Страница 19 из 72
Раф и Макклатчен собирались на ежемесячный любительский турнир в Марубра, и я увязался с ними. Я никогда не был на любительском боксе и представлял его себе как эдакий суетливый поединок с участием таких же целеустремленных, но безнадежных бойцов, как и я. На самом деле это, скорее, выглядело как встреча подтянутых, быстрых и молодых парней, вышибавших друг из друга дерьмо. Каждый бой заканчивался нокаутом, но никто не хотел сдаваться. Особенно старались два полутяжа. Я продержался бы против них около двух секунд, а может быть, и меньше. Меня порадовало, что я был не в полутяжелом весе.
Раф достал бланки заявок на участие в любительском поединке со списком весовых категорий. Я не был ни громилой, ни карапузом, поэтому считал, что окажусь где-то в середине. Последний раз, когда я вставал на весы, они показывали восемьдесят один килограмм. Средний вес – семьдесят один – семьдесят пять килограммов. Тогда кто же я? Ага, вот оно – в самом низу списка: тяжелая весовая категория – восемьдесят один – девяносто один килограмм. Я не мог поверить своим глазам. Только потому что я любил пиво и гамбургеры, мне пришлось бы сражаться против Майка Тайсона. Я спросил Рафа, как так могло получиться, что я оказался тяжеловесом.
– Понимаешь, – сказал он, – та моча, которую ты пьешь, собирается в ногах, и поэтому у тебя такая большая задница.
За всю историю бокса было очень немного жирных, плохо подготовленных боксеров, которые смогли добиться успеха. Я понимал, что мне следовало меньше есть и больше тренироваться, поэтому вместо завтрака начал поднимать тяжести. Отказ от утреннего приема пищи не дал ничего, кроме головной боли, тогда я стал очень поздно ужинать в надежде, что какое-то количество пиши все еще останется в моем желудке к следующему утру. Ночное пищеварение лишило меня сна, что еще больше ухудшило самочувствие. Я зациклился на своих килограммах и спрашивал всех знакомых, сколько те весили, а иногда даже требовал, чтобы они измерили окружность талии.
Макклатчен участвовал в одном из боев, которые Раф регулярно организовывал в «Марриквиль-Таун-Холл». Один из поединков окончился массовой потасовкой, но я пропустил все веселье, потому что был вместе с Ди во вьетнамском ресторане «Бэй Тин» и делал все возможное, чтобы перейти в еще более тяжелую весовую категорию.
Для Брэда Макклатчена эта ночь стала особенной. Его имя было где-то в самом низу таблицы, едва различимое за номером лицензии его промоутера, но один из участников не явился на соревнования, и Раф понял, что Макклатчен может подняться немного выше и сразиться с местным любимцем Коном Пэппи.
Кон был жилистым лысеющим австралийцем греческого происхождения с улыбкой, напоминавшей Парфенон. Он впрыгнул на ринг кувырком. Макклатчен был шире в плечах, ниже и совсем не улыбался. Он молча пролез сквозь канаты и посмотрел на мат.
Кон сражался в очень быстрой, скользкой манере, он никогда не стоял на одном месте подолгу, в него было крайне трудно попасть. Макклатчен двинулся на него тяжелой поступью, стараясь изо всех сил достать соперника короткими, мощными ударами справа, но Кон постоянно оказывался то сбоку, то совсем близко от него. Бой продолжался все четыре раунда, но Макклатчен признал поражение уже после второго. Перед тем как рефери огласил имя победителя, Кон перекувыркнулся еще раз.
Казалось, что на Макклатчена этот опыт не произвел особого впечатления. Он несильно пострадал, не выглядел разочарованным или даже усталым. Изменилась только его речь, он стал разговаривать как спортсмен:
– Кон довольно быстро перемещался. Он очень опытный. Это было очень полезно для меня. Я чувствую себя неплохо.
Кон заглянул в раздевалку и обнял Брэда, его просто переполняло чувство симпатии к бывшему оппоненту и всем остальным. Он сказал:
– Что было – то прошло, в мире довольно насилия. Лично я не имею ничего против тебя, я не желаю тебе или кому-нибудь зла.
Пэппи дал мне визитку и сообщил, что работает еще и тренером, а потом ушел сквозь толпу, пожимая всем руки и спрашивая, понравился ли бой.
Вернувшись в зал, Раф не вспоминал о поражении Брэда и занялся своим любимым делом – издевательствам над боксерами во время спарринга.
Я сверился с мировыми стандартами и выяснил, что на профессиональном уровне я не считался бы тяжеловесом. Моей весовой категорией стала бы полутяжелая, приставка «полу-» сразу настраивала на расслабленный лад, как будто в этом весе боксеры неспешно перемещались по рингу и изредка останавливались, чтобы отправить в сторону соперника медленный, несильный удар. Я начал отрабатывать такие несильные удары на груше. Она медленно отклонялась и возвращалась в исходное положение.
Когда я начал тренироваться, мы с Ди жили в Редферне, в новом многоквартирном доме, не без помпы называвшемся «Виндзорские меблированные квартиры». В ту пору Редферн еще находился в переходном состоянии между свалкой, которой он был раньше, и пригородом для среднего класса, которым он еще не стал, и это было неплохо: можно без опаски шляться ночью по улице. Но мы подолгу не выходили из дома – спорили о марксизме, экзистенциализме и моей очевидной неспособности поддерживать чистоту и порядок. Ди хотела, чтобы мы поженились; я хотел, чтобы мы умерли. Каждый раз, когда Джо звонила из Великобритании, чтобы спросить, как у меня дела, и попытаться понять, что же произошло, я рыдал по полчаса, из-за чего потом чувствовал себя черствым, потому что никогда не плакал слишком много. Ди приходила в недоумение от моих слез, которые она считала нарушением разделения труда.
В тот день, когда мы переехали в эту квартиру, продавщица из магазина на углу, пораженная красотой Ди, подарила ей букет цветов. У нас жил кот, которого звали Капитан. Мы много рассуждали о литературе, иногда вместе сидели в джакузи, но бульканье воды всегда сопровождалось одними и теми же вопросами. От Ди:
– Если ты меня любишь, то почему не женишься на мне?
С моей стороны:
– Если ты меня любишь, то почему была готова бросить меня?
Она отвечала, что, когда я уехал, она не могла мне верить, ей было очень трудно, она была утомлена неопределенностью и злилась, что ей приходится терпеть боль – но теперь все уже было позади, мы были вместе, и мне следовало развестись и жениться на ней, как я, по ее словам, и обещал.
Я развелся спустя полтора года после своего возвращения в Австралию, но продолжал уклоняться от женитьбы на Ди, потому что она причинила мне страшную боль, и я не мог простить ей этого, не мог забыть – а она продолжала мучить, заставлять, уламывать меня. Главным доказательством того, что я хотел ее, для Ди мог стать только законный брак; для меня доказательством ее чувств могло стать полное приятие, бескорыстность и дружелюбное отношение с ее стороны.
Ди была моей музой и умудрялась собирать меня по частям даже после того, как сама рвала в клочья. Мне требовалось доказать ей, что я был необходим – даже тогда, когда не был – и что со мной нельзя обращаться как с торговым агентом.
Мой дед Джимми умер в 1988 году, всего через неделю после того, как я уехал из Англии. Позднее я написал небольшой рассказ, где он был главным героем – бывшим австралийским военнопленным, живущим в ветхой лачуге в Бирме со своей престарелой женой. Окончив рассказ, я рыдал, как никогда не рыдал по своему деду. Другие люди тоже рыдали, когда я читал им свое произведение. Я отправил рассказ в «Минджин», который тогда считался самым авторитетным австралийским литературным журналом, и главный редактор купил его. Вторую копию я отослал британскому актеру Уоррену Митчеллу, который тогда гастролировал по Австралии. Митчелл был похож на моего деда, а тот очень ценил его игру в фильме «Пока смерть не разлучит нас». Я спросил Митчелла, согласился бы тот играть моего деда, если бы я переписал свой рассказ как сценарий фильма, и он сказал, что тоже рыдал, читая мое творение, и, разумеется, готов сыграть эту роль. Тогда я поступил на факультет журналистики Сиднейского технологического университета и стал посещать кинодраматургию как курс по выбору. Я даже выиграл фант Австралийской финансовой кинематографической корпорации в десять тысяч долларов на дальнейшее развитие моей идеи.