад он уехал в Индию, и теперь со дня на день ожидали возвращения его корабля — «Нестрии».