Страница 41 из 42
По немецким документам видно, что саботаж и диверсии доставляли немало проблем вермахту и оккупационным властям. К примеру, в Минске 19 октября 1941 года были сожжены мебельная фабрика и авторемонтная мастерская. В конце декабря 1941 года на Минском железнодорожном узле подпольщик Федор Жевалев вывел из строя водокачку и водопроводы, оставив паровозы без воды. Гитлеровцы 12 дней восстанавливали движение, а Жевалев был схвачен и замучен в гестапо. В депо в конце 1941 года было выведено из строя 50 паровозов, которые немцы отправили на ремонт в Германию. В это же время готовилось восстание и вооруженное нападение на важные объекты Минска, но оно было раскрыто немцами.
Бывали и интересные методы саботажа. Так, отмечались случаи, когда полицаи и старосты укрывали раненых красноармейцев, снабжали их одеждой, документами и помогали переходить линию фронта. Один из полицаев собрал почти полную подшивку местных оккупационных газет и после прихода Красной Армии передал их в органы госбезопасности, что помогло в выявлении активных пособников оккупантов.
Весьма широкие масштабы пассивное сопротивление приобрело в прибалтийских республиках. Население Литвы, Латвии и Эстонии вовсе не поддерживало гитлеровцев, как многие теперь считают. Формирование национальных частей СС в Прибалтике столкнулось с массовым уклонением от призыва. Латышский и Эстонский легионы СС были сформированы только путем принудительной мобилизации, а Литовский легион СС так и не был сформирован из-за уклонения от мобилизации.
В Латышском легионе СС летом 1944 года служило 19,9 тысячи человек. При этом в РККА 3 августа 1941 года была сформирована 201-я латышская стрелковая дивизия, в которой служило 4540 латышей. В мае 1944 года была сформирована еще одна латышская дивизия – 308-я стрелковая.
В Эстонский легион СС к марту 1943 года гитлеровцам удалось набрать только 969 добровольцев. Только после мобилизации бывших военнослужащих эстонской армии к началу 1944 года немцам удалось довести численность легиона до 15 тысяч человек. Причем немцы буквально вылавливали эстонцев, некоторые из которых укрывались от мобилизации в Финляндии. Между тем в РККА в 1942 году был образован 8-й эстонский стрелковый корпус, в котором насчитывалось 32,4 тысячи человек, в том числе 28,6 тысячи эстонцев.
Если с легионом СС в Литве у немцев не задалось, из-за чего Гиммлер даже объявил литовцев «недостойными носить эсэсовскую форму», то в РККА в декабре 1941 года была сформирована 16-я литовская стрелковая дивизия, в которой воевали 3230 литовцев.
Эти сопоставления показывают, что народы Прибалтики куда более охотно воевали на стороне Красной Армии, чем на стороне немецких войск. Нежелание поддерживать немцев среди литовцев, латышей и эстонцев, саботаж (который велся не только советским, но и несоветским сопротивлением) – все это было настолько велико, что против мирного населения были развернуты масштабные репрессии, в которых было уничтожено людей больше, чем немцам удалось привлечь в свои формирования. Так, в Латвии было убито 313,7 тысячи человек мирного населения, в Литве – 40 тысяч, а в Эстонии – 58 тысяч человек. Погибшие точно не были сторонниками гитлеровских оккупантов.
Серьезное различие было и в качестве. На немецкой стороне прибалтийские батальоны и отряды в основном занимались уничтожением мирного населения, евреев, военнопленных, а также борьбой с партизанами и охраной концлагерей, советские национальные части и соединения воевали на фронте и воевали хорошо. К примеру, 201-я латышская дивизия в октябре 1942 года стала гвардейской. То есть немцам в Прибалтике удалось привлечь на свою сторону в основном маргиналов, способных «воевать» только с безоружными людьми.
И так можно сказать обо всех без исключения немецких национальных формированиях. Все они по численности были ничтожными, все они участвовали главным образом в карательных операциях, уничтожали безоружных людей и военнопленных. Все они набирались более чем наполовину принудительными мобилизациями, были крайне неустойчивыми.
Сейчас некоторые авторы (например, Марк Солонин и ряд других) пытаются раздуть коллаборационизм, представить его как массовое явление и обосновать таким образом тезис о том, что народ не хотел воевать за Сталина. Мол, сталинская политика была не такой, мол, народы притесняли и угнетали, вот и пошли люди записываться в полицаи и «остлегионы».
Однако, если обратиться к реальным фактам и еще сопоставить между собой масштаб коллаборационизма с участием народов СССР в войне против Германии в рядах Красной Армии, в партизанских отрядах и подпольных организациях, то становится совершенно очевидно обратное – народы СССР в огромной, подавляющей своей массе не хотели воевать за Гитлера. В условиях немецкой оккупации, когда уж были все условия для выражения недовольства Советской властью, что поощрялось и пропагандировалось оккупантами, на активное и добровольное сотрудничество пошло ничтожное меньшинство населения оккупированных районов. Немцы, при всех усилиях, так и не смогли склонить основную массу населения к активному сотрудничеству, а уже в середине войны, в 1943 году, стали терять даже тех, кто изначально поддерживал приход немцев, в частности украинских националистов. Набранные «добровольцы» отличались настолько низкими боевыми качествами, что практически не годились для фронта и использовались в карательных операциях. Ущерб Красной Армии от этих «остлегионов» был незначительным и совершенно несопоставим с тем уроном, который нанесли врагу советские партизаны и подпольщики. Это и неудивительно, моральный облик «добровольцев» был таков, что им и в голову не приходило ни рисковать своей жизнью, ни тем более ею пожертвовать. Вот зверствовать, грабить, насиловать – это они делали очень охотно, чем озлобляли население оккупированных районов и вызывали неприязнь к ним даже у немецкого командования.
Таким образом, советская национальная политика выдержала очень суровое испытание войной и оккупацией. Государственный союз советских республик, сплочение народов СССР, вопреки ожиданиям гитлеровцев, не треснули и не рухнули даже в условиях очень тяжелых потерь на фронте, огромных трудностей и напряжения в тылу, а также массовых и очень жестоких расправ на оккупированной территории. Более того, во время войны симпатии к Советской власти значительно выросли, а межнациональные отношения значительно укрепились за счет боевого товарищества.
Эту главу стоит закончить небольшим рассказом об одном мальчике, в котором, как в капле воды, отразились все выдающиеся результаты советской национальной политики и пропаганды патриотизма. Одна из защитниц керченских каменоломен, Т. С. Кузьменко, вспоминает, что во время заключения в керченской тюрьме она видела там мальчика лет 12–13. Он держался замкнуто, ни с кем не говорил, но ей удалось завоевать его доверие: «Постепенно ребенок оттаял, и как-то удалось с ним поговорить. В катакомбах он остался один. Когда туда спустились фашисты, то он сумел спрятаться, сжавшись в комочек. А когда они ушли, он остался один на один с холодом, голодом, мраком, мертвецами. У него был короб спичек и свечка. Днем он жался ближе к выходу, отыскивая корешки, сухой мох. А ночью тоже далеко заходить боялся, зажигал свечку. Вот по бликам свечи его и обнаружили враги. Он угрюмо смотрел на всех и молчал. Фашисты поверили, что мальчик тронулся умом. Такие переживания и не всякому взрослому под силу. А тут ребенок. В действительности он молчал потому, что боялся выдать своих родителей. Бедный ребенок не знал, что их уже нет в живых. Когда отступала наша армия, мальчик решил воевать. Увязался за солдатами, сказал, что родителей нет. Никто, конечно, не мог бросить осиротевшего ребенка. Вошли в катакомбы и его взяли с собой. Он счел себя военнообязанным. До конца был с военными, не дал себе права уйти. И как солдат советской армии, боясь погубить родителей, скрыл свое имя. Солдатом считал он себя серьезно. Верил, что и все так считают, что фашисты держат его в тюрьме как солдата несдавшегося подземного гарнизона»[189].
189
Абрамов В. В. Керченская катастрофа 1942.