Стиль модерн

Не успел старый О’Нил войти в комнату, как беспокойство Стива усилилось. Отец не изменился. Такой же высокий, широкоплечий, лишь немного более сутулый, изборожденный морщинами. Но такой же знакомый живой взгляд, ясный, строгий — глаза борца за выживание. Богатство и знакомства в самых элитных кругах Восточного побережья его никак не испортили.

Отец быстро осмотрел лицо Стива, кинул взгляд на костыли, неожиданно и быстро обнял, потом начал:

— Вильсона снова переизбрали, ты в курсе, я надеюсь. С незначительным перевесом, но переизбрали.

— Ну и что? — недовольно откликнулся Стив. — Что это меняет в мире? Не больше, чем смерть Буффалло Билла [56]. Надеюсь, ты не за тем пересек океан, чтобы говорить о политике! Скажи лучше, как поживают сестры.

— У твоих сестер все в порядке: они выходят замуж и рожают детей. — О’Нил встал перед кроватью: — И я приехал наставить на путь истинный одного парня двадцати шести лет, который тратит время на пустяки.

— Пустяки? Авиация? А мой крест? — Стив показал на награду, приколотую к больничной пижаме.

— Очень хорошо. Но теперь с этим покончено. Ты мой единственный сын. И будешь моим наследником. Дела идут хорошо. А нужно, чтобы они шли все лучше и лучше!

Отец решительно не изменился. Еще с детских лет Стиву была знакома эта свойственная ему занудная манера, как только речь заходила о делах. Она даже стала легендой.

— Я тебе писал, что собираюсь вернуться. Мне больше нечего делать во Франции. Я только жду, когда совсем избавлюсь от этих проклятых палок.

Стив ударил левой ногой по костылям, и они упали на пол.

Немного удивленные этим возбужденным разговором на чужом языке, его соседи приподнялись на кроватях, но, решив, что это очередное проявление эксцентричности американца, опять задремали.

— Ну что ж! Придется немного подождать, — объявил О’Нил.

— А, ты тоже так думаешь! Ты еще хуже, чем врачи. Посмотри!

Стив подхватил костыли и после почти акробатического движения, состоявшего из предварительно точно рассчитанных элементов, встал напротив отца.

— Ну как? Видел?

Не дожидаясь ответа, он начал свободно ходить, опираясь на оба костыля, потом отбросил левый, сделал неуверенный шаг, потом второй, третий, наконец, шатаясь, истекая потом, побежденный болью, облокотился на подоконник. Уже наступала ночь, светлая, спокойная, но и ее могли нарушить с минуты на минуту раскаты «Гота».

О’Нил улыбнулся, процедив сквозь зубы:

— Добрая старая ирландская порода! Стойкая в беде, очень нежная в любви.

Стив покраснел. Отец подошел к нему и положил руку на плечо. Все было сказано, как всегда, без слов. В какое-то мгновение глаза старого О’Нила загорелись нежностью. Но его сентиментальные излияния были недолгими, и он снова превратился в изобретателя и торговца пружинами для крысиных ловушек, который за сорок лет неустанной работы создал империю сталепрокатных заводов.

— Вернемся к делам. Итак, снова выбрали Вильсона, и у него теперь развязаны руки. Еще где-то пятнадцать дней, от силы месяц, и он пришлет сюда наши войска.

Стив не мог прийти в себя от удивления. Отец продолжал:

— Для тебя, мой сын, война окончена. Ты пошел добровольцем, получил свой крест, я горжусь тобой. Ты больше не нужен Франции. Но мне — нужен. Заметь, я не сказал тебе, что жму твою руку.

— Я вернусь, — взорвался Стив. — Только дай мне время научиться ходить без костылей! Я не хочу вернуться в Филадельфию калекой!

— Это верно, это верно, — бормотал О’Нил.

— Я тебе об этом писал! Я хочу жениться, удачно жениться. И чтобы девушка меня любила, как…

О’Нил неожиданно съехидничал:

— Как в те времена, когда они все бегали за тобой… Как раньше.

От него ничего невозможно было скрыть. Стив покраснел еще больше, пожал плечами.

— Сколько нужно времени, чтобы вновь ходить без костылей?

— Самое большее шесть недель.

— Хорошо. Сейчас январь. Я даю тебе шесть месяцев.

Стив побагровел от ярости. И этого тоже не будет в его новой жизни. Он должен прекратить жить на средства отца и по его приказам. Он сам будет выкручиваться.

— Говорю тебе: я хочу вернуться как можно быстрее!

— Нет, Стив. Ты останешься до августа. Для меня.

— Для тебя? А что я должен делать?

— Если у меня верная информация, то уже в апреле американская армия будет во Франции. И перед нами открывается самый богатый рынок. Мы будем всем торговать в Европе. Зерном, сталью, заводами, одеждой. А если союзники выиграют войну — на мой взгляд, через два-три года, — мы, американцы, поможем Европе восстановиться. Запомни, Стив: именно те, кто торгует во время войны, продолжают торговать и после ее окончания. Ты уже во Франции, ты говоришь на языке, ты знаешь места, людей. Вот для тебя возможность открыть новые пути. Начни с добывания для меня прибыли здесь. Познакомься с французскими бизнесменами, со всеми, кто работает на военный рынок. Договорись с ними. Через шесть месяцев ты волен вернуться. Я приеду сам или пошлю моих людей. А ты по возвращении в Филадельфию сможешь вести дела по своему усмотрению.

— Шесть месяцев, — вздохнул Стив и начал что-то высматривать в окне, как будто ему угрожала оттуда внезапная опасность.

— Ты прекрасно обходился без меня четыре года.

Стив понял, что перечить бесполезно.

— Если все пойдет как надо, ты будешь в Филадельфии в начале августа.

— Если все пойдет хорошо? Но все пойдет хорошо!

Это снова был вызов. Стив опять схватился за костыли, доковылял до коридора, посмотрел на улицу. Уже спустилась ночь. Под уличным фонарем прошла женщина в коротком платье, очень худая.

Стив повернулся к отцу:

— Но предупреждаю: через шесть месяцев, день в день, я буду плыть на корабле в Нью-Йорк!

На следующее утро — с невиданной до того энергией — американцу удалось сделать несколько шагов без костылей. Через три недели он вышел из госпиталя и, освобожденный от воинских обязанностей, рыскал по Парижу в поисках торговцев за рулем роскошного «кадиллака» мощностью тридцать шесть лошадиных сил: старый О’Нил, ни минуты не сомневавшийся, что Стив согласится остаться, заказал для него эту машину еще три месяца назад, и ее привезли с другого берега Атлантики.

* * *

Сначала время полетело очень быстро. Как и предвидел его отец, Соединенные Штаты вступили в войну в начале апреля. В Париж начали стекаться американские коммерсанты. Стив устроился в «Ритце». Он мог бы выбрать «Плаццу» или отель «Морис»: во вновь обретенных роскоши и комфорте счастье выздоровления ощущалось еще острее. Но Стив вскоре понял, что знаменитый отель, где сгрудилась многонациональная толпа, соблазненная новыми удовольствиями, служил пристанищем и для торговых сделок. Через десять дней он завершил свое первое дело, продав сто километров колючей проволоки. Потом он решил продать французам солидный запас листовой стали, предполагая, что ее можно использовать для зашиты фортификационных укреплений от артиллерийских снарядов или — почему бы и нет — для бронирования каких-нибудь машин. В этот раз ему пришлось выйти из «Ритца» и встретиться с посредниками, которые, будучи при каком-нибудь министре или управляющем делами армии, могли за значительную взятку вывести его на рынок.

За шесть недель Стив обошел всех; это был обособленный круг людей, нити вели от одного к другому, и все они были между собой похожи: продувные шельмы, в прошлом перекупщики, бакалейщики из провинции, дородные и хитрые оптовые торговцы, которые за короткое время завладели монополией на тот или иной вид поставки, при этом хорошо разбогатев. Хозяева шикарных отелей, кафе «Сиро», бара в «Плацце» выказывали им самое ледяное презрение. Они называли их «нуворишами» или же — это слово очень веселило Стива — «новоиспеченными». Надо признать, что такое определение подходило им как нельзя лучше: в блестящих жакетах из альпаги, с тяжелыми от камней манжетами, причесанные с невероятной тщательностью, приглаженные, напомаженные — все в них свидетельствовало о недавнем богатстве, вплоть до диких аппетитов, приводивших их вечерами в полуподпольные места, где они ели жирную пищу, несмотря на указанные ограничения: рестораны военного времени.