Страница 277 из 302
— Видно, смыло, когда известняк запотевал в сырую пору, — вздохнул он. Привычным движением нашел щель между камнями и сунул факел туда.
— Пойдем насобираем хвороста, — Лютиэн шагнула ко входу — Я не хочу оставаться здесь ни одной минуты сверх необходимого.
— Я тоже.
Они вышли, но прежде чем пойти за хворостом, поднялись на холм — осторожно, чтобы никто не заметил их идущими по гребню.
Вся долина озера открылась перед Лютиэн. Спокойна и непроницаема была его гладь, у дальнего берега синел лес, ближний берег круто обрывался в воду, а между ними тянулась полумесяцем, как тонкая пектораль, полоска белого песка. Все берега были доступны взгляду. Редколесье перекрученных хилых сосенок, цеплявшихся за склоны, просвечивало насквозь.
— Здесь действительно не сможет скрыться никто, если не знает, где скрываться.
— Да, — Берен мрачно усмехнулся. — Теперь, когда мертвы все, кто о ней знал — кроме меня — это опять самое надежное укрытие во всем Дортонионе. А теперь у нас есть еще и Хуан, так что никто не подкрадется к нам без нашего ведома.
Но он и не собирался подкрадываться. Утром Лютиэн разбудил звук, отдаленный и тихий, но оборвавший ее сон полной здесь неуместностью: звон лютни.
Она тронула Берена за плечо и он проснулся мгновенно.
— Ты слышишь? — спросила она.
— Не только слышу, но и узнаю. Ох, парень…
Он вскочил с вересковой лежанки, плеснул себе в лицо воды из каменной вымоины, перепоясался мечом (как быстро, подумала Лютиэн, он научился это делать, прижимая пояс локтем!) и, выбежав из пещеры, прямо-таки взлетел на холм в сопровождении Хуана, который, узнав знакомый голос, тоже помчался со всех ног.
Лютиэн решила, что торопиться ей некуда, вышла из пещеры шагом и увидела, что Берен, встав во весь рост, пропел:
Песня умолкла и раздался жалобный стон лютни, ударившейся о камень — видимо, певец от неожиданности обронил ее.
— Парень, если ты будешь так обращаться с эльфийской лютней, я отберу ее, хотя мне самому она теперь вовсе без надобности, — с напускной суровостью сказал Берен.
Лютиэн поднялась на холм к нему и увидела Нимроса, до крайней степени обескураженного.
— Если бы я думал, что ты останешься в живых, я бы ожидал от тебя, князь, совсем другого, — вздохнул бард, выслушав причины, по которым Берен скрывается.
— Знаю. Все ожидали бы от меня совсем другого, а кое-кто хотел бы за это и убить. Но неужели даже тебе я не смогу объяснить, что так, как сейчас, лучше?
— Мне ты мог бы и не объяснять, лорд Берен. Просто сказать: я сделаю так-то и так-то. Той зимой… когда к нам вернулся Руско… Я верил с трудом. Заставлял себя верить и убеждать других. А он — просто верил. И меня это язвило до самых корней сердца: в простом мужичьем сыне верности оказалось больше, чем во мне.
— А сейчас это тебя язвит? — спросил Берен.
— Уже нет. Я просто решил следовать за тобой.
— Боюсь, что не получится. Ты не сможешь последовать за мной туда, куда я пойду.
Они сидели втроем у очага и делили скромную трапезу. Каждый выложил на каменную плиту-стол то, что привез.
— Куда же на сей раз? — спросил Нимрос.
— В Дориат. Я должен завершить свои дела.
Лютиэн вздрогнула. Его намерение она прочитала в его мыслях уже давно, и они даже не обсуждали это, но вслух Берен сказал об этом впервые.
— Где бы ты ни скрывался сейчас, между тобой и Дориатом лежат горы, — вслух рассудил юноша. — И земли Креганов, Дэррамаров, Далмаров, Финнелинов… Хардингов… Если только ты не захочешь повторить свой смертоубийственный путь от Грозовой Матери.
— Не захочу. Свою слепую удачу я исчерпал и выжал досуха. Да и не желаю я ехать по своей земле, хоронясь как конокрад. Это будет свадебный поезд, Нимрос. Я уезжаю, чтобы сказать эльфийскому королю: я добыл свадебный выкуп, которого он требовал; Сильмарилл в моей руке, и теперь он не вправе не признавать меня мужем его дочери.
Похлебка в котле сварилась. Берен поддел его за дужку крюком, который сделал ему кузнец в деревне Рианов, и переставил на каменный стол.
— Лорд Маэдрос потерял руку вместе с оковами, я — вместе с величайшим сокровищем, — усмехнулся он. — Но теперь пусть любой, кто хочет, гоняется за Сильмариллом. Я… я не вернусь, Нимрос.
— Я не понимаю, — сказал молодой бард. — Но я уже сказал, что полагаюсь на тебя полностью. Что ты мне прикажешь?
— Попрошу, молодой Броган. Просто попрошу. Я хочу, чтобы ты был моим герольдом. Чтобы в первый день весны, в день Равноденствия, ты встретил меня у ворот замка Каргонд и сопровождал до границ Дориата. И чтобы там, если позволят эльфийские законы, ты был моим свидетелем. Кроме тебя, я зову в свидетели Мар-Кейрна и Мар-Гортона. Но до дня Равноденствия молчи обо мне и о госпоже Тинувиэль.
— Как скажешь, ярн… лорд Берен.
Берен подумал немного и прибавил:
— Я буду зимовать в замке Ост-ин-Риан.
Сам того не зная, он солгал.
При въезде в деревню, на высоком взгорье их поджидал Радда, и, увидев вдали, сбежал вниз, чтобы встретить на дороге. Он так запыхался, что не сразу смог говорить, и после некоторых усилий смог надсадно выдохнуть:
— Моррет умирает!
Она и вправду умирала. Сначала Лютиэн думала, что может еще спасти ее. Лихорадка, которую она подхватила, застудившись на ручье, не казалась чем-то страшным… особенно по сравнению с тем, как был отравлен и обескровлен Берен. Но, глянув иным зрением, Лютиэн ужаснулась: Моррет умирала не от лихорадки. Ее тело словно бы… расточалось изнутри, словно бы само по себе не хотело жить.
Она не могла ни помочь, ни найти слов утешения — только встала на колени рядом с постелью старухи и крепко взяла умирающую за руку.
Та открыла запавшие глаза и стиснула пальцы.
— А-а-а, госпожа Соловушка, — пролепетала она. — Попробуешь спасти меня? Нет, от смерти меня тебе не вылечить… И все же… хотелось бы мне, чтобы ты была рядом в мой последний час… Но сперва… сперва хочу говорить с князем.
Лютиэн уступила Берену место у постели, и он принял руку старухи из ладони своей жены.
— Берен, сын Барахира, — проговорила Моррет. — Отвечай и не лги перед лицом моей смерти, даже мне в утешение. Скажи, достанусь ли я, когда умру… сам знаешь кому?
— Моррет, — птичья лапка старой женщины полностью скрылась в руке Берена. — Разве отец может оставить дитя, взывающее к нему из неволи. Ты знаешь, кто нам всем Отец, кто вывел нас двоих из логова Моргота. Взывай. Я ничего не могу дать тебе, кроме надежды. Я — лишь живая порука тому, что взывающий не останется без ответа.
— Ответа… да… и какой же ответ ты получил? Разве ты не умрешь, как и все мы? Хотя бы я ускользнула из лап Моргота — может статься… я просто… исчезну. Это лучше, чем вечное рабство… но не намного…
— Ответ нельзя получить, Моррет. Ответом можно только стать.
— Что ж, спасибо, князь… Но смотри, если твоя надежда меня обманет… Я прокляну тебя прежде чем пустота меня пожрет. Я успею, не сомневайся… А теперь — отойди. Пусти ко мне свою королевну.
Лютиэн присела на край постели и снова сжала холодную худую руку Моррет. Старуха больше не заговаривала с ней — держала ее руку в своей, словно ей так было легче. Она не мучилась, просто медленно угасала. Лютиэн прежде никогда не встречалась с таким — она видела людей, умиравших молодыми, от ран, и это тоже было страшно, но она видела и эльфов погибающими безвременно. Но так, чтобы эльф погибал сам собой, от незримой раны, когда жизнь рвется как ветошь…
— Не плачь, госпожа Соловушка… не плачь… — Моррет попробовала протянуть левую руку, чтобы утереть слезы Лютиэн, но не удержала, уронила ее. — Подумай о том дне, когда ты будешь провожать князя. Вот, когда поплачешь.