Тетрадь в сафьяновом переплете

Константин Сергиенко

ТЕТРАДЬ В САФЬЯНОВОМ ПЕРЕПЛЕТЕ

Записки Дмитрия Почивалова сделанные им во время путешествия по Малороссии и Тавриде в 1786 году

Начальное слово

По смерти моей матушки Марьи Васильевны Почиваловой я не лишился угла, а остался жить в доме Осоргиных, где она провела большую часть своей жизни. Граф Иван Матвеевич Осоргин — богатый, знатный вельможа, отец его возвысился еще при Петре, и до сих пор старый граф любит вспоминать, что его «держал на ручках» сам великий государь.

Сын Ивана Матвеевича Петр в ранней молодости поехал учиться в Европу, приезжал время от времени, и окончательному его возвращению я обязан тем путешествием, которое описываю в этой книге.

Наша семья была невелика, я да матушка. Происходили мы из крепостных, но отец получил вольную в знак особого расположения старого графа. Отца я никогда не видел, потому что не было мне еще года, как он погиб в Тавриде на турецкой войне.

После смерти матушки старый граф распорядился отдать меня для должного воспитания в частный пансион. Держатель пансиона господин Эллерт был человек заезжий. В наши времена множество иностранцев направляется в Россию испытать счастья. Особенно в моде французские учителя, при этом неважно, чем они занимались раньше, достаточно того, что француз, ибо первое, что должен уметь сейчас молодой дворянин, это говорить по-французски, изысканно одеваться и делать комплименты дамам.

Хотя программа в пансионе с виду была обширна, в основном нас учили танцам, изящным манерам и фехтованью. По-русски говорить запрещалось. Если господин Эллерт слышал русское слово, он тотчас подходил к пансионеру и бил его по рукам линейкой. Применялись наказания и построже. Одного ученика, например, высекли розгами за то, что тот читал крамольную книгу.

При пансионе Эллерта было отделение для благородных девиц, но хозяин не стеснялся и там, употребляя все ту же линейку. В своем рвении он зашел слишком далеко и однажды получил пощечину от особы высокого рода, когда она заметила синяки на руках своей дочери.

Время в пансионе текло томительно долго. Еда была скудной, библиотека бедна. Каждый день требовалось заучить наизусть страницу из надоевшей книги «О должностях человека и гражданина». Развлечение состояло только из верховой езды и физических упражнений.

Спасло меня возвращение молодого графа Петра Ивановича. После многих лет обучения пора было приложить его знания к русской почве. По крайней мере, так думал его отец, получивший только что в дар от государыни-императрицы новые земли в Крыму.

Старый граф потребовал, чтобы сын совершил путешествие в Крым, осмотрел новые владенья и, больше того, возвел на берегу Черного моря гранитную статую государыни Екатерины. Ведь поговаривали, что в следующем, 1787 году сама государыня отправится в Крым, дабы отметить этим путешествием двадцатипятилетие своего правления.

Граф Петр Иванович отказался от многочисленных слуг и пожелал, чтобы в Крым сопровождал его я. Так, едва достигнув четырнадцатилетия, я счастливо покинул опостылевший мне пансион, на прощание положив дохлую крысу в ботфорт самого Эллерта, а ботфорты его всегда красовались перед входом в директорскую, где он предпочитал разгуливать в мягких туфлях.

При первой же встрече молодой граф подарил мне объемистую тетрадь в зеленом сафьяновом переплете и сказал:

— Мой друг, ты, верно, знаешь, как модно сейчас путешествовать. Столь же модно составлять об этом записки и вести путевые дневники. В европейских салонах путевые дневники ходят по рукам как увлекательные романы, их читают вслух. На записки о России особенно большой спрос. Но почему-то пишут по большей части иноземцы, пора бы и русским взять в руки перо. Ты человек молодой, примерно воспитанный и образованный, как я надеюсь, почему бы тебе не составить наш путевой дневник? Я буду давать тебе на писание время, не буду тебя проверять, дабы не ограничить свободы чувств. Пиши вольно, впечатлений не укрывай, не бойся обнажить пороки, и я надеюсь, у тебя выйдет отменная книга.

Так появился на свет мой труд, большая часть которого укрыта под зеленой сафьяновой обложкой. Но и впечатленья последующих лет, кое-какие оценки и мысли тоже вошли сюда, дополняя разрозненный путевой дневник и преображая его в повествованье, которое, быть может, кому-то покажется интересным.

Итак, в путь, мой неизвестный читатель.

Отъезд

13 апреля 1786 года мы приготовились выехать из Киева. Здесь были сделаны необходимые закупки, сюда же явился и я из смоленского пансиона Эллерта. Молодого графа я видывал в детстве и хорошо помнил. Он мало изменился. Это был мужественный человек лет двадцати пяти, роста достаточно высокого, с узким лицом и насмешливым взглядом темных глаз. Одет он был на английский манер в строгом суконном сюртуке, тогда только еще входившем в моду, и английской же шляпе с узкими полями. Парика молодой граф не носил, а слегка лишь подкручивал волосы на висках, стягивая остальные черной лентой к затылку. На ногах у него были мягкие сапоги с короткими шпорами.

— Вот ты каков, — сказал Петр Иванович, оглядывая меня с ног до головы. — Подрос, подрос! Поди, на лошади ездить умеешь.

Я мог похвастать не только умением ездить на лошадях, но и отменным фехтованием и стрельбой из пистолета. Последнему обучил меня старый граф во время коротких моих приездов в имение.

Петр Иванович приобрел в Киеве двух лошадей, гнедую и вороную, а также легкую крытую коляску. Однако лошади предназначались лишь для верховой езды и должны были следовать за нами, лошадей для коляски мы рассчитывали брать на почтовых станциях, и для этого Петр Иванович выписал подорожную у киевского губернатора.

Петр Иванович составил список нужных вещей. В основном это касалось одежды и предметов туалета, что до оружия, то молодой граф привез его с собой из Германии. То были два отличных пистолета голландской работы и английский карабин с винтовым нарезным стволом. Я слышал о таких карабинах, но в России их еще не видал. Достоинство такого оружия заключается в дальнем и точном бое, ибо пуля летит вращаясь и таким образом держится траектории.

В небольшом черном кофре у графа хранилась подзорная труба, разнообразные чертежные инструменты и даже карта Тавриды, напечатанная в парижской типографии. Было тут и несколько особо любимых графом книг, роман англичанина Свифта и записки француза Монтеня.

Была у нас с собой и походная аптечка с корпией, пинцетами и разнообразными пузырьками. Словом, мы захватили много полезных вещей. Если бы кто-то высказал сомнение в надобности оружия, он был бы не прав. Мы ехали в те края, где не так давно отгремела война. Крым из-под власти Турции перешел к России, но там еще оставалось много недоброжелателей, точно так же, как в обширных Причерноморских степях бесчинствовали шайки грабителей.

Итак, на дворе был месяц апрель. Самое время для начала путешествия. Кончились половодья, Днепр вошел в свои берега, дороги подсохли. Воздух тёпел и сух, а солнце при чистом небе пригревает так, словно бы уже полное лето.

В три часа пополудни мы переправились через Днепр. Дорога пошла хорошо укатанная, твердая. Ямщик покрикивал, пыль поднималась из-под колес, Кагул и Чесма, так мы назвали лошадей в честь побед русского оружия, бодро бежали налегке за коляской.

— Ну что, Митя, — начал Петр Иванович, — рассказал бы ты мне про свое учение.

Он с первых дней обращался со мною просто и дружески. Обращение «ваше сиятельство» он не переносил, я называл его просто по имени-отчеству. Покоряло и то, что он превосходно говорил по-русски. Нынче дворянские дети высоких родов да еще те, которые провели молодость по заграницам, по-русски изъясняются очень плохо. Сама императрица, как тайно сказывали в пансионе, в слове из трех букв умудряется делать четыре ошибки, вместо «еще» она пишет «исчо».