Рассказы

— А если я п-поверю, то и заикаться тоже не б-буду?

— Конечно не будешь.

— Никогда?

— Никогда, — твердо пообещал он.

С тем репетиция продолжилась. Для начала падре и Мария решили, что все небо слишком большое, чтобы его выкладывать, поэтому Мария выложит только ковш Большой Медведицы, а остальные звезды расположит вокруг него, как придется.

— Попробуй, — предложил он. — Помнишь, как выглядит ковш?

Она кивнула и принялась выкладывать, высовывая от старания язычок.

— Нет, у ковша ручка изломана книзу, а не кверху.

— Х-хорошо, — согласилась девочка, меняя рисунок.

На самом деле уважаемый падре Эрнандо, сам того не ведая, ошибался. Если бы накануне вечером он глядел на небо, то заметил бы, что излом ручки ковша направлен вверх.

Когда все звезды были развешены, они с удовлетворением оглядели полотно и решили, что все это хорошо.

Довольный ангелочек побежал домой, подпрыгивая и трепеща темными косичками, как крылышками. Недалеко от дома, она увидела Лео. Он о чем-то разговаривал с Летисией. Её вообще любили все дети поселка за добрый нрав и сладкие маисовые лепешки, которые она умела готовить, как никто другой, и часто угощала ими малышей.

— Эх, не сподобил меня Господь ребеночком, так хоть с другими карапузами повозиться, и то радость, — часто повторяла кухарка в разговорах с доньей Эмилией, словно оправдывая свою любовь к детям. — А уж я бы их любила! И сказать не могу, как бы любила! Если б мальчик родился, назвала бы Иваном.

— Почему же именно Иваном? — спрашивала донья Эмилия.

— Когда я еще у матери жила, у нас вола Иваном звали.

— А сын тут при чем?

— Да уж так… Хороший вол был, добрый… — мечтательно добавляла она. Толстые люди часто мечтательны и охотно предаются воспоминаниям. — А если б дочерью меня Господь и Пресвятая Дева сподобили, то уж непременно Марией кликать бы стала.

— Как Деву Марию?

— Нет, как мою любимую и ненаглядную Марию Руденсию.

Ее ничуть не смущало, что своих детей она нарекала бы в честь быков и людей вперемежку, ей совершенно не казалось это препятствием.

За несколько минут до появления Марии Лео остановил негритянку странным вопросом.

— Летишия, душа моя, а ангелы бывают беж жубов?

— Ох, ты что ж это такое говоришь? Как это без зубов?

— Ну, когда молочные жубы выпали, а новые еще не выросли? Как у меня.

Она задумалась.

— Не знаю, что и сказать тебе, кроха. Спросил бы ты лучше у падре.

— Я уже шпрашивал, — дитя безнадежно махнуло рукой и удалилось, загребая пыль босыми ногами.

— Что он х-хотел, Летисия? — спросила подошедшая Мария.

— А я, девочка моя, и сама не поняла. Вопросы какие-то чудные задавал.

Потом вспомнила, что и у Марии недостает некоторых зубов, только их не видать, и засмеялась. «Значит бывают», — подумала про себя.

— Пойдем, милая, я угощу тебя изюмом.

В день спектакля в театре собралась половина поселка. Пришел даже алькальд с супругой, и немудрено, ведь их дети тоже были среди ангелов. Алькальдовы дети выносили на сцену бычка и барашка, когда речь заходила о сотворении животных. После представления члены самых почтенных семей селения были приглашены на ужин к алькальду, в честь десятилетия его свадьбы. Поэтому праздник выходил вроде как двойной. Все были в своих лучших нарядах, отчего воздух пропитался запахами духов и нафталина. Несмотря на вечерний час, было довольно жарко, дамы обмахивались веерами и вели негромкие разговоры, обсуждая, как всегда, наряды друг друга, а также другие не менее важные вещи. От этих разговоров зал напоминал гудящий улей, заполненный необыкновенно пестрыми пчелами.

Дети провертели в занавесе дырочки, чтобы можно было глядеть, на собравшуюся публику и выискивать в толпе своих. Мария немного попихалась за место у такой дырочки с сыном алькальда, державшего в руках плюшевого ягненка с пуговицами вместо глаз. Победа была за ней. Она приподнялась на цыпочки, заглянула в зал. Долгое время не могла найти никого, поскольку там был полумрак, к которому должны были привыкнуть глаза. Наконец обнаружила мать. Она сидела недалеко от сцены. На ней было малиновое платье с открытыми плечами, распущенные темные волосы падали на них свободным потоком. Это было ее любимое платье, она не носила его с самой смерти мужа. Как и многие другие дамы, она обмахивалась веером, с изображенным на нем лебедем. Отец Марии подарил ей платье и веер вскоре после свадьбы незадолго до того, как отправиться на войну. Мария пожалела, что папа не сможет увидеть представление и маму, которая была сейчас самой красивой в зале. Дети всегда так думают о своих родителях. Вот только глаза у мамы, как всегда, были печальные.

Летисия стояла сзади, вместе с другими слугами. За ее огромную юбку держалось несколько чужих детей, по малолетству не участвующих в спектакле. Дети шалили, негритянка трепала их по курчавым головам, уговаривая не шуметь.

Падре позвонил в колокольчик. Свет везде погас. Гул в зале медленно утих и лишь цикады трещали во тьме сквозь открытые окна. Представление началось.

— Темнота какая, — услышала Мария рядом шепот кого-то из актеров.

Падре громким, глубоким голосом принялся читать начало Библии.

— В начале было слово и слово было у Бога и слово было Бог…

Все внимательно слушали, хотя многие знали эту часть наизусть.

— В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, тьма над бездной и дух Божий носился над водой.

На сцене в темноте летали светляки, будто представляли дух Божий, мятущийся во тьме пустой вселенной, одолеваемый сомнениями и тревогами за судьбу будущего мира. Падре говорил торжественным голосом, желая донести до слушателей всю ответственность происходящего на сцене момента.

— И сказал Бог: да будет свет.

За сценой к этому моменту были зажжены несколько светильников с надетыми на них плотными колпаками, чтобы свет до поры не проходил наружу. Едва были произнесены слова «да будет свет», как все колпаки разом были сняты с ламп, и все озарилась. Фоном для света на сцене служила плотная черная ткань, символизирующая темноту, в которой пребывала до сих пор Вселенная. Из-за кулис по одному, медленно и плавно вылетели ангелы. Они парили, не касаясь пола в трех футах над землей, оглядываясь и удивляясь тому, что видят вокруг. Поскольку они на самом деле увидели свет впервые после долгого перерыва, пока стояли на сцене, то щурились взаправду, потирали ладошками глаза и улыбались, не забывая делать плавающие движения руками, как это положено в полете. Дети хорошо знают чувство полета, они часто испытывают его во сне, поэтому падре Эрнандо совершенно не пришлось им объяснять, что от них требуется. Малыши парили настолько убедительно, что подчас возникала мысль о колдовстве. На деле же все было гораздо проще: у всех у них к поясу были привязаны тонкие веревки, подобранные под цвет занавеса, чтобы было незаметно. Над сценой два подмастерья кузнеца — Луис и Рауль, с легкостью тащили четырех детей одновременно, покачивая их из стороны в сторону, чтобы было убедительней. Парни были здоровые, дети маленькие, и поэтому для них это не составило никакого труда. Единственным неудобством для подмастерьев было то, что приходилось нагибаться, так как близко был потолок.

Здесь и произошло одно маленькое происшествие, на которое никто не обратил внимания, а оно, меж тем, послужило прологом к событиям куда более значительным. Рауль, шедший вторым вслед за Луисом, нес на вытянутых руках веревки, на которых были подвешены дочь алькальда Анна и Лео. Когда все ангелы были благополучно вынесены за кулисы, Рауль споткнулся и со всего маха грохнулся на деревянный настил потолка. Анна к тому времени уже стояла на ногах, а Лео еще не был спущен. После падения Рауля, он должен был бы следом рухнуть вниз и сильно ушибиться, но произошло совсем другое. Мальчик медленно пролетел по воздуху еще пару шагов и преспокойно опустился на ноги, думая, что это подмастерье сделал свое дело. Юный кузнец тоже ничего не заметил, так как страшно перепугался и не сразу посмотрел вниз. Потом, очухавшись, увидал, что с ребенком все благополучно.