Тайна индийских офицеров

— Я так мучилась тогда… мне наговорили столько ужасных вещей…

— Ну да, вам говорили, что я влюблен в ваше богатство, не так ли? Говорили, что бедный индийский офицер добивается руки сироты, дочери богатого негоцианта, единственно ради миллионов, оставленных ей ее отцом. Вот что напевали вам, и вы, зная меня лучше, чем кто-либо, зная искренность моей любви к вам, могли верить этому, Клэрибелль!

— Я боялась полагаться на собственное суждение…

— Да, леди Лисль, и это было самой серьезной ошибкой в вашей жизни.

Он вновь взял ее нежные пальчики в свои сильные руками и посмотрел на нее долгим взглядом.

— Великий Боже! — воскликнул он. — Как я мог строить свое счастье на такой слабой, такой зыбкой основе! Что же удивляться, что все рухнуло? Бедная моя Клэрибелль! Вы такое хорошенькое существо, но такое ломкое и бездушное… скорее можно положиться на эти гиацинты, чем на вашу нежность и постоянство.

— О, как вы жестоки, Артур!

— Вы находите? А помните вы еще сентябрь восемь лет тому назад? Кто был тогда жестоким, Клэрибелль? Мы были здесь… О, как живо представлялась мне иногда вся эта печальная сцена и как тоскливо сжималось мое сердце при этом воспоминании! Ужасные, почти невыносимые нравственные пытки! Каждую ночь в течение многих лет видел я во сне этот косогор и малейшие подробности нашего грустного расставания. Я слышал шелест вашего шелкового платья, цеплявшегося за кусты, чувствовал легкое прикосновение вашей маленькой ручки к моей руке, видел ваши слезы… в ушах моих звучали ваши отчаянные, терзавшие мою душу слова, которые вам было так же тяжело произносить, как мне — слушать. Во сне я прижимал вас к сердцу, как при прощании, а после этого просыпался, чтобы смотреть на звезды сквозь крышу шатра и слушать завывание голодных шакалов.

— Я тоже много страдала… я страдала не меньше вас, — сказала Клэрибелль прерывающимся голосом.

— Нет, Клэрибелль, ошибаются те, кто думает, что женщина страдает так же, как мужчина. Она страдает, глубоко переживая свое несчастье, и часто сильное горе действует на нее самым благодатным образом, изменяя ее к лучшему. С мужчиной же не так: видя свои надежды разрушенными, потеряв цель в жизни, он поворачивается спиной к несчастью и начинает искать себе развлечение в обществе… Я не стану объяснить вам, леди Лисль, какое широкое значение имеет слово «развлечение», единственно хочу сказать вам, что восемь лет назад я был достоин вас, а сегодня — недостоин.

— Следовательно, вы не любите меня больше? — спросила она.

— Люблю, Клэрибелль, люблю, сердце мое не способно полюбить другую. Я встречал женщин прекраснее вас и более достойных любви, но в своем безумии, к моему несчастью, я не смог забыть вас, не мог разлюбить… Я проклинал вас за вашу бесхарактерность, презирал за измену, но в течение восьми лет, полных горя, труда и отчаяния, я ежедневно признавался самому себе, что все еще люблю вас. Скажите, я заслуживаю хоть какого-нибудь вознаграждения? Вы теперь вполне самостоятельны, тетка ваша, которая имела на вас такое сильное влияние, давно умерла. Опекуны ваши не имеют больше над вами никакой власти, Клэрибелль. И я спрашиваю вас теперь, когда вы свободны, на том же месте, где вы оставили меня восемь лет тому назад в таком отчаянии: хотите ли вы исполнить обеты вашей молодости?

Леди Лисль несколько минут молчала, а потом прошептала, вытирая слезы, которые с самого начала этого разговора катились по ее лицу:

— Да, Артур, если это может составить ваше счастье.

Она произнесла эти слова скорее под влиянием какого-то страха, чем подчиняясь чувствам. Артур обнял ее, прижал к себе и поцеловал в лоб, а затем молча довел до экипажа.

— Мама, мама! — своим слабым голоском закричал ребенок. — Я тебя заждался. Я очень голоден, и уже становится темно, а Брук устал рассказывать мне сказки.

— Потому что вы слышали их уже много раз, сэр Руперт, — почтительно заметил грум.

— Так Брук рассказывает вам сказки, сэр Руперт? — весело спросил капитан. — Вероятно, он рассказывал о Джеке, убийце великанов и мальчике-с-пальчик? Я думаю, будет недурно, если я расскажу вам какую-нибудь индийскую сказочку.

— В таком случае я буду вас любить и желать, чтобы вы стали моим новым папой!

— Садитесь, сэр Руперт, — сказал Брук. — Теперь восемь часов, а вам пора кушать.

Легкий фаэтон быстро покатил по дороге и уже через полчаса оказался у ворот Лисльвуд-Парка, одного из самых больших и красивых поместий графства Суссекс.

Маленький баронет был в восхищении от своего нового знакомого и до позднего вечера не давал ему уйти, требуя все новых и новых сказок. Но как только часы пробили девять, в гостиной появилась важная, чопорная гувернантка и уговорила сэра Руперта, хоть и с величайшим трудом, следовать за ней в его комнату.

— Вы балуете своего сына, — заметил капитан, когда мальчик ушел.

— А как же иначе? Мне некого больше любить.

— Он очень милый малыш, но слаб телосложением.

— Да, он не слишком крепок, и это одна из причин, почему я позволяю ему делать почти все, что он захочет. Доктора утверждают, что ему не следует противоречить, поскольку он чрезвычайно впечатлителен.

— Он умный мальчик?

— О нет, я не думаю, что он обладает ясным умом, — ответила леди Лисль, поколебавшись, — он учится вяло, неохотно. Господин Мэйсом, пастор, ежедневно дает ему двухчасовой урок, и я опасаюсь, что он находит его слишком ленивым.

— Он когда-нибудь на него жаловался?

— Да, жаловался несколько раз, — проговорила леди Лисль задумчиво.

— Это ничего не значит, Клэрибелль, Руперт будет богат, и ему нет нужды становиться ученым. Это только нам, беднякам, осужденным на вечную борьбу за существование, необходимо развивать свой ум.

Капитан произнес эти слова с горькой улыбкой и, подойдя к камину, облокотился на него и устремил взгляд на огонь. Пламя озарило его смуглое лицо каким-то фантастическим светом, засверкало в грустных черных глазах и резче обозначило строгие очертания красивого рта, полускрытого усами, которые он то и дело разглаживал рукой. Леди Лисль, сидевшая по другую сторону камина за маленьким столом, пристально смотрела на него.

— Вы изменились, капитан, — сказала она наконец.

Он пожал плечами, подтолкнул концом сапога уголья и после короткой паузы спокойно произнес:

— Так вы находите, что я изменился? И очень изменился?.. Удивительно ли это после того, как я провел восемь лет в Индии? После того, как я восемь лет пил эль и водку… упражнялся на бильярде, играл в кости, в экартэ, в различные азартные игры, в крикет… совершал набеги на неприятеля, охотился на вепрей и тигров, ссорился, заводил любовные интриги… О леди Лисль! Мне кажется, уж лучше не вспоминать все свои деяния: они могут не прийтись вам по вкусу.

— Артур, — сказала Клэрибелль, рассеянно накручивая длинные золотистые локоны на свои беленькие пальчики, — знаете ли вы, что вы стали настоящим медведем?

— Медведем! — насмешливо повторил капитан. — Только эту перемену вы и видите во мне после восьми лет разлуки? Обращение мое уж не такое вежливое, голос мой стал грубым, я говорю дерзости и смеюсь прямо в глаза людям. Я сделался нервным, раздражительным, у меня несносный характер, и я не стараюсь понравиться окружающим, как делают люди благовоспитанные. Я обедаю в пальто и в цветной жилетке, я явился к женщине, восемь лет тому назад изменившей данному мне слову, в шесть часов пополудни и, не застав ее дома, отправился вслед за нею, нашел ее в пустынном месте и предложил ей выйти за меня замуж, меж тем как еще не истек год ее траура… одним словом, леди Лисль, вы правы: употребляя ваше же выражение, я стал медведем.

При этих словах он взглянул в зеркало, висевшее над камином, и откинул назад черные волосы. Леди Лисль не сводила с него полного недоумения взора, но не сказала ни слова. Его влияние на нее было огромным, и в ее обращении с ним проглядывала робость, вероятно, возникшая из сознания его силы и ее собственной слабости.