Око за око

Переговорив с высоким и, по сравнению с остальными, худым казаком, Герасим оставил остальные дела на потом и, разделив со своим подчиненным немудреный обед, увалился отдохнуть с дороги, предложив Ярославу сделать то же самое.

После нескольких бессонных ночей, которые Евсеев и Евангелик провели на ногах, под покровом ночи преодолевая самые опасные участки пути, Ярослав, несмотря на все свои переживания, тут же уснул, а пробудился только на следующее утро, когда небо еще только начинало светлеть.

Герасим, услышав, что Евсеев зашевелился, тоже пробудился, и, чумной от долгого сна, Евангелик предложил товарищу освежиться. Ярослав покорно пошел вслед за Герасимом, и тот вывел его к злополучной реке, через которую Ярыш вчера едва перетянул коня. Недолго думая, атаман сиганул в реку, которая, как выяснилось, в некоторых местах была достаточно глубокой.

По привычке повторяя все за Герасимом, Ярослав тоже прыгнул в воду, но, когда ледяная вода коснулась еще не остывшего тела, мигом выскочил на берег. Зато Герасим, словно ничего не чувствуя, долго еще плескался, пока окоченевший Ярослав пытался натянуть кинутую впопыхах как попало одежду.

— Ну что, Ярыш, не раздумал еще казаком быть? — посмеиваясь, спросил Герасим.

— Нет, — пытаясь скрыть дрожь, охватившую все его тело, ответил Ярослав.

— Тогда пошли, покажу тебе твое новое жилище.

Ярославу чуть плохо не стало, когда наконец Герасим завел его в смердящую хибарку. По всей видимости, здесь совсем недавно кто-то обитал, и жилище еще хранило следы этого человека. У входа стояли чьи-то сапоги, и их обладатель, судя по не очень большому виду последних, был одним из тех редких в становище людей, которые не обладали богатырским сложением Уже внутри Евсеев обнаружил другие вещи, как попало валявшиеся по углам.

Бедолага-Ярослав еще и не подозревал, что ему крупно повезло — вот бы пришлось помучиться, утопая в огромной рубахе, путаясь в широченных штанищах, если бы прежний жилец не был худ. Это сейчас, когда еще свежи были воспоминания о родном доме, где мог Ярыш, если не понравится, как что-то пошили, заставить переделывать, Евсеев не мог себе представить, как он наденет чужую вещь. Пройдет совсем немного, и Ярослава уже не будут волновать такие мелочи…

— Живи, Ярыш, — усмехаясь, напутствовал Евсеева атаман.

После того как Евсеев увидел то место, где ему предстояло провести немалую часть своей жизни, а — кто знает — может быть, там же ее и закончить, Евангелик торжественно посвятил Ярослава в казаки: отдав Евсееву в полное распоряжение того самого коня, на котором он прибыл, Герасим вручил ему саблю.

— Держи, казак, — бережно проводя рукой по холодной стали, сказал атаман, — да береги ее. Немало она повидала хозяев, и ни один не опозорил своего имени. Надеюсь, ни мне, ни ей не придется за тебя краснеть.

Руку резко повело вниз, когда Ярослав принял у Герасима саблю, и Евсееву стоило немалых усилий удержать в руках этот почетный подарок.

— Данило! Поди-ка сюда, — крикнул Евангелик выходившему из ближайшей хибарки казаку, в котом Ярыш узнал того человека, который с такой ехидцей отреагировал на появление нового человека в становище.

Данило послушно подошел, и Герасим обратился к нему с указанием.

— Мне самому теперь недосуг заниматься этим, потому тебе придется научить уму-разуму Ярослава. А тебе, Евсеев, — приказывал Евангелик уже Ярославу, — помимо меня во всем следует подчиняться и слушаться Данилу Наливайко.

Данило издевательски посмотрел на своего нового подчиненного, и у Евсеева похолодело в груди. Эх, и придется же натерпеться ему от этого языкастого!

Сделав все, что считал нужным, Герасим, отправился обратно в свою избу, и Данило с Ярославом остались один на один. Как только Евангелик отошел настолько далеко, что уже не мог слышать разговора обоих казаков, Наливайко тут же обратился к Евсееву.

— Тоже мне, казак, — повышая голос на последнем слове, процедил он сквозь зубы, — даже саблю держать, и то не может. А ты на коня хоть сумеешь запрыгнуть?

— Думаешь, я на своих двоих из Углича прибыл? — не выдержав таких наговоров, дерзко ответил Ярослав.

— Х-м, — тоже мне, умник нашелся. Да ведь одно дело за день три версты сделать, а вот сможешь ли ты плясать на своем коне?

Ярослав озадачился: то ли так туманно выражался, то ли издевался над ним Наливайко, но что-то не мог он ни на своей памяти, ни по рассказам других такого припомнить.

— Это как? — рискнул все-таки спросить Ярыш.

— То-то же, — прервал молчание Наливайко. — Пошли, покажу, а заодно и посмотрим, что ты умеешь.

Евсеев понуро побрел за Данилой, с этого момента ставшим для него и наставником, и советчиком, и господином. Отвязав двух самых горячих коней, Наливайко проворно вскочил на одного из них и внимательно наблюдал, как то же самое сделает Ярослав.

На этот раз Ярыш не сплоховал — во всяком случае, новый господин ничего ему не сказал. Не торопясь, они выехали подальше от стана, и здесь, на широких просторах, где можно было разгуляться, Данило и решил проверить умения Ярослава. Но сначала Евсееву удалось узнать, как же можно плясать на коне.

Отъехав подальше от новичка, Данило ласково потрепал коня за холку, словно человеку, сказал ему что-то очень тихо, а потом, натягивая то один, то другой повод, то подстегивая, то легонько похлопывая, показал такое, что Ярославу даже не снилось.

Наливайко не солгал: конь у него и впрямь плясал, по очереди то поднимая, то опуская сперва передние, а потом задние ноги, идя то по кругу, то боком, то вставая на дыбы, и, что больше всего позабавило Ярослава, в такт своим движениям помахивал хвостом. В конце концов Данило с силой натянул поводья, и конь, повинуясь всаднику, медленно опустился на колени, так что Наливайко сумел сойти с коня сразу на землю.

— А теперь посмотрим, что у тебя получится, — сказал Данило. — Сперва я тебя нагоню, а потом ты меня попробуй.

Но, заметив какое-то непонятное выражение на лице Ярослава, добавил:

— Кони у нас с тобой одинаково лихие, но если хочешь, возьми моего.

Несмотря на то что в Угличе никто из сверстников Ярослава не владел лучше конем, чем младший из трех братьев Евсеевых, Данило с легкостью его нагнал. Но когда казаки поменялись местами, Ярослав так и не мог повторить то, что только что проделал Наливайко. Оба всадника отмахали, наверное, не одну версту, но Евсеев так и не приблизился к убегавшему, и тогда Ярослав решился на отчаянный шаг.

Видя, что Данило поворачивает, Ярыш решил пуститься ему наперерез, но Наливайко, прекрасно зная, что тропинка ведет к реке, свернул настолько резко, что не ожидавший этого Ярослав, не успев ни повернуть, ни затормозить, со всего маху полетел с разгоряченного коня…

Как же было обидно Ярославу, когда, чуть не убившись, нацепляв на волосы не то тину, не то еще какую-то зеленую речную пакость, под раскатистый хохот Данилы поднимался Евсеев из береговой грязи, словно водяной, а рядом с ним, в воде, поднимая тучи брызг, барахтался его не более удачливый конь…

— Ну что я тебе говорил? — так и не придя в себя, смеялся Данило. — Коня развернуть, и то не можешь, а еще рассказываешь, что не пешком из Углича добирался.

Ярослав, скрепя сердце, промолчал, на горьком опыте убедившись, что стоит сказать хоть одно неосторожное слово, как за него придется поплатиться. Отмывшись, Ярослав в полном молчании уселся на коня, и так ничего и не ответив Даниле, ждал его дальнейших указаний.

Данило, от души повеселившись, заметил, что Ярослав, несмотря на то что был цел и невредим, стал мрачен, как туча.

— Да ладно тебе, Ярослав, — легонько стеганув коня, сказал Наливайко. — Думаешь, ты один вот так здесь искупался?

Ярослав, по-прежнему ничего не отвечая, так же легонько стеганул коня и, сделав вид, будто ничего не произошло, чуть позади Наливайко направился к становищу.

Когда мокрый Ярослав и веселый Данило почти приехали, Наливайко еще раз обратился к своему подчиненному: