Лунатики

Правда, имелось еще кое-что, но тут Арти был не совсем уверен. Вроде бы доктор намекнул, что Арти может не захотеть, чтобы старику сделали интубацию. Тогда доктор просто удалил бы дыхательную трубку, и на этом все…

Арти действительно хотел, чтобы Кэролин присутствовала при этой беседе. Кэролин знала бы, как ответить. Она бы знала, поблагодарить доктора или порекомендовать ему интубировать свою прямую кишку.

Пока Арти так размышлял, Кэролин сняла руку с руля и положила ему на бедро. Он вздрогнул и снова ударился головой об окно. Кэролин никогда не проявляла нежности по мелочи. Во время любовных ласк она была готова на все, но в остальное время ничего себе не позволяла. Ее нарочная ласка уже выводила его из себя.

– Ты как? – спросила она, опять положив руку на руль.

– Нормально, – сказал Арти, стараясь не морщиться. – А что?

– Ты только что стукнулся головой.

Арти не произнес ни слова. Вместо этого он наклонился вперед и включил радио, жалея, что Кэролин не потратилась на CD-плейер для машины или по крайней мере на кассетник.

– Ты здесь особо ничего не поймаешь, никакого альтернатива, – сказала Кэролин.

Она права. Она всегда права. Он поймал лишь кантри, классический рок и радиошумы. Арти выключил радио и пожалел, что они еще не у Хэлли. Ему нужно с кем-нибудь переспать. С Кэролин или с Кэти, не важно. Просто переспать.

– Еще десять миль, – сказала Кэролин, словно читая его мысли.

Он несколько минут наблюдал, как она рулит, ожидая, когда же она отреагирует. Ей потребовалось больше времени, чем обычно, чтобы сказать: «Ну что? Что?», но он видел: напряженность возникла так же быстро, как всегда. Кэролин просто дольше сдерживалась.

– Я вот думаю, – сказал он, – может, ты считаешь, что я веду себя как ублюдок, раз поехал с тобой за город, когда мой старик в больнице.

Кэролин посигналила «бьюику», свернувшему на шоссе с проселочной дороги.

– Видал? – прокричала она. – Этот гребаный мудила выскочил прямо перед нами. Там висел знак остановки, но он даже не притормозил. Черт знает что. Таких козлов нельзя пускать на эту треклятую дорогу. – Она глубоко вздохнула и продолжала уже медленней: – Нет, я не думаю, что ты ведешь себя как ублюдок, поехав со мной. Ясно, что ты ничего не можешь для него сделать. – Она сделала паузу и продолжила: – На самом деле я даже не думаю, что он знал о твоем присутствии.

– И не только о моем, – сказал Арти, поигрывая с застежкой ремня безопасности.

– Странно, – сказала Кэролин, сощурившись, – что до прошлой среды я и не знала, что твой отец живет в Остине. Мы вместе уже год, и ты никогда об этом не говорил. Даже когда я спрашивала о твоей семье.

Арти не терпелось доехать.

– Ну, ты никогда не спрашивала, где живет мой папа.

– Да нет, спрашивала. Ты сказал, в Оклахома-Сити.

Арт попытался припомнить эту беседу и не смог. Но конечно, такой разговор был. Память у Кэролин безупречна, что его в ней особенно раздражало. Она всегда помнила все, что они говорили или делали вместе, и затем тыкала ему этим через недели или месяцы, ожидая, что он знает, о чем, черт возьми, она говорит. И считала за оскорбление, когда он понятия не имел.

– Я вырос в Оклахома-Сити, – сказал он. – Но папа переехал сюда после того, как мама от него наконец ушла. Это было пять лет назад. Как раз после того, как я бросил колледж.

Упоминание того, что он бросил колледж, напомнило Арти, почему он это сделал. С одной стороны, оценки у него были дерьмовыми, и ему было очень неприятно ходить на занятия. К тому же он играл на барабанах в группе под названием «Заклейменный вздох», и они будто бы даже собирались записать диск. Но на студии хотели, чтобы они сократили название до «Заклейменных». Солист группы и Арти воспротивились, упорно утверждая, что, если группе вообще надо сократить название, стоит выбросить «заклейменных» и назваться просто «Вздохом».

Студия закрылась прежде, чем разрешился этот спор, и вскоре группа распалась, потому что была мало-востребованной. Арти заложил свои барабаны, которые так и не забрал назад. Но теперь спрашивал себя, не сделать ли это. Ему надоело работать официантом. И он по-прежнему мог играть. Если ты научился обращаться с барабанными палочками, тебе этого никогда не забыть.

– Так что, твой отец переехал в Остин, чтобы быть поближе к тебе? – спросила Кэролин.

Арти засмеялся:

– Ну конечно. Когда мне было шестнадцать, он ударил меня в зубы за то, что я слишком долго сидел в ванной, и сказал, что ждет не дождется, когда я уберусь из его дома. Так что вряд ли он переехал сюда, чтобы быть поближе ко мне.

На самом деле Арти даже не знал, что его отец уже не в Оклахома-Сити, пока однажды не позвонил туда и не услышал, что номера больше не существует. Тогда он позвонил сестре, которая знала, где теперь их старик.

– Почему же он тогда сюда приехал? – спросила Кэролин. – Ты как-то сказал, что он работал швейцаром В здании Законодательного собрания Оклахомы, а с такой должностью вряд ли пошлют в Остин. Так что он сделал это не из-за работы, нет?

Арти пожал плечами:

– Может, и нет. Он играет на аккордеоне. Или играл до среды.

Он глянул в ветровое стекло и увидел, как от реки, бежавшей вдоль шоссе, отражается лунный свет. Он подумал, что теперь знает, где они находятся. Домик Хэлли уже близко, а значит, Кэти тоже близко.

– Зачем пожилому аккордеонисту переезжать в Остин? – спросила Кэролин. – Это же явно не хипповый инструмент, на котором шпарят на Шестой улице.

– Смотря где, – сказал Арти. – Ты когда-нибудь бывала к востоку от эстакады?

– Нет.

Это не удивило Арти.

– Ну, а мой старик бывал. Он играл на аккордеоне в грех или четырех ансамблях латинос. Ходил из бара в бар на Шестой Восточной почти каждый вечер. Сомневаюсь, что он много этим зарабатывал, но вряд ли его это волновало. У него осталась куча денег от продажи дома в Оклахома-Сити, плюс пенсия. И запросы у него были небольшие. Дешевая квартира, дешевая еда. – Арти переменил позу, поскольку ягодицы занемели. – Правда, он, наверное, много тратил на медицинскую страховку.

Кэролин прищелкнула языком.

– Наверно, предчувствовал, что случится. – Она опять коснулась бедра Арти, и машина вильнула влево и чуть не свалилась в реку. – Ты когда-нибудь слышал его игру? Я имею в виду, в Остине.

Арти было неприятно это вспоминать.

– Однажды. До того, как мыс тобой стали встречаться.

– Так ты поэтому больше туда не ходил? Из-за меня?

Вот, подумал Арти, в этом вся Кэролин. Все, что происходит в мире, должно иметь к ней отношение.

– Нет, – сказал он. – Это из-за того, что я сперва хотел сесть за барабаны, но постоянный барабанщик группы сказал мне, что, если я прикоснусь к его инструментам, он надерет мою английскую задницу. И все в баре называли меня Блондинчиком.

– Я тоже иногда называю тебя Блондинчиком, – опешила Кэролин.

– Это не одно и то же, – сказал Арти. – Уж поверь мне. Видишь ли, они просто считали, что я не должен бывать в их баре, и хотели убедиться, что я это хорошо понял.

– Попахивает расизмом.

– Да уж. Это, бля, и есть расизм.

– Нет, – сказала Кэролин, – я хочу сказать, это ты говоришь как расист. В конце концов, твой папа чистокровный англоамериканец, а с ним у них не было проблем.

Арти поморщился. Если первый дурак здесь он, какого черта Кэролин распространяется о том, о чем не имеет никакого представления?

– Да, мой старик англоамериканец, – сказал Арти. – Но он почти лыс, а оставшиеся волосы седые. И глаза у него карие, и говорит он по-испански и играет на аккордеоне. Но я пошел в маму. У нее белокурые волосы и голубые глаза, тем парням она бы тоже не понравилась.

Как и ты, подумал он.

Кэролин хмыкнула, но не сказала ничего. Арти не знал, выиграл он спор или нет. С одной стороны, он не был уверен, что это был именно спор. Он никогда этого не понимал, пока не становилось слишком поздно и Кэролин уже не приходила в ярость. Но сейчас она не казалась разъяренной. Она просто молчала. И это было на нее не похоже. Если бы он и впрямь выиграл спор с ней – в первый раз за все время, – она не оставила бы его в покое, уж в этом он был уверен. Но на этот раз было именно так.