Дом

— Вот так хорошо, — прошептал он. — Так не страшно.

Лошадь была большая и тёплая. Чувствуя себя в безопасности, успокоился и мальчик. Он полежал немного, слушая мерное дыхание Красавы и детское сопение её сына и не заметил, как сам погрузился в сладкую, пахнущую сеном и молоком дрёму.

Фома очутился рядом с Ваней тихо и неожиданно, словно его принесли воды лунной реки. Домовой дунул мальчику в ухо, пощекотал усами висок. Ваня вздрогнул и проснулся.

— Вот и я издаля́, — хихикнул он.

— Ты где был? — шёпотом спросил Ваня, не выпуская из рук шею Красавы.

— Вот, — показал он зажатые в руках пучки пахнущей сыростью травы, — калдырь-траву искал.

— Зачем она тебе?

— От пьянства лечить.

— Кого?

— Кого-кого, деда мово, — радостно пояснил он и отправился к спящим пьяницам.

Поколдовав немного над каждым, он вернулся обратно с пустыми руками и радостно хлопнул себя по бокам.

— Готово! — сказал он. — Привязал им по пучку к поясу. Теперь, как только они выпить захотят, их сразу похмелье скрутит. Да такое, что хоть на стенку лезь, хоть в омут головой. Средство верное, не забалуешь.

Смех распирал его, и он засунул себе в рот клок бороды, чтобы не расхохотаться в голос.

— Слушай, а давай Кусая возьмём и кататься поедем, а? — Фому так развеселила собственная выходка, что он уже не мог остановиться. — Поехали!

— Я не хочу. Там тучи. Дождь, наверное, пойдёт… — попытался отказаться Ваня.

— Нет, дождя не будет, это точно. Да и тучи поредели как будто. Налаживается погода.

— Ты же не любишь из дома никуда ходить. Обычно тебя за порог не вытащишь, а тут зовёшь куда-то.

— Сам удивляюсь. Это, наверное, оттого, что я пьяниц наших так ловко проучил. Меня прямо распирает от радости.

— Даже не знаю, Фома… — сказал Ваня.

Вскоре домовой надел на Кусая уздечку и вывёл его за ворота. Конь, предвкушая свободу, радостно заржал. Домовой, в испуге зажал ему ладонями рот.

— Чего орёшь, словно колючку под хвост схватил? Перебудишь всех, горлопан, — зашипел он, оглядываясь на спящих.

Конюх зашевелился, сипло прошептал «ох, грехи наши тяжкие», снова замер.

Ваня сел впереди, вцепившись в жёсткую конскую гриву, домовой позади него. Фома держался ногами за круп и, глядя через плечо мальчика, правил конём.

Друзья не видели, как раскидав в разные стороны охапки сена, наверх выбрался Копыто и крадучись, словно вор, отправился за ними. Стараясь ступать одновременно с Кусаем, чтобы никто не услышал его шагов, конюшенный некоторое время следовал за всадниками, потом осторожно, сморщившись от боли, сорвал толстый, густо покрытый колючками стебель чертополоха, увенчанный грузным шаром цветка. Посмотрел на него, глуповатое лицо его растянулось в улыбке, и он прошептал одними губами:

— Ага, вот откуда ежи-то берутся. В поле растут, как сено.

После этого, он догнал коня и широко размахнувшись, ударил его чертополохом по заду, сказав вполголоса:

— Бежать тебе час!

Кусай взвился на дыбы и бешеным галопом, не разбирая дороги, помчался в лесную чащу.

Ваня ничком лёг на конскую шею, обнял её, что было сил, вжимаясь в тугое тело и чувствуя, как под гладкой шкурой затягиваются и тут же распускаются узлы мускулов. Галоп у Кусая был не очень тряский, но мальчик еле держался, напуганный таким неожиданным оборотом дела. Сзади него мешком болтался Фома. Он сползал то на один, то на другой бок и лишь чудом умудрялся не упасть. Наконец Кусай особенно высоко подбросил задом и домовой грузной птицей порхнул на землю. Ваня услышал, как он негромко охнул, с треском упав в чёрные кусты. Мальчик лежал на шее и смотрел вниз расширенными от страха глазами. Там часто мелькали ноги Кусая, и Ване отчего-то вспомнилась суета спиц в крутящемся велосипедном колесе, что он однажды видел в городском парке.

Заговорённый конь нёсся по ночному лесу, шарахаясь из стороны в сторону, чтобы не столкнуться с деревьями. Поначалу Ваня надеялся, что испуг Кусая быстро пройдёт и он остановится, но время шло, а галоп коня оставался всё таким же неистовым. Мальчику до слёз хотелось спрыгнуть, но он был уверен, что приземлившись на эту невидимую в темноте землю, по которой гулко колотили копыта, он непременно разобьётся. Ветки, жёсткие, как хлысты, стегали Ваню по плечам и спине, словно наказывая за ночную прогулку. От каждого удара он втягивал голову и тихо попискивал. Он почти оглох, ему казалось весь лес наполнился громовым треском веток и шелестом листвы.

— вертелись в голове его слова старой сказки, которую мама читала ему, когда он был совсем маленьким.

Маленькое сердце Вани стучало так, что заболели рёбра.

— Вот вырвется оно сейчас, — со страхом подумал мальчик, — упадёт и потеряется в травах. Не найдёшь потом…

Деревья вырастали перед ними из темноты, словно бросались наперерез. Ветер волчьей стаей завывал в их вершинах. Кусай метался по лесу, будто ему хвост подожгли.

Руки у мальчика онемели, налились каменной тяжестью. На какое-то мгновение Ваня совсем перестал их чувствовать и вдруг понял, что конская спина под ним исчезла, а он летит по воздуху. Редкая трава и перепревшая прошлогодняя листва, густо устилавшая землю, смягчили удар, но мальчик всё равно смертельно перепугался. Он полежал некоторое время неподвижно, боясь, что переломал себе все кости. Прислушался к себе. Немного саднило плечо, да прибаливали ладони, на которые он приземлился. Ваня осторожно встал на четвереньки, ноги держали, руки хоть и дрожали, но тоже слушались. Внутри было пусто и холодно, словно пока он летел, ветер выдул из него всё что было, а взамен намёл целый сугроб снега. В ушах что-то тоненько звенело.

Ваня сел и огляделся. Вокруг чернели могучие стволы деревьев, кусты путались меж ними, будто карлики в ногах у гигантов. Вверху сквозь прогалы в листве виднелась полная луна, холодная и равнодушная, словно невеста, уставшая от надоедливых женихов. Несколько ярких звёзд, маленьких и острых, как цыплячьи клювики, проклёвывались сквозь тёмный купол леса. Глядя на них, Ваня неожиданно осмелел, встал на ноги и, осторожно озираясь по сторонам, пошёл вперёд. Идти было тяжело, цеплялись за ноги крепкие, как силки, лесные травы, то и дело облепляла лицо паутина. Один раз Ваня почувствовал, как большой паук пробежал по его щеке. Мальчик, чуть не вскрикнув, смахнул его рукой, поёживаясь, собрал с лица липкие сети. То и дело путь преграждали заросли сухих ломких кустов. Ваня с треском пробирался сквозь них, закрывая глаза ладонями. Путь давался тяжело, у мальчика уже заплетались от усталости ноги, но он упрямо шёл вперёд, хоть сердце его и заходилось от страха всякий раз, когда какая-нибудь ветка хватала его за шиворот. Совсем устав, он прошептал:

— Плохой лес. У Уртовых озёр куда лучше.

Едва он это сказал, как по деревьям пробежала волна и всё наполнилось негодующим шёпотом. Травы встали дыбом, по земле зазмеились могучие корни, деревья наклонились над мальчиком, словно захотели получше расслышать его слова. Впереди, в нескольких шагах, какая-то коряга зашевелилась, заскрипев на разные голоса и, раскачиваясь из стороны в сторону, двинулась к мальчику. Ваня прирос к месту, не спуская глаз с шагающего обломка. А тот, похожий на сутулого, обросшего корой и лишайником старика с сухими ветками вместо рук, прихрамывая приближался к нему, угрожающе бормоча:

— Плохой, значит, лес? Не нравится? Где, ты говоришь, хороший? А ну, расскажи, мы послушаем…

Ропот деревьев стал громче и перешёл в рёв.

Ваня вскрикнул и побежал, а вслед ему полетели густые голоса дубов, осин, лип, да берёз. Ваня бежал со всех ног и было ему страшно, как только может быть страшно одинокому маленькому мальчику в ночном лесу, когда коряги сходят со своих мест, а деревья гудят и угрожающе качают ветвями, желая то ли раздавить, то ли отхлестать незваного человечка. Лесные птицы метались над ним, задевая жёсткими крыльями и пронзительно крича, словно призывая погоню. Дубы кидали ему на голову незрелые жёлуди, а невесть откуда взявшийся ветер, швырял в лицо охапки сорванных листьев. В кустах загорались и гасли синие огоньки, словно дикие звери внимательно следили за беглецом.