Карнавал страха

Но Моркасл не послушался, он снова открывал волшебные книги, постигая описанные в них премудрости. Магические слова легко срывались с его губ, рисуя в воздухе темные линии, подобные каббалистическим символам с белых страниц. Линии росли и множились, пока не превратились в мрачный потолок лаборатории, своды которого напоминали своды камеры, в которой он сейчас находился. Высоко на одной из стен висело, нервно улыбаясь, окно, а язык зимнего солнца, просунувшийся в него, облизывал тайную лабораторию изнутри, касаясь столов и книг, реторт и папирусов, тайн и секретов, которые в них были заключены много веков назад.

Касались они и Моркасла, Волшебника.

Но однажды ночью, страшной ночью, солнце ворвалось в окно, как обжигающий поток, залив своим светом Моркасла, склонившегося над магической книгой. Перо в его руке было изящной женской ножкой, которую он обмакивал в банку черных чернил, чтобы царапать ее ногтями слова справа налево по белым страницам. Вдруг он замер.

Раздался шум, поэтому он и перестал писать.

Моркасл отложил манускрипт, и женская нога испуганно задрожала в его руке. Он посмотрел в окно и там увидел чьи-то глаза.

– Наверное, отец, – пробормотал он во сне, прекрасно сознавая, что Мария слышит его, – пришел продавать каштаны.

Глаза из улыбающегося окна исчезли, и теперь шаги раздавались в коридоре. Воздух наполнился запахом жареных каштанов. Моркасл знал.

Он закрыл книгу, и из нее выпорхнули мокрые черные слова, превратившиеся в летучих мышей. Моркасл поднял со стола фолиант, а тяжелые «бум-бум» шаги отца уже раздавались на пороге комнаты. Моркасл побежал к большой красной букве X, нарисованной на песочном полу, быстро смел песок с крышки люка и открыл дверцу, ведущую вниз. Он опустил туда книгу, опустил крышку и присыпал ее песком.

Дверь лаборатории отворилась, внутрь с криками ворвались отец и пять-десять жандармов, их лица были неопределенны в бликах ярких факелов. Они казались пчелами, вырвавшимися из улья. Моркасл отступил с крышки тайника, пот горячо стекал по его лицу. Начальник стражи, черный, как чернила, взлетел к потолку, протягивал к шее Моркасла свои лишенные цвета руки. Вдруг впереди всей толпы оказался маленький мальчик с бородой и окровавленными ладонями. Он указал обвиняющим перстом на Моркасла и гневно объявил голосом матери:

– Это он! Это колдун!

Жандармы разразились зловещим хохотом, схватили Моркасла за руки и напустили на него кроликов, выскочивших из их странных черных шляп. Один из зверьков ударил по лампе, она упала, и вокруг разлилось горячее масло. Жидкость немедленно вспыхнула, и огонь принялся рыскать по лаборатории. Языки пламени лизали столы и полки, принимая форму лица отца и крича голосом матери. Моркасл завопил, но его уже волокли прочь люди в черной форме. Он еще несколько раз обернулся, увидев, что вся лаборатория обратилась в горящий шар, похожий на звезду на ночном небе.

Когда фокусник проснулся, то глаза тут же защипало от света факела, который держал перед собой Л'Арис. Юрист наклонился над кроватью, всматриваясь в лицо испуганного волшебника, и сказал:

– Вставайте, Моркасл. Пришло время суда.

Моркасл резко поднялся, отбрасывая шелковый плащ. Ноги его как будто налились свинцом, а кости казались ржавым железом и едва не скрипели. Он провел рукой по волосам, потер заспанное лицо. Сухое сено оставило красные полосы на его пухлых щеках. Л'Арис взял Марию за руку.

– Я собрал все улики и свидетельства, которые нам требовались. Будем надеяться, что Брюсин ничему не удивится.

– Удивится? – переспросила Мария.

– Да, – просто ответил молодой законник. – После того как я отвез на кладбище двух членов суда, Брюсин тоже был там с тремя советниками.

Странный звук гонга прорезал воздух. Потом раздался второй гонг и третий, каждый из которых был другого тона и гулко отдавался в каменных стенах тюрьмы. Моркасл потер уши руками и встал.

– Что это такое?

– Зов Совета, – ответил Л'Арис. – Зов Л'Мораи. Граждан города созывают в зал суда.

Глаза Моркасла вспыхнули ужасом.

– Там будет весь город?

– Да, – ответил Л'Арис, направляясь двери камеры. – А потому нам надо идти.

Моркасл едва не прослушал открытие заседания. Он никак не мог придти в себя от страшного сна, а тяжелые стены и потолок зала суда давили на него, как могила. Сегодня фрески на стенах все были подсвечены факелами. Они тоже пугали его. На первом панно изображалась сценка ареста несколькими жандармами пухлощекого школяра. Она украшала входную дверь в зал. Слева от двери тот же школяр уже представал перед комиссией обвинителей и судьями. На последней фреске в торце зала старый изможденный человек выходил из тюрьмы, у ворот которой собралась большая толпа любопытных.

Рисунки на правой стене зала изображали разные моменты суда, разбирательства и вынесения приговора. Последней среди них была сцена казни. То, что накануне вечером в полутьме показалось Моркаслу свечением и потоками силы, исходившими от тела и головы человека, на самом деле оказалось веревками, плотно обхватывающими его шею. Преступник не взмыл в воздух над толпой, его просто вздернули на виселицу.

Сердце Моркасла снова забилось, а в ушах раздалось эхо угроз Доминика, которые он слушал всю ночь. Он несколько раз моргнул, потер виски ладонями и приказал себе: сосредоточься, а то кончишь как человек на картинке.

– В заключение, – услышал он голос Л'Ариса с трибуны, – я хочу спросить, как мы могли быть настолько слепы, чтобы не видеть жестокости и преступлений этого человека? Почему мы так долго не могли осознать, что человек, живущий рядом с нами и забивающий для нас животных, к тому же убийца людей, страшный палач? Вы, кто пришел сюда сегодня с детьми, я обращаюсь к вам, вы ведь помните те времена, когда улицы славного Л'Мораи были приветливыми и спокойными. Теперь, до тех пор пока мясник Доминик гуляет на свободе, наши улицы больше не будут такими спокойными, туда будет страшно выпускать детей. Его надо обвинить и наказать для нашего же блага.

Немного походив по подиуму, Л'Арис продолжил:

– Вы услышите рассказ о двух преступлениях Доминика, о которых вам сообщат двое несчастных. Не судите их, а слушайте.

После этого юрист театрально поклонился собравшейся толпе и председателю суда. Среди зрителей раздались шепоты, некоторые захлопали в ладоши. Молодой юрист сошел со сцены и направился к своему месту.

Теперь на возвышение вступил Брюсин. Он поправил мясистыми руками смявшиеся панталоны и обратил к толпе гневный взгляд.

– Изящная и сильная риторика моего юного коллеги, – иронично заметил он, делая жест в сторону судей. – Но это всего лишь риторика, не больше. Во всем, что говорил Л'Арис не было ни слова правды. А вот вам правда! – вдруг выкрикнул Брюсин, топая тяжелым ботинком и заставляя всех в зале вздрогнуть от неожиданности. – Обвинение в убийстве пришло не от граждан Л'Мораи, не от тех, чью историю и жизнь мы отлично знаем. Нет! Обвинители на этом суде – артисты Карнавала, те, кого один из почтенных лордов назвал «уродами из степи». – Он сделал паузу, в зале раздались смех и поощрительные выкрики, и Брюсин плотоядно улыбнулся. – И нам придется учитывать тот факт, что эти артисты зарабатывают себе на хлеб не тяжелым честным трудом в поте лица своего, а тем, что дурачат зрителей, фокусничают и гримасничают, выставляя нам на обозрение свои уродства и аномалии. И нам придется принять во внимание…, э…, ненормальность этих людей. Впрочем, все вы бывали на Карнавале и прекрасно знаете, о чем идет речь.

И против кого эти люди выставили свои обвинения? Против Доминика, который родился в Л'Мораи, вырос на наших глазах, вырос в прекрасной семье Кисиу, да упокоится его отец с миром.

В свете всего сказанного и в связи с высокой риторикой коллеги хочу просить достопочтенный Совет и граждан Л'Мораи признать этого человека – нашего друга и соседа – невиновным, – закончил Брюси под аплодисменты зала.