Перевертыш

— Хорошо, что город не штурмовали, — покачал головой старший сержант, когда они с Паном по очереди, страхуя друг друга, просочились через щель. — Тут бы и три дивизии положить можно было б…

Пан не отвечал, считая свои возможные комментарии не успевшего повоевать человека, неприличными в присутствии Успенского. Но вот уже возле стен домика Пан высказался:

— Похоже, дом-то, в самом деле, не жилой…

— По окнам судишь? — поинтересовался Успенский.

— Не только, стекла-то грязные и у неопрятных людей могут быть, только вряд ли во всем доме одни грязнули живут, — отозвался Пан. — Но и дверь в подъезд — смотри какая…

Дверь висела на одной петле, хоть это и было незаметно издали.

— Неприятная дверь, ловушечная, — насторожился Успенский. — Такую бесшумно не открыть…

— Не хочется туда входить, — вдруг поежился Пан. — Ничего не чувствуешь?

— Кажется, нет, — удивился старший сержант. — А ты — что?

— Как будто дует оттуда чем-то, — признался Пан. — Ну, не воздухом, как при сквозняке… чем-то другим, неприятным…

Успенский покачал головой. Он уже видел такие предчувствия у совсем разных людей. Вот только бывало это всегда перед боем, в момент напряжения, ожидания смерти. А тут — казалось бы в мирном городе, у простого, заброшенного дома…

Чуть отвернувшись от подъезда, благо, снайпер страхует, старший сержант извлек из внутреннего кармана рацию и нажал кнопку «передача». Но, к удивлению своему, не услышал ни треска, ни шорохов эфира, как оно бывало обычно при связи из броневиков и с переносных пехотных раций. «Здесь Вещий, вызываю Медведя», — привычно выговорил он позывные, не надеясь на ответ, похоже было, что врученная капитаном новинка не работала. Но кнопку «прием» дисциплинированно нажал.

— Что у вас там, Вещий? — необычайно чисто и громко, будто бы стоял капитан рядом, за спиной, послышался из коробочки голос Мишина.

— Вышли к объекту, — от неожиданности Успенский позабыл нажать «передачу» и пришлось повторять: — Вышли к дому, похоже, он нежилой. Идем на чердак. Вокруг все тихо. Прием.

— Вперед, ребята, — подбодрил капитан, — мы начнем после вашего доклада. Очень хочется, что б кто-то на все посмотрел сверху… До связи.

— Вот это техника, — одобрительно покачал головой Успенский, — такие бы рации, да на фронте, цены б им не было.

— Капитан говорил, что скоро, — напомнил Пан.

— Да знаю я это «скоро», — отмахнулся старший сержант. — В танки радио вставляли почти год, потом батальонам придавали ящики трехпудовые, тоже полгода… Ладно, разговоры в сторону. Пошли.

«Эх, гранату бы туда первой», — подумал Пан, распахивая дверь подъезда и пропуская вперед Успенского.

Но — внутри было все тихо. И лестница оказалась припорошенной едва ли не годовалой, слежавшейся пылью. Вот только в пыли этой выделялись старые, но отчетливые следы обуви. Странной обуви, не похожей по отпечаткам ни на армейские сапоги, ни на штатские ботинки местных, на которые Пан успел насмотреться за время своей ночной экскурсии по городу. Подошва этих была исчеркана глубокими рубцами, и носы, квадратные, грубоватые, оканчивались неожиданным едва выделяющимся выступом.

«Давно прошел», — взглянул на Успенского Пан. «А обратно не спускался», — жестами показал Успенский. В самом деле, припорошенная пылью цепочка следов вела только вверх по лестнице.

«Получается, он вышел через какой-то другой выход, — подумал Пан. — А подъезд в доме один». Но уже на втором этаже они увидели разгадку возвращения таинственного владельца необычной обуви. Следы выше по лестнице были слегка затерты, и кое-где проступали отпечатки квадратных мысков ботинок, только уже в противоположном направлении. «Спустился обратно по своим следам и свернул в какую-то квартиру… вот в эту», — просмотрел цепочку следов на лестничной площадке Пан. «Зайдем?» — кивнул он на дверь квартиры, в которую ушел «квадратный», Успенскому.

— Позже, — вслух ответил старший сержант, — и постарайся следы сохранить…

Звук его голоса, пусть и еле слышный, вселил уверенность в Пана. Нежилой, дремуче засыпанный пылью подъезд уже перестал казаться таким зловещим, нагнетающим страх, натягивающим нервы, как случайный отблеск расколотого стекла в развалинах.

Пан кивнул, он и до этого старался обходить странные отпечатки, понимая, что они очень могут пригодиться капитану Мишину.

Стараясь ступать по каменным ступенькам как можно тише, бойцы поднялись еще на два этажа вверх, везде встречая плохо прикрытые двери пустых квартир, и слои пыли, нанесенной сюда за годы отсутствия человека. Ощущение не уютности, дискомфорта, хоть и не знал он такого слова, непонятного, необъяснимого страха усиливалось у Пана с каждым шагом вверх по лестнице, а уже под самым чердачным люком он понял, что и Успенский ощущает нечто похожее, уж больно резко и нервно передернул старший сержант плечами, стараясь будто бы сбросить эти ощущения с себя.

— Ну, что, Пан, — усмехнулся сержант, — лезть не хочется?

— Жуть, как не хочется, — согласился Пан, присматриваясь к люку в потолке, защелкнутому с этой стороны на простую, похожую на шпингалет, защелку.

— Вот и у меня ощущения такие, что нам здесь лучше переждать, — подтвердил Успенский. — Только лезть все-таки надо…

— Тогда я первый, — предложил Пан.

Успенский кивнул и посоветовал:

— Не суетись, как выглянешь, сразу «семена» выставляй и пали, если даже там мышь пробежит. Очень мне не нравится тут…

Пан перешагнул через следы под лесенкой, ведущей к люку, и, осторожно ступая по металлическим прутьям, стал подыматься наверх. И как только голова его уперлась в доски, страх, нежелание двигаться дальше, ощущение жути — исчезли, будто кто-то щелкнул выключателем. Под ногами, чуть отступив в сторону, маялся сержант, на скомканную пилотку давило сухое дерево люка, но никаких иррациональных страхов уже не было. И Пан, аккуратно, почти бесшумно, сдвинул шпингалет, откинул крышку и выпрямился, старательно обегая глазами чердачное помещение.

Чердак был пуст и — чист, как будто бы на нем прямо перед появлением Пана орудовала бригада дневальных первого года службы. Даже расположенное поодаль узенькое окошечко сияло чистыми стеклами, пропуская столько света, сколько не было во всем подъезде.

Пан подтянулся на локтях, встал на пол на колени и еще раз внимательно огляделся. Пол на чердаке был тщательно выметен, стены — тоже не сохранили ни следа пыли или паутины. И чердак был пуст. В смысле, ни одного сколько-нибудь живого существа не было видно или слышно. Но вот вдоль глухой стены, противоположной окошку, выходящему в переулок, громоздились ящики, банки, коробки самых разнообразных размеров и фасонов из жести, дерева, пластика, картона. Крышки у большинства из них отсутствовали или были открыты, и на первый взгляд все ящики были пусты.

Отодвинувшись от люка, Пан слегка наклонился к нему и позвал:

— Вещий, подымайся, тут чисто…

Он впервые назвал старшего сержанта Вещим, как делали это его старые друзья и знакомые, и даже немного испугался, вдруг он еще «не дорос» до того, что бы так именовать Успенского. Но тот не сказал ни слова против, быстро вскарабкавшись на чердак. И только тут, повторно за Паном, оглядевшись, сообразил:

— Ты глянь, стоило подняться, и страхи все исчезли, будто и не было их…

— У меня тоже, — признался Пан, — только это еще под люком было, будто черту какую-то перешел.

— Хитро это как все, — сказал Успенский, доставая рацию. — Но — думать уже потом будем. Медведь, я Вещий! Мы на месте, чердак чистый, повторяю, чистый. Прием.

— Понял, что все в порядке… — проворчал капитан.

— Не просто в порядке, Медведь, — счел нужным пояснить Успенский. — В подъезде пылища вековая, мусор, а чердак чистый, прибирался тут кто-то совсем недавно и очень тщательно…

— Вот тебе раз, — задумчиво сказал Мишин. — Ладно, все потом, оставь рацию на передаче, и, если будет что не так в округе, сразу говори мне. А Пан пусть смотрит только на свою мулатку, когда её из дома выводить будут…