Желания

Это была большая серая комната, почти пустая. Через окно и слуховое оконце проникал слабый свет зимнего утра. Единственным украшением комнаты служило большое зеркало, на педантично прибранном туалетном столике. Несколько фотографий, как обычно, были вставлены за раму зеркала. Тренди наклонился, чтобы получше их рассмотреть. Он ожидал увидеть момент триумфа Констанции — сцену из спектакля или бури оваций. Ничего подобного. Рядом с программкой сегодняшнего вечера оказалась черно-белая фотография, на которой были запечатлены ее руки со знаменитым солитером. Интересно, ради чего был сделан этот снимок — ради бриллианта или чтобы показать совершенство ее рук? Тренди еще в первый вечер заметил, какие они гладкие и ухоженные, без единого пятнышка, без единой морщинки. На втором снимке был запечатлен туалетный столик в таком же безукоризненном порядке, как и сейчас. Среди пузырьков царил вычурный флакон «Хризофеи». И наконец, третья фотография запечатлела певицу со спины, глядящуюся в зеркало, на этот раз слегка растроганным взглядом. По странной форме зеркала Тренди определил, что снимок был сделан на «Дезираде». И в отражении зеркала ему почудился замерший в покорной позе хрупкий силуэт, напоминавший обнаженное тело молодой девушки.

Наконец певица прервала его исследования. Тренди услышал, как отодвигается ширма. Не успел он повернуться, как Констанция уже оказалась рядом с ним, одетая в длинный пеньюар из серого атласа.

— Ты молод, — сказала она, снимая с него шарф.

Из суеверия Тренди надел сегодня тот же шарф, что был на нем в резиденции нунция. Констанция безжалостно бросила шарф на паркет. За шарфом последовало остальное. Тренди покорился. В комнате было тепло и приятно. Певица подвела его к маленькой кушетке и некоторое время любовалась им.

— Ты молод, — повторила она. — У тебя красивые волосы.

Констанция взлохматила его прическу. Сама она не разделась. На этот раз от нее не пахло духами. И вдруг ему показалось, что она стоит перед ним обнаженная. Но дива усмехалась, похоже, наслаждаясь ситуацией. Тогда, все еще боясь ее холодного взгляда, он набросился на ее губы. Почему-то ее глаза напомнили ему какую-то рыбу. Но вот Крузенбург сделала недвусмысленный жест. Охватившее его желание рассеяло страхи. Тренди закрыл глаза, а когда снова открыл их, то увидел затуманенный взгляд Констанции. Она раздвинула полы пеньюара. Через слуховое оконце в комнату проникал зимний свет. Снег падал на крыши и таял. Во внутренних двориках по водостокам стекали с легким металлическим звуком струйки воды. Констанция была стройной, с небольшим животиком, несомненно, признаком возраста, но это не оттолкнуло Тренди. Была ли она когда-нибудь ребенком, молодой девушкой? Нет, никогда. Она всегда была зрелой, властной, опьяняющей женщиной. И в уголках глаз у нее всегда таились эти едва заметные морщинки — единственное, что придавало ей человечность. И еще эта улыбка, которой она уже улыбалась ему за карточным столом.

— Я нуждаюсь в тебе, — сказала Констанция, но не припала к нему, как к желанному источнику.

Она была спокойной, очень спокойной. Тренди решил, что, вероятно, ошибся в прошлый раз, подумав, что она волнуется. Констанция предлагала себя с той же холодной властностью, с которой пела, она была хозяйкой всех своих чувств, руководила своим ртом и руками. Она была медлительной, изысканно медлительной. Наконец она опрокинулась на обитую бархатом кушетку. Сетка соскользнула с ее волос, и на паркет одна за другой посыпались шпильки. Остальные звуки потонули в томной неге наслаждения.

Придя в себя, Тренди испытал одновременно и счастье, и разочарование. Констанция в любви была молчалива. А он-то представлял себе какую-то лебединую песню, да и гримерную ее воображал своеобразным будуаром, красным с золотом. Ну, во всяком случае, он ею обладал. Тренди успокоился, его охватило очень приятное ощущение. «Все уже позади, — говорил он себе, — окончательно позади; и так просто стереть любовь, я был прав в тот день в резиденции нунция — надо просто затушить один огонь другим».

Констанция отдыхала рядом с ним. Свое бледное тело она прикрыла складками пеньюара. В конце концов эта поза показалась ей неудобной, и она встала. Перед тем как сесть за туалетный столик, она послала Тренди улыбку, которую он уже видел однажды на «Дезираде» во время игры, когда певица поняла, что выиграла у Анны. Но сегодня Тренди показалось, что жертвой является он сам.

Он не решался пошевелиться и чувствовал себя смешным. Крузенбург не выказала ни малейшего признака нежности. Она произнесла одну лишь фразу и с теми же презрительными интонациями, что и в адрес Анны:

— Ты молод.

Слово «молод» прозвучало с неожиданной страстностью, как если бы она собиралась съесть его. И тут же с насмешливым выражением уставилась на себя в зеркало.

Снег кончился. Через круглое окошко было видно, что небо прояснилось и обрело тот же холодный цвет, что и в начале этой ранней зимы. Тренди торопливо оделся. Констанция гримировалась перед зеркалом. На миг ее измазанные румянами пальцы задержались на горле, словно она заметила в зеркале что-то, ее обеспокоившее. Она повернулась к Тренди. Тот уже стоял у двери. Певица встала:

— Уходишь?

Тренди посмотрел на нее:

— А разве стоит остаться?

Он усмехнулся, Констанция тоже. Но выглядела она удивленной.

— Возможно, — сказала дива.

— Я должен, — решительно ответил Тренди.

Он рассердился, сам не зная, откуда у него взялись силы.

— Ты будешь там сегодня вечером…

Крузенбург не спрашивала, она продолжала приказывать:

— …Ты будешь там, на том месте, которое я для тебя оставила, и будешь думать о том, чем мы занимались. Ни о чем другом, слышишь? Только о том, чем мы занимались.

Слушая ее слова, Тренди думал только об одном — повторить все сейчас же. Но взгляд Констанции потемнел, ее губы, как ему показалось, надулись, а что это было — желание или зарождающийся гнев или страх — он сказать не мог.

Певица прикоснулась к его руке. Это был жест прощания. Тренди вспомнил слова Нюманса. «Почему я? — спросил он себя. — Я еще молод, у меня ничего нет — ни богатства, ни власти…»

Его взгляд упал на красно-черный букет, присланный Командором. Крузенбург напряглась:

— Ты меня не слушаешь! Запомни, когда я буду петь…

Она стиснула его запястье, становясь все более строгой, но Тренди чувствовал, что она волнуется.

— Да, — сказал он. — То, чем мы занимались.

— Помни, — повторила дива, отпуская его руку. — Только об этом…

— Ты боишься? — спросил Тренди. — Эта партия, в самом деле, такая трудная?

Она побледнела:

— Я никогда не боялась.

— Ты волнуешься. Ты волнуешься, как в тот день…

Констанция отвернулась и, сев перед туалетным столиком, принялась втыкать в пучок шпильки. Теперь ее голос дрожал.

— Я волнуюсь за свою красоту, которая должна быть сегодня вечером ослепительной. Я всегда волнуюсь только за свою красоту.

То, что Констанция волновалась, показалось Тренди подарком небес. Он положил руки ей на плечи, выскользнувшие из атласного пеньюара.

— Поговори со мной, — попросил он. — Поговори со мной о пении. О твоем пении.

В это мгновение Крузенбург непроизвольно поднесла руку к горлу, и ее глаза потемнели.

— Я никогда не говорю. Я пою. Замолчи. Уходи. — И, смягчившись, добавила: — Помни о нашем договоре.

Слово «договор» вызвало у Тренди дрожь. Певица подтолкнула его к двери:

— Теперь уходи.

— Когда я тебя увижу?

— Сегодня вечером. Ты получил приглашение?

— Нет, когда я тебя увижу… как только что…

— Я дам тебе знак.

— Когда?

Она повернулась к нему спиной:

— Посмотрим. Посмотрим позднее. После.

— После чего?

— Разумеется, после премьеры! А теперь уходи.

Прежде чем закрыть дверь, Тренди посмотрел в большое зеркало на собственное отражение. Он выглядел уставшим и похудевшим. Но не это беспокоило его больше всего. У него был тот же вид побитой собаки, что и у Анны, когда та проиграла певице в карты.