Дом

— Вот, коротконогие… Этак мы и до крещенских морозов не доберёмся.

После чего садился и ждал, пока его спутники отдохнут.

— А за пазуху я вас больше не возьму. Будем считать, что наказание своё вы отбыли, так что извольте теперь своим ходом добираться, — говорил он им.

Питались путешественники чем придётся. Где на землянику набредут, где пшеничное поле встретят. Голодать не голодали, но и сыты тоже не были. Ели всё больше на ходу, очень уж хотелось побыстрее до дома добраться.

И однажды, через неделю после полёта, поздно ночью они все вместе ввалились в родной подвал и тут же заснули мёртвым сном. Спали три дня без просыпу. И все три дня снилось Фоме море — огромное и синее. Оно гладило ладошками прибоя песок на берегу, журчало, словно тихо смеялось, перекатывало с места на место клочья вырванных штормами водорослей, взбивало пузырьки пены и, шаля, брызгало на домового солёной водой. А тот мокрый до нитки стоял по щиколотку в прибое и взахлёб смеялся, будто с ним играли в самую интересную и весёлую игру на свете.

С той поры Фома стал словно сам не свой. Часто сидел задумавшись и чертил пальцем в пыли какие-то волнистые линии. И что самое интересное, в такие моменты вокруг него всегда собирались мыши и, притихнув, внимательно смотрели на его рисунки, словно домовой рисовал что-то очень интересное и важное для них. По ночам Фома забирался на крышу, вставал на цыпочки и подолгу смотрел на юг, стараясь заглянуть за верхушки лесных деревьев, и увидеть что-то далёкое-далёкое. Потом вздыхал, забирался на трубу, сажал на плечо старую галку и до самой зари смотрел в небо.

Глава 13

Светлые мальчики. — Вдоль стен. — Спасение.

А пока Фома с мышами добирался из тех мест, куда занёс его дым, с Ваней и домом приключилась одна история.

Однажды ночью Ваня по обыкновению спокойно спал в своей кроватке и приснился ему странный сон. Будто сидит он в саду под цветущей яблоней. Ветер лепестки носит повсюду, словно снег зимой, щекочет лицо мальчику, вьёт по земле позёмкой. Молоденькие листочки яблони шуршат, трутся друг о друга зелёными ладошками. Лепестки Ване в волосы набились, а он доволен, хохочет, машет руками, играющим котёнком ловит чуть розоватые пятнышки, что порхают вокруг него. Солнышко с неба светит, пробивается сквозь лепестки и листья, слепит глаза.

И вдруг слышит Ваня, плачет кто-то. Отовсюду слышатся печальные тихие детские голоса. Звуки прозрачные, тонкие, будто кто осколки хрусталя пересыпает. Ваня вскочил на ноги, огляделся и видит, выходят к нему из зарослей мальчики в длинных рубашонках такого красивого и светлого цвета, какой бывает у свежеотёсанных брёвен из которых дома строят. Мальчики маленькие совсем, самый высокий Ване по грудь будет. Сгрудились они вокруг него и смотрят жалобно. Ничего не говорят, только плачут всё громче и громче. Спросил Ваня, что за беда с ними случилась, а они только головами качают и смотрят большими серыми глазами со слезинками в уголках. Тут у него у самого зазвенело в ушах и он проснулся.

Сел в постели, сердце бьётся, рубашонка на спине вся от пота мокрая, руки дрожат. Посмотрел за окно, где в тишине и покое, словно огромные добрые животные, спали деревья. Яркие летние звёзды сияли над их чёрными спинами. И вдруг Ваню осенило, прислонился он к бревенчатой стене, замер и прислушался. В стене жалобно, будто плача, звенели колокольчики.

Не помня себя от предчувствия беды, Ваня вылез через окно на улицу и поминутно оглядываясь пошёл вокруг дома. Яркими штрихами пролетали через небо падающие звёзды, кто-то шуршал и фыркал в травах, жгуче жалилась крапива. Мальчик вздрагивал, но продолжал идти. Когда становилось совсем страшно, он останавливался, прижимался к тёплым, прогретым за день брёвнам и страх куда-то исчезал. Ваня вздыхал и шёл дальше.

Возле одной из стен дома стоял небольшой стожок сена, что привезли на конюшню. Сено подмокло во время одного из редких в то лето дождей. Его собирались разложить просушиться на солнышке, но конюху было всё как-то недосуг и стожок стоял уже несколько дней. Сам не зная почему, Ваня остановился перед ним широко открыв глаза и не в силах сделать больше ни шага. В темноте стожок походил не то на сгорбившегося мохнатого медведя, не то на растрёпанный снежный сугроб. Ваня постоял немного, перевёл дух. Он уже совсем собрался идти дальше, как вдруг стожок ярко вспыхнул, осветив стену, деревья и траву нестерпимо ярким, как вспышка молнии, светом. Пламя вырвались наружу, замахало красными рукавами, запело трескучую песню, пустилось, хохоча, в пляс. Огонь нестерпимым жаром окатил лицо мальчика. Ваня отшатнулся и упал на землю. Языки пламени принялись лизать брёвна дома и край крыши. Ваня хотел закричать, но немота вдруг сдавила его горло, свела губы. И тут клок тлеющего сена упал ему на ногу.

— Пожар! — завопил он. — Горим! Папенька, пожар!

Его словно подбросило в воздух и он понёсся к конюшне. Схватил там грабли с длинной ручкой и, не переставая голосить, побежал обратно. Обжигая лицо и руки, приблизился к стожку, что было сил упёрся в бок горящей кучи и свалил её на бок, подальше от стены дома. Потом принялся отгребать горящее сено к кустам.

Вскоре на помощь ему подоспели папенька и конюх. Вместе они быстро справились с огнём, раскидали сено и дали ему спокойно догореть в бурьяне.

К Ване подбежала закутанная в шаль маменька, обняла его, осыпала поцелуями красное лицо. Подхватила на руки.

— Господи, — плача пробормотала она, проводя руками по его волосам, — все кудряшки обгорели. И брови и ресницы…

Она легонько тронула его лоб.

— Не надо, маменька, больно, — сказал, поморщившись, Ваня.

От догорающего сена валил белый удушливый дым.

— Пойдём в дом, — сказала мать и засмеялась сквозь слёзы, — спаситель ты наш.

— Не плачь, ведь всё хорошо, — утешил её Ваня.

— Хорошо, — вытирая глаза, согласилась та.

Глава 14

Как Фома был маленьким. — Дьячок Кирилла и отец Андрей. — Карты до добра не доводят. — Ванин дедушка.

— А мы скоро на день рождения поедем. Нас соседка Инесса Феофилактовна позвала, — сказал как-то Ваня Фоме.

— И тебя тоже? — недоверчиво переспросил домовой.

— И меня.

— А не мал ты ещё по таким вещам болтаться?

— По каким таким вещам? — удивился мальчик.

— Ну по этим… Смотреть, как кто-то рождаться будет.

— То есть, как рождаться? — не понял Ваня.

— Как-как! — закричал домовой в раздражении. — Известно как. Как все рождаются!

Ваня остолбенел на мгновение, а потом заливисто расхохотался.

— Фома… Ну Фома… — говорил он сквозь смех.

— Вот он, поглядите на него! Заржал, как конь на кобылицу! Аж уши заложило, — огрызнулся домовик.

Ваня с трудом отсмеялся и принялся объяснять.

— Никто там рождаться не будет. Просто Инесса Феофилактовна когда-то давно в этот день родилась, вот и празднует теперь каждый год свой день рождения.

— Ерунда какая-то. Родилась невесть сколько лет назад, чего ж ей теперь-то надо? — недоумевал домовик. — Блажь одна, да продуктам перевод.

— А ты, Фома, когда родился?

— Я-то? Зимой.

— А в какой день?

— В морозный. Матушка сказывала, холодно было. Птицы на лету мёрзли. Говорила, к ним тогда в дом через трубу три галки погреться залезли, воробей, и не то восемь, не то девять дятлов, — он задумался, улыбнулся. — Любила пошутить… Да и сейчас, поди, язычок востёр.

— А кто она, твоя матушка? — осторожно спросил Ваня.

— Домовица, известно кто. Первая красавица из домовиц, — гордо заявил тот. — На кошку похожая. У купца за печкой в старом валенке жила. Там и я на свет появился.

— Как же это вы вдвоём в старом валенке поместились?

— Так я же маленький тогда был, с палец. Хорошо было! — мечтательно сказал Фома. — Лежишь себе, дремлешь целыми днями. От печки тепло, от матушки тепло. В печке дрова трещат, матушка мурлычет, хвостом меня гладит. И такой покой на душе! Валенок разогреется и пахнет чем-то тёплым, то ли молоком, то ли хлебом. Прижмёшься к нему, а он от старости и не колючий уже, а даже наоборот, мягкий, добрый.