Око за око

Нельзя было сказать, что он не любил земные удовольствия — он просто понимал, что даже если бы все это добро целиком и полностью принадлежало ему, он вряд ли смог бы сейчас им воспользоваться так, как того хотелось. Ярослав прекрасно знал, что здесь, в стане, эти самоцветы ему просто ни к чему.

Однако оставить память о своем первом удачном деле, после которого казаки смотрели на него совсем другими глазами, все же хотелось, и Евсеев решил выбрать себе какой-нибудь перстенек. Один за другим, по очереди, примерял Евсеев все перстеньки, которые и он, и другие казаки сняли с рук своих противников, но они оказались огромными для тонких жилистых пальцев Ярыша.

Ярослав совсем было отчаялся подобрать что-нибудь по размеру, как под конец заметил старинный серебряный перстенек, который, судя по виду, мог быть Ярославу впору. Нельзя сказать, что он был дорогим, он даже отдаленно не напоминал тех огромных самоцветов, которые Евсеев отложил в сторону, но стоило Ярышу только взглянуть в глубины черного округлого камня, как ему тут же захотелось оставить этот перстенек у себя.

Евсеев попробовал померить перстенек, и — удивительное дело — тот оказался словно нарочно изготовленным для него, так ладно он сидел. «Что ж, — думал Ярослав, — буду теперь носить его не снимая, раз уж мне так повезло в первый раз. Кто знает, может быть, дальше он будет приносить мне удачу?»

Однако в тот миг, когда Евсеев, надев трофей, решил на него полюбоваться, яркая вспышка ослепила Ярослава. В испуге Ярыш прищурил глаза, а когда вновь открыл, только маленький багряный огонек метался, искрился в самой серединке темного камешка, словно пытаясь вырваться наружу, и Евсеев почувствовал невероятный прилив сил, будто только что он глотнул живой воды.

Ярославу казалось, что сейчас в мире не существует ничего невозможного; стоит только за что-то взяться, как по одному только мановению руки свершится его самое безумное желание. Горячая волна пробежала по телу Ярыша, он вздрогнул, и словно не было ни вспышки, ни огонька — только скромный перстенек темнел на загорелой руке…

Ярослав перевел взгляд на Даниленко, стоявшего рядом, но тот по-прежнему стоял рядом, и, будто ничего не произошло, ждал ответа Ярослава.

— Ты видел? — оставаясь все еще под впечатлением увиденного, не сдержавшись, выпалил Ярослав.

— Выбрал наконец-то? — думая, что речь идет о трофее, поинтересовался Анатолий.

— Выбрал, — ответил Ярыш, поняв, что Даниленко ничего не заметил, и понуро побрел к своей хибарке.

Уже придя домой, Евсеев еще долго смотрел на перстенек, но ничего странного уже не замечал; тяжкие мысли одолевали Ярослава: довела все-таки казачья жизнь, что средь бела дня мерещится всякое…

Глава 8

Однако даже странные видения не могли изменить упрямого нрава Ярослава: не желая проигрывать заключенного с Герасимом спора, день за днем он продолжал свои казацкие подвиги. И его старания были вознаграждены — казаки давно уже забыли, как когда-то смеялись над новичком.

Теперь частенько Евсеев поражал отряд и бесстрашными вылазками, и мастерством в военных делах, а смекалистее Ярослава не было человека во всем войске. Завоевав искреннее уважение даже лихого и острого на язык Данилы, Евсеев стал незаменимым человеком в отряде, и вскоре это заметил и Герасим: вызвав его как-то к себе, вновь завел он давным-давно начатый разговор:

— Что, казак, я смотрю, пообвык ты среди моих орлов?

Ярослав в ответ только усмехнулся — уж сейчас-то, когда с ним советовался Наливайко вместе со всем отрядом, он мог открыто смотреть в глаза Герасиму, не стыдясь за то, что не оправдал ожиданий Евангелика.

— Ну что ж, пора сдержать данное слово — раз обещал я тебя во главе отряда поставить, значит, так и быть тому, — порадовал Ярыша Герасим и назвал тех людей, которые теперь будут находиться в подчинении у Евсеева.

Ярославу не очень-то хотелось расставаться со своими товарищами, и хотя поначалу Евсееву здорово доставалось, было вдвойне приятно завоевать их уважение. Однако хотел Ярыш того или нет, принять на себя командование незнакомыми людьми все-таки пришлось, и он послушно кивнул в ответ Герасиму, иначе Евангелик мог подумать, что Ярослав не уверен в своих силах.

В войске ни одна душа не стала возмущаться такому назначению — ведь хотя и был молод их старшина, однако далеко не всякий казак мог похвалиться таким бесстрашием, удалью, но, самое главное, таким умом и сообразительностью.

Приняв на себя командование отрядом, Евсеев понял, что не только отчаянная храбрость нужна казаку: сколько же раз, став старшиной, приходилось ему думать и решать за других. Одно дело рисковать собственной шкурой, но совсем другое — распоряжаться жизнями своих товарищей.

С какими душевными муками порой давались Ярославу приказания, когда он знал, что одно его слово решит судьбу человека, с которым бок о бок приходилось делить и радости, и горести. День за днем, порой даже лишаясь сна в размышлениях о том, как же лучше поступить, этот самый молодой старшина во всем войске приобретал далеко не юношеский опыт.

Вот за эту серьезность, с которой подходил Ярыш к любому делу, казаки, оказавшиеся под его командованием, искренне уважали своего старшину, и ни один из них не мог попрекнуть Ярослава в несправедливости или неумении.

Однако, будучи требовательным к себе, Ярослав с такой же строгостью относился и к своим подчиненным, потому вскоре отряд Евсеева по праву завоевал звание лучшего.

В том же случае, если кто-то из его казаков не справлялся с порученным ему делом, Ярослав брался за дело сам, и позже даже сам атаман поражался, как же Евсееву удавалось выпутаться из казавшейся совсем безвыходной ситуации.

Слишком часто с Евсеевым стали происходить странные вещи, и очень многим начинало казаться, будто какая-то неведомая сила хранит отчаянного Ярослава…

Так же случилось и в этот раз.

Слишком далеко от стана увело отряд Ярыша приказание Герасима: никто из казаков, даже давно служивших в войске и хорошо знавших окрестности, никогда здесь не бывал. Тревога была напрасной, и, удостоверившись в том, что все спокойно, отряд уже готов был поворачивать обратно, но кому-то в голову пришла шальная мысль осмотреть здешние места.

Ярослав легко чувствовал настрой своего отряда — надо же было без толку в такую даль ехать — потому не стал возражать. Однако вскоре ему пришлось пожалеть о своем решении: не зная здешних дорог, Евсеев свернул на незнакомую тропинку, и за первым же поворотом едва не свернул себе шею.

Какая же лихая голова затеяла проложить здесь путь, что прямо посреди дороги оказался пень! Бог знает, чем бы это могло кончиться, если бы Ярослав ехал чуть быстрее, но на этот раз ему повезло, и пострадал только конь. Со всего маху налетев на то, что осталось от когда-то могучего дуба, гнедой, отлетел в сторону, но чудом удержался на ногах.

Ярослав, спрыгнув, осмотрел своего любимца: из рваной раны на передней ноге коня алой струйкой стекала кровь. Евсеев громко и злобно выругался: дело серьезно осложнялось. Взяв коня под уздцы, с нерадостными мыслями в голове он решил пройтись вперед и проверить, осилит ли гнедой дальнейший путь.

Конь передвигался с большим трудом, но все-таки послушно шел за своим хозяином, и, повернув еще разок по злосчастной тропинке, Ярослав вывел отряд к довольно большому селению.

Казаки уж было подумали, что оно давным-давно заброшено, так тихо было на пустующей улице, однако, подъехав поближе, заметили двух детишек, копошащихся в грязи около ближайшей избенки. Задиристо кричали петухи, у входа тучами роились мухи, и, судя по нескольким мальчишеским головам, высунувшимся из другого жилища, село было обитаемо.

То, что в избах остались только дети, легко объяснялось: в жаркий августовский денек их родители трудились в поле — было время жатвы. Казаки сообразили это сразу — и по выжидающему взгляду подчиненных, одновременно опустивших глаза на своего старшину, Евсеев сразу догадался, что они замышляют.