Дневник грабителя

Вот я и говорю Мэл, что работаю в сфере снабжения и что далеко не все товары, с которыми мне приходится иметь дело, легальные, что большинство из них не облагаются налогом на добавленную или приращенную стоимость, а некоторые — это вообще те, что падают с открытых товарных вагонов.

— Я привык держать подробности своих дел в большом секрете и практически ни с кем ими не делюсь, — говорю я ей.

Я уверен, она слышала от парней в кабаке, что я тип сомнительный, но уверен также и в том, что ничего конкретного ей не известно. Поэтому, так как я считаюсь ее дружком, а парни из кабака... Ну, это просто парни из кабака. Мэл хоть и не вполне удовлетворена ответом, но в течение последующей пары месяцев больше не поднимает вопроса о моей работе. Однако я знаю, что по прошествии этого времени она обязательно к нему вернется.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что не все товары, с которыми тебе приходится иметь дело, легальные? Надеюсь, это не наркотики?

И все в таком духе.

— Нет, не наркотики. А то, что не все товары легальные, означает: почти все нелегальные. Вернее, абсолютно все, но беспокоиться тут не из-за чего, поверь. Я просто выбиваю кое-какие вещички из неких вполне порядочных ребят. Только ни о чем не волнуйся.

Однако она волнуется.

Поэтому начинает наводить обо мне справки у тех, кто о моем деле не имеет ни малейшего представления, но счастлив высказать свои догадки, или у тех, кому вообще на меня наплевать, но кто рад выслушать Мэл. В итоге у меня не остается другого выбора, как рассказать ей правду.

Естественно, не всю правду (я не такой болван), а очередную ее версию, изрядно смягченную и видоизмененную, такую, какая сможет наконец заткнуть Мэл рот. Я говорю ей, что случайно познакомился и связался с несколькими ребятами, которые воруют разный хлам со складов, фабрик и из магазинов, и что если она не перестанет донимать всех и каждого своими глупыми расспросами, то скоро я за это здорово поплачусь.

Естественно, Мэл огорчилась, но, как ни странно, отнюдь не по тем причинам, по которым я думал. Ее не расстроил тот факт — точнее, не особенно расстроил, — что я занимаюсь воровством, она обиделась, что я так долго держал ее в неведении. Я наврал ей, и это, по мнению Мэл, было самым ужасным во всей неприглядной истории. А я не считаю, что врал, я просто не сказал правды и готов поспорить, что это совершенно разные вещи. Но Мэл не согласна.

В последующие две недели мы только и делали, что скандалили, потом какое-то время вообще друг с другом не разговаривали. Должен признаться, меня это не сильно тревожило (о шоколаде, «Тэйк Зэт» и ее предках я в любой момент мог потрещать и с кем угодно из парней в кабаке). Думаю, нас свело повторно только желание опять позаниматься сексом или даже не свело, а побудило меня однажды субботней ночью после закрытия кабака еще раз к ней прийти.

Я явился с «Мадрасом» — ужином, заказанным в ресторане, — и травкой, прошел в комнату и уселся за стол, дожидаясь момента, когда можно заявить «чаем сыт не будешь, подавайте любовь».

Я сказал, что ворую не постоянно и только потому, что пока не нашел подходящей работы и должен на что-то жить, попросил ее ни о чем не беспокоиться — главным образом так как меня ее беспокойство начинало доставать.

— Я не планирую заниматься этим бизнесом всю свою жизнь, — сказал я. — Дай мне еще один шанс. Я был вынужден принять предложение этих ребят, потому что пока не нашел приличной работы.

Таким вот образом мы и пришли к следующему соглашению: она прекращает вновь и вновь и вновь и вновь и вновь и вновь и вновь и вновь и вновь и так далее приставать ко мне с вопросами о моих делах, а я с удвоенными усилиями начинаю искать подходящую работу, чтобы побыстрее завязать с «грязными аферами».

Наверное, излишне говорить, что ни Мэл, ни я и не собирались выполнять данные обещания.

Так прошло четыре кошмарных года, в течение которых мы расходились и сходились так много раз, что порой я забываю, встречаемся ли мы или уже нет. Поэтому и ее нынешнюю истерику я воспринимаю относительно спокойно. Утром, как всегда, явлюсь к ней и все улажу.

Никаких проблем.

Только вот сегодня ночью, похоже, мне опять придется самоудовлетворяться.

5

Блестящие планы: номер один

Нет в жизни ничего более красивого, чем блестящий преступный проект; он представляет собой поистине произведение искусства. Когда я слышу о прекрасно продуманном, тщательно просчитанном и идеально претворенном в реальность преступном плане, у меня волосы на голове встают дыбом. Есть в этих планах нечто такое, что несравнимо со всеми остальными явлениями нашей каждодневной жизни.

Само собой, любая отличная идея приводит меня в восторг, даже если речь идет не о преступлениях. Перед тем парнем, который в состоянии придумать, как удобнее открыть жестяную банку с джемом, и заработать на этом миллион, я тоже с удовольствием сниму шляпу, но все же подобные идеи уступают в гениальности идеям преступным. Наверное, все дело здесь в том, что помимо мозгов и развитого воображения — которые важны для генерации любой умной мысли — создание криминального плана требует еще и огромной храбрости. Вот в чем разница.

Возьмем, к примеру, знаменитое ограбление поезда, ведь задумка была потрясающе замечательной. Только представьте себе: в поезде миллион фунтов отжившими свой срок купюрами, которые нужно сжечь, а из охраны всего лишь два почтальона! Невиданная отвага людей, совершивших ту кражу, сделала их известными на всю страну. Ужасно, что всех их поймали и дали по тридцать лет каждому, тем не менее они вошли в историю. Одно название «Большое ограбление поезда» говорит само за себя. Здорово, черт возьми!

Конечно, не все гениальные преступные планы, подобно этому, оцениваются по достоинству. А чтобы родить блестящую идею, не обязательно быть семи пядей во лбу. К тому же многие классные задумки не умеют грамотно реализовать, и все летит к чертям собачьим.

Вот вам подходящий пример. Одного моего приятеля — а если быть более точным, никакой он мне не приятель, я считаю его полным придурком, — в общем, этого парня, Норриса, посетила как-то раз одна весьма интересная мысль (да, кстати, на самом деле его звали не Норрис, я изменил имена всех людей, упомянутых в этой книге, чтобы никого не подставить). Норрис спал с одной девицей, которая работала в агентстве по недвижимости, по-моему, ее имя Венди, но все из тех же соображений условимся называть ее Паулиной.

Возможно, Паулина была слепой или не в своем уме, раз позволяла такой мерзости, как Норрис, к себе прикасаться, а уж тем более раз занималась с ним извращениями, которые он — я в этом уверен — обожал. Но все это не относится к моему рассказу, я просто хочу немного описать вам ситуацию. Скажу честно, если бы я был девчонкой, не взглянул бы на этого Норриса, даже если бы он горел ярким пламенем в темную-претемную ночь, но женщин не поймешь, я уже говорил.

Короче, после того как Норрис отбыл срок за кражу и предки сказали, что не желают его больше знать и видеть в своем доме (я нахожу их поступок чистой воды наглостью: как они могут на что-то жаловаться, если сами произвели Норриса на свет?), он снял в одной ночлежке кровать с завтраком. Приводить туда кого бы то ни было, в особенности женщин, после десяти вечера запрещалось. Строго-настрого. К Паулине они тоже не могли ходить, потому что она жила с родителями, а те, увидев его единожды, тут же, как и абсолютное большинство окружающих, нашли его полным придурком.

Так что Паулина приспособилась красть в агентстве ключи от пустых домов и квартир, чтобы днем и по вечерам встречаться там с Норрисом и заниматься с ним ужасным сексом. Тут Норрису в голову и пришла идея делать с ключей копии, а потом, недельки через две после въезда в жилье новых хозяев, наведываться к ним и обчищать.

План неплохой, и если бы Норрис заявлялся в дома спустя более приличное время после вселения в них людей, а также если бы перед уходом создавал видимость, что проник через какую-то другую дверь, не через парадную, или через окно, то вскоре мог бы прилично обогатиться. Ему следовало входить в дом, брать все, что нужно, имитировать взлом — который всегда представляет собой самую опасную и шумную часть грабежа — и быстро сматываться.