Полночная месса

Чаамбийцы, тем временем, с легкостью отыскали банду и услышали Медагана: он кричал им, что Аллах посоветовал ему просить анайю. Видя, что туареги даже не пытаются себя защищать, чаамбийцы решили вопрос, послав к ним своих черных рабов. Это исключило возможность анайи, поскольку раб ее даровать не может. Черные перерезали всем глотки и тем завершили сагу о Медагане и его сыновьях.

Это произошло в 1863 году, когда французы всячески старались распространить свое господство на юг, в пустыню. Так начался двадцатилетний период жесточайшего беззакония по всей Сахаре. Повсюду собирались банды, нападали на оазисы, грабили караваны и зверски убивали путников. Отчасти это было закономерным возмездием за французское вторжение, но, в основном, являлось обычным произволом, несомненно вызванным моральным упадком, сопутствующим длительному присутствию неверных.

Когда в той же части Тадемаита, где нашел свою смерть Медаган, истребили небольшую группу людей из племени мехадема, народное воображение в Уаргле тотчас приписало налет Медагану и его сыновьям, которые, как говорилось, мстили из могилы за то, что чаамбийцы отказали им в анайе. С того времени, поскольку налеты множились, каждая новая раззия приписывалась призракам «медаганата», и слово вскоре стало сахарским синонимом разбойника. Всякий мелкий воришка, подстрекатель, мародер, вероотступник или грабитель с большой дороги назывался медаганцем. Осталась лишь пустая оболочка слова; его первоначальное и последующее значения затерялись в беспорядке, царившем в тех краях. Нападения стали организованными и приняли явный политический характер. Теперь и сами чаамбийцы решили стать разбойниками и с 1871 использовали слово «медаганат» как свое официальное название.

В 1876 году они хвастались, что убили трех французских священников — отцов Польмье, Меноре и Бужара. Французская пресса ответила истерикой: положение в Сахаре совершенно невыносимо. Между тем, нападения множились и становились более жестокими. «Медаганат» проводил набеги у тунисской границы, в Ливии, Марокко и по всей алжирской пустыне. Лишь спустя несколько лет, в 1883 году, легкомысленно задумав напасть на группу регибов, они наконец встретили противника, который смог их уничтожить.

В самом начале боя многие медаганцы, предчувствуя вероятное поражение, переметнулись прямиком в «регибат». Другие, едва стало ясно, что победить не удастся, попробовали, как и первые носители этого имени, добиться анайи. Но женщины регибов, жившие с ними в лагере, настоятельно требовали от своих мужчин не идти на эту уступку. Таким образом, регибы были обязаны изрубить «медаганат» на кусочки мечами, чтобы не дать им прикоснуться к складкам своих накидок. Более того, женщины настаивали, что даже те, кто сдался с самого начала, должны быть убиты. Это было серьезным нарушением закона пустыни, но чтобы угодить им, мужчины перерезали несколько дюжин глоток, и женщины наконец умолкли.

Из этого примера следует, что ни анайя, ни истихара не принесли желанного результата, и все же произошло совсем не то, что случилось бы, если б эти обычаи не практиковалось. Мусульманину неудача Медагана при попытке истихары явлена самим фактами. Человек может молиться, но если он лишен благодати, молитва не будет услышана. После того, как Медаган предал своих защитников, он лишился права на связь со Всевышним. А решив, что ночь без сновидений означает, что он должен добиваться анайи, причем — выйти и просить ее немедленно, даже не пытаясь защищаться, — он несомненно навлек на себя поражение. Для чаамбийцев такое поведение могло быть лишь свидетельством трусости; таким образом, отправив рабов, чтобы те разделались с разбойниками, они продемонстрировали еще и презрение. Судя по всему, Медаган и его сыновья уже не подпадали под обычное действие истихары и анайи. Многие чаамбийцы, ставшие «медаганатом», однако, были бы анайей спасены, если бы рядом с регибами не оказалось женщин.

Так что не было ни истихары, ни анайи, Медаган не был медаганцем, а «медаганат» никогда не слыхал о Медагане.

1976

перевод: Кристина Лебедева

Что исчезло и что осталось

Танжер — если бы я переезжал в район Айн-Чкаф, я б ни за чем не постоял, только бы рабочие установили посреди дворика фонтан. Вода падала бы в мраморный бассейн и стекала по мраморным желобам в канаву. Говорят, бегущая вода успокаивает душу перед молитвой. Иной раз, пожалуй, даже слишком. Пример: известная история Хаджа Аллала, познавшего горе не по собственной вине.

— Будто наступил на мину, — объяснял один студент богословия, — только мина была невидимой, и не раздалось ни звука, когда она взорвалась. Никто ничего не понял. Он стоял, смотрел на ручей. Затем вошел в мечеть. Нам всем казалось, что он пробыл там минут пять. Но в том месте, куда он провалился, прошло два года. Он пытался это нам растолковать. Мы отвезли его домой и велели жене уложить его в постель и хорошенько укрыть.

Есть история о фкихе, что пару столетий назад давал уроки в здешней мечети. От его жизненного пути не осталось бы и следа, если б не одно необъяснимое злоключение духа: человек, должно быть, наткнулся на одну из тех редких трещин — на открытый разлом, так сказать, в поверхности времени, — и провалился туда.

Другой фких, на сей раз — в Хаджра-ден-Нахале, — говорят, проскользнул меж двумя мгновениями и провалился в глубокий колодец времени. Случилось это, когда он мылся в ручье у мечети. Он сидел на корточках у бегущей воды, а мимо в мечеть на молитву шли два толба. Они беседовали. Позже фких утверждал, что слышал только одну фразу: «Во мгновение ока». Похоже, это и послужило сигналом. Все вокруг него перестало существовать, и он очутился во мгле.

Во всех вариантах рассказа решающим для героя является вход в этот пузырь времени. Если верить нахалийцу, два ложных года он провел в Индии невидимкой. Все это время он лишь наблюдал, как работает знаменитый ювелир. Когда же его выбросило из временной ловушки, и он вернулся к ручью у мечети, секреты индийского мастера сохранились, и фких сразу воспользовался этим знанием, тоже став золотых дел мастером. Его слава искусного ремесленника разлетелась по всему исламскому миру, так что индийский ювелир, прослышав об этом, не мог успокоиться, пока не посетил Марокко и не увидел узоры своими глазами. На свою беду он отправился в путь с женой. Развязка и суть истории для тех, кто ее рассказывает, — в двойной победе нахалийца. Марокканец не только усовершенствовал узоры индийца, но и увел у того жену.

Другой невезучий фких пробыл во временном пузыре женщиной, но вернулся в мир с большой мудростью.

Великолепный рассказ можно написать по саге о хаддауитах и их падении. Говорят, их святой покровитель дни напролет курил киф из наргила[19]еще семь-восемь лет назад последователи курили у развалин его гробницы. Братство было беспощадно уничтожено властями. До сих пор иногда можно встретить человека, бредущего по дороге в пыльных лохмотьях и с дикой прической хаддауита, но поскольку секты больше нет (и, что важнее, у нее нет гнезда), человек такой больше не пользуется уважением, какое дало бы ему братство, а раз так, большинство обывателей считают его обычным безумцем.

По мнению властей, хаддауиты были вовсе не религиозной сектой, а организованной шайкой разбойников, которых следовало отстреливать. Если не считать их сверхъестественной власти над козами, позволявшей в больших количествах красть этих животных по всему северному Марокко, и того, что они, угрожая магическими заклинаниями, вымогали деньги у крестьян, похоже, не было веских причин их преследовать и истреблять. Хотя, может, все дело в том, что они построили крепость и заперли в ее подвалах изрядное число женщин. Хаддауиты утверждали, что женщины пришли по собственной воле и сами захотели вступить в братство. Так это или нет, но после того, как женщины присутствовали при исполнении обрядов, на улицу им выходить не разрешалось: их запирали в подвале и они занимались домашними делами.[20]

19

Кальян (араб.).

20

Это легенда. Недавно я осматривал святилище и никаких подвалов не обнаружил. — Прим. автора.