Страница 71 из 122
— Что такое? — спросила она, но тут же увидела встречного.
Теперь он был уже достаточно близко, что бы можно было разглядеть струпья на коже лица, заплывшие, гноящиеся глаза и очень редкие, черные волосы на голове. Человек выглядел не просто больным, а больным на последнем издыхании, даже удивительным казалось, откуда в нем еще имеются силы передвигаться, пусть и опираясь рукой на забор.
А из-за дувала, мимо которого только что прошел, тяжко шаркая ногами и вздымая клубы пыли, встречный, выскочил мужчина в европейском пиджаке, безразмерных шароварах и невысоких сапогах, явно из местных, горбоносый, отвратительно небритый, с выкаченными маслянистыми глазами шоколадного цвета. Он, приглядевшись к больному, что-то гортанно крикнул на весь район, и тут же — молнией — исчез в маленькой калитке своего забора, что бы еще через мгновение появиться уже с небольшой, но явно увесистой дубиной в руке.
Похоже, что именно на его крик из соседних домов начали появляться такие же вооруженные палками мужчины. Выставив перед собой свое доморощенное, но, по всему видать, неоднократно используемое по прямому назначению оружие, сначала с опаской, а потом все смелее и смелее, они приблизились к больному. Кто-то из собравшихся вокруг бедолаги попробовал о чем-то спросить его на странном, гортанном наречии, совсем не напоминающим певучие переливы фарси, как успел их запомнить Паша. Больной не отвечал, а только остановился, по-прежнему опираясь одной рукой на забор, низко наклонив голову и тяжело, со свистом в легких, дыша. И тут — его вырвало какой-то отвратительной зеленой и тягучей слизью. Даже на стоящих далеко от места событий Аньку и Пашу пахнуло омерзительным запахом нечистот и — смерти.
Это послужило невидимым и неслышимым сигналом для окруживших больного мужчин. На мгновение отпрянув, что б не попасть под брызги извергнутой пришельцем рвоты, они тут же дружно и тесно сомкнулись вокруг него и — в воздух взлетели палки. Послышались гортанные, очень похожие на ругательства, слова, сопровождающие сочные удары по изможденному телу.
— Стоп, без нервов, — попросил Паша, заметив, как рука Аньки скользнула к рукоятке маузера.
Тот момент, когда девушка успела откинуть деревянную крышку кобуры он как-то прозевал, сосредоточившись на происходящем впереди.
— Я без, — ответила Анька, передернув плечами — но вдруг после него эти на нас переключиться захотят?
— Да нет, — покачал головой Паша, вновь внимательно вглядываясь в тесный круг, над которым то и дело взлетали отполированные ладонями хозяев дубинки. — Похоже, что им не все равно, кого бить…
А больного уже не били, а убивали, в изнеможении присевшего у стены на корточки, сжавшегося в комок, с трудом поднявшего руки, пытаясь хоть так защитить голову от ударов, его безжалостно добивали сильные, молодые и не очень, здоровые мужчины с нехорошим, азартным блеском в шоколадных, на выкате, глазах.
Прошло всего несколько минут, и вот уже бездыханное тело скрючилось в равнодушной дорожной пыли, а поуспокоившиеся мужчины утирали пот с разгоряченных лбов и начинали косо посматривать в сторону Аньки и Паши.
Чуток укоризненно покачав головой, мол, опять все то же самое начинается, Паша выдвинулся на полшага вперед, прикрывая собой Аньку. Та промолчала, хоть и чесался язык колкостями, но девушка понимала, что сделал это Паша, нисколько не сомневаясь в её смелости и умении постоять за себя. Просто сейчас очень желательно было бы разойтись с местными без конфликта, особенно, с применением огнестрельного оружия, а Анька была большой любительницей первым аргументом в споре с сильным противником выставлять свой маузер.
В самом деле, внушительная фигура Паши, его мгновенно ставший угрюмым взгляд и рука, поглаживающая рукоятку пистолета, перемещенного вдоль ремня из-за спины на живот, произвела на местных бытовых убийц должное впечатление. Но, наверное, большее значение имела все-таки европейская внешность и здоровый вид Паши, чего было не скрыть никакому загару.
Успокоившиеся и притихшие, опустившие к земле свои дубинки, мужчины начали медленно расходиться по домам, бросив у забора забитого ими только что неизвестного.
— Да, однако, нравы тут простые, — сказала Анька, когда они с Пашей продолжили путь по улице, постаравшись побыстрее пройти мимо убитого.
— И это все не просто так, — поддакнул Паша. — Если это те самые беженцы, про которых вертолетчик говорил, то их тут должны люто ненавидеть. Ведь не только хлеб отбирают, еще и болезни всякие принесли, пусть и не всегда заразные, но всегда неприятные…
…Лавку они нашли, едва выйдя на небольшую площадь, видимо, одну из центральных в городке. Впрочем, какая это была лавка? Так — небольшой навес, каким-то чудом держащийся всё у того же забора, да невысокий, по колено, прилавок собранный из старых пластиковых ящиков, отгораживающий "торговое помещение" размером в пару шагов от пыльного тротуара. За этим импровизированным прилавком в самом уголочке, на маленькой, едва заметной под ним табуреточке полудремал старый, весь сморщенный, как печеное яблоко, удивительный старик с крючковатым носом и седыми, длинными пейсами.
— Как думаешь, почему это — где торговля, там и евреи? — задумчиво спросил Паша, разглядывая приоткрывшего один глаз старика.
— Ты антисемит? — подозрительно покосилась на спутника Анька.
— Только с похмелья, — признался Паша. — А ты?
— И мне как-то все равно, пока меня лично не касается, — сказала девушка.
Но самым удивительным оказалось не само наличие в маленьком городке Белуджистана ортодоксального иудея, а то, что дедок этот вполне сносно говорил по-русски. И в лавке его оказалось гораздо больше европейской одежды, чем местных шаровар, пиджаков и черных, плотных покрывал для женщин.
— Как же нету? — удивился он, прослушав запросы невольных путешественников, старательно и медленно выговаривающих слова с псевдоакцентом, как обычно русские люди говорят с иноземцами. — Не может не быть. Сейчас мы будем посмотреть всё.
Откуда-то из джутовых мешков, пыльных ящиков и непонятных коробок на прилавке показались совершенно чистые, разглаженные и веселенькие ситцевые платья и блузки, элегантные, женского покроя, брючки, полусапожки из тонкой кожи, разнообразные сорочки, жилетки, носки, носовые платки, нижнее белье. А всего-то навсего достаточно было Паше в процессе разговора повертеть в пальцах золотой червонец, заранее извлеченный из подкладки его куртки.
Как истинная женщина, пусть по сути своей и не тряпичница, но уже изрядно соскучившаяся по покупкам, Анька погрузилась в это изобилие от всей души, перебирая и прикидывая на себя то одну, то другую шмотку, постоянно спрашивая совета у Паши и не дожидаясь его ответа.
— Как же — откуда? — удивленно и чуть возмущенно отвечал еврей на вопрос Паши о происхождении товаров. — Советские тут оставляют. Много всего оставляют. Просто так. У них изобилие, такого больше нет нигде, что бы просто так оставлять новые вещи. А местные такое не носят. Им нельзя. Коран, шариат. Муфтий сразу говорит — совсем нельзя. Вот и лежит…
— Брюки не хочу, — в унисон продавцу бормотала Анька, — юбку хочу, короткую, что б все отпадали, ну, а брюки — если только в запас, и еще хочу вот ту распашонку… или ту, в обтяжку, вообщем-то, еще бельишка бы побольше, кто знает, когда еще дорвусь… и сапоги поменять…
Паша уже выбрал себе крепкие на вид, плотные брюки нейтрального темно-серого цвета со множеством карманов, пару рубашек, на вид вполне соответствующих его размеру, а Анька все еще продолжала перекладывать с места на место товар.
— А камуфляжа нет? — поинтересовался Паша, вспоминая виденное на военных обмундирование, показавшееся ему очень добротным и удобным.
— Нет. Запрет. Солдатское нельзя. Военный запрет. Нарушение — кирдык. Полный песец мне, — пояснил еврей. — Есть другое. Сколько хочешь.
Паша примерил новенькие, мягкие сапоги с застежками на голенищах.
— Десант, — поцокал языком продавец. — Сам бы носил. На всю жизнь.