Перевертыш

«Ой-ёй-ёй, — почесал в затылке Мишин. — К чему бы такая честь? не иначе — быть беде, как там у Грибоедова-то было — «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…»

Вот с чего именно этот первый человек проявил такой интерес к непонятной до сих пор «Мартышке», капитан Мишин не сообразить не мог. Кажется, после разговоров с Паном и Успенским, во время звонка в Москву, он не высказал ничего, кроме странности этого случая и желания поработать над ним. Выходит, такими странностями уже давно на самом верху интересуются, иначе не было бы такой молниеносной и конкретной реакции?

«Ладно, отложим, вернее, дадим распоряжения и отложим», — капитан снял телефонную трубку и позвонил в госпиталь. Дежурная бригада заканчивала работу, новая еще не приступила, но была уже на месте. Добравшись до нового дежурного хирурга, капитан затребовал, что бы через пятнадцать, максимум, двадцать минут у него в кабинете были пробы крови всех задержанных по литерам от А8 до Б3. Намек врача, что проще и спокойнее это все будет сделать с утра, Мишин не понял, а врачу прямым текстом высказал, что к утру кто-то из военного врача может превратиться в деревенского фельдшера в костромской глубинке.

— Вообщем, так, повторять не буду, но через десять! да, уже через десять минут у меня на столе должно быть по две пробы от каждого задержанного! Одна для анализов, вторая — контрольная! — уже на повышенных тонах закончил разговор Мишин. — Охрана предупреждена! Выполнять!

Тут же капитан перезвонил начальнику охраны задержанных, старому не годами, а стажем на этом поприще, лейтенанту Воробьеву.

— Вот какое дело, Воробей, сейчас придет к тебе врач, один или с фельдшером, брать кровь у задержанных, — рассказал Мишин. — Присмотри, что б, во-первых, у всех взяли по две пробы. Зачем это нужно, кому — у тебя один ответ: так начальство велело. Во-вторых, будь настороже, не обещаю, но могут твои подопечные какой-нибудь фортель выкинуть, так что действуй с ними, как с особо опасными категории ССП («склонен к сопротивлению и побегу»).

— Понял, Пал Сергеич, — ответил Воробьев, зная, что понапрасну Мишин пугать не будет, но и перестраховаться капитан любит, что б в случае чего не оказаться крайним из-за невыполнения простой формальности. — Попьем с них кровушку, как по медицине положено, без эксцессов.

— Надеюсь, — буркнул капитан, возвращая трубку на место.

Теперь предстояла долгая и муторная расшифровка радиограммы, которая была «закрыта» личным, для особых случаев, шифром капитана, знали который только он и отправитель. Впрочем, нужно все-таки сначала дождаться крови от этих задержанных, что бы уж после этого отпустить Настю и запереться в одиночестве в кабинете, без помех расшифровать и прочитать что-то чрезвычайно деликатное, раз его даже не пустили в общем порядке, через шифровальный, десятки раз проверенный отдел.

… Грохот металлической двери уже давно не раздражал ни надсмотрщика, ни главного тюремщика гарнизона. Он был привычек, как для иных людей привычен звон чайной ложечки о края стакана, или легкий скрип несмазанных петлей на форточке, открываемой и закрываемой десятки раз на дню. Вот только врач, молодой и немного еще бестолковый по молодости Владлен Ильич Самсонов, после института получивший, как отличный хирург, сразу две маленькие звездочки на погоны и направление в действующую армию, только он морщился, кривился, качал укоризненно головой. Ну, еще бы, в диковинку ему и тесные, почти без освещения камеры, и помятые, с потухшим взглядом люди, и параши, пованивающие порой так, что глаза щипало.

— Как же здесь работать? темнота-то какая! — возмущался он, косясь на блеклые синеватые лампочки над входом, горящие, согласно инструкции, по ночам.

— А мы сейчас фонарь сообразим, — отвечал Воробьев.

И тут же возле нар с лежащим по ночному времени задержанным появлялся третий надзиратель, с фонарем. Доктор опять качал головой, но шприцом орудовал ловко, чувствовалось, что руку набил давно, еще во время учебы, когда подрабатывал в больницах медбратом, и потом, проходя стажировку, на которой старшие и по стажу, и по должности врачи беспощадно эксплуатировали младших черновыми и рутинными работами.

По наитию ли, или просто для собственного разнообразия, Воробьев после посещения мужской части задержанных в борделе, женскую половину начал с «особой» персоны, мулатки, за которой Мишин велел особо приглядывать с самого начала, а после первого же допроса, перед шальной атакой на город каких-то местных недобитых партизан, так и вообще распорядился содержать в строгой «форме номер два».

Вошедший под бесконечный скрип двери в маленькую, два на два, камеру вслед за надзирателем, доктор ошарашено оглянулся на Воробьева, продолжавшего стоять в дверях, потому как внутри места почти уже и не было.

— Кто же такое позволил? — у Владлена Ильича от возмущения даже слов-то не нашлось, кроме таких, обыденных и тривиально-интеллигентских.

Мулатка в уже несвежей коротенькой юбочке и блузке облегающей её торс стояла возле стены в позе распятого Христа. Лодыжки её обхватывали толстые кольца ножных кандалов, намертво прикрепленных к стене, руки навису поддерживались наручниками, так же вмурованными в серый бетон.

— Это же форменное издевательство над человеком! — продолжил было лейтенант медицинской службы.

— Вы, доктор, свое дело делайте, а я буду свое делать, — проворчал недовольно Воробьев.

— Я обязательно доложу вашему начальству, я до коменданта города дойду, — изливал душу Самсонов, сам не понимая, зачем ввязался в эту словесную перепалку, но, начав, теперь уже удержаться не смог.

Воробьев промолчал, не желая портить отношения с врачом, может, еще и самому пригодится, но тут доктор сделал из ряда вон выходящую вещь. Обратился прямо к узнице со словами:

— Девушка, как вы себя чувствуете? Вам плохо? Я могу вам помочь…

Лейтенант не успел закончить речь, как показавшийся на первый взгляд сухим стручком Воробьев с неожиданной силой, одним движением, вытащил его в коридор, с лязгом прихлопнув дверь. Прислонив опешившего доктора к стене, главный тюремщик внятно, как ребенку или больному сказал:

— Я тебя предупреждал. С задержанными не говорить. На их вопросы не отвечать. С надзирателями при задержанных не общаться. Теперь я вынужден вместе с тобой пойти к капитану государственной безопасности Мишину, что бы он принял решение. Оставить тебя здесь, — Воробьев кивнул на дверь камеры, — или сразу ликвидировать.

Ошалевший от предполагаемой кары за такие невинные слова доктор почувствовал, как у него подгибаются колени. Но — не зря же говорят, что ответственности без вины не бывает. В самом деле, нарушил доктор инструкцию главного тюремщика, а стало быть, в глубине души чувствовал себя виноватым. Вот потому и перепугался не на шутку.

— А теперь — работайте, доктор, — любезнейшим тоном окончил Воробьев, вновь заставив врача передернуться, теперь уже от скрипа открываемой двери.

В этот раз, то ли с перепуга, то ли еще по какой причине, Владлен Ильич долго не мог добраться до вены несчастной мулатки, а когда, испробовав аж две иглы, все-таки сумел проколоть её необычайно прочную кожу, то из вены в шприц потекла непонятная сине-голубая жидкость. Совершенно сбитый с толку доктор с большим трудом смог добыть из равнодушно взирающей куда-то мимо него девушки полкубика синей крови.

Внимательно наблюдающий за действиями врача Воробьев внятно хмыкнул и сказал куда-то в коридор:

— Понятно, так и доложим.

Но настаивать на заборе полных двух кубиков, как это было с предыдущими задержанными, не стал, а жестом предложил врачу двигаться дальше…

… Ровно через двадцать одну минуту с момента его звонка в госпиталь, на пороге кабинета капитана Мишина появился врач, но почему-то не один, а в сопровождении Воробьева. И вид у обоих был несколько потрясенный, что по доктору читалось легко, а вот растерянность старшего лейтенанта госбезопасности мог понять только опытный оперативник.