Страница 30 из 47
— И что папа бьет фашистов, да?.. — подсказала она.
— Да. — На один миг Воля усомнился в своей серьезности, даже в серьезности своего плана: ведь он был еще так далек от его осуществления, а уже посвятил в него совсем маленькую девочку…
Екатерина Матвеевна застонала во сне, резко повернулась, и Воля замер. Хуже этого не могло быть — рассказав все Маше, остаться теперь дома! Но мать снова задышала глубоко и тихо. Шепнув Маше, чтобы она молчала обо всем, что от него услышала, потому что это тайна, Воля на цыпочках выбежал из дома.
И дальше тоже он почти бежал — дворами, соединенными между собой, огородами, переулками, потом недолго — улицей, пустой, с черными окнами (на ней он увидел внезапно впереди себя спину немецкого патруля), наконец — парком. Воля перелез через ограду и очутился в тишине, еще более полной, чем до этой минуты, напоминавшей тишину ночного леса. Казалось, она может нарушиться лишь криком филина, но и тут Воля каждую секунду готов был услышать щелканье затворов, приближающиеся шаги, оклик по-немецки… Услышал он, однако, то, к чему не был готов: звуки танго «Брызги шампанского». Он остановился, его сердце часто, пораженно стучало: музыка, созданная в другой и для другой жизни, звучала теперь и так же, как летними вечерами прошлого года…
Еще минуту назад Воля двигался не просто быстро, но и как бы наверстывая что-то, — сейчас он стоял, наверно, довольно долго, определяя, откуда доносится мелодия. А в это время, к его смятению, «Брызги шампанского» вызывали у него то же настроение души, что и раньше, когда он слушал эту пластинку, остановясь у парка… То настроение было невозможно сейчас, и все-таки оно возникало, — это было странно.
…У него замирало в груди от чувства близости взрослой жизни, которая наступит скоро, в которой ждут его подвиги, слава и любовь, и те книги, которые, перечитав, он поймет иначе, и танцы с Ритой под эту вот самую музыку, лучше всего — эту… (Один раз, в мае, до войны, Риту пригласил в субботу на танцплощадку друг Алиного лейтенанта, и она, поколебавшись, не пошла «ради Воли». А Воля был и горд, и задет: да, ради него она не пошла с другим, но пойти ради него с ним ей даже не пришло в голову!..)
Музыка слышалась со стороны, противоположной входу в парк, Воля почти не сомневался в этом. И хотя листовку он собирался наклеить именно у входа, но сейчас напрямик пошел на звук, в темноте ощущая под ногами то мягкий газон, то бугор клумбы, то утрамбованную дорожку-аллейку. Остановился он, увидя за рядком невысоких акаций дощатую арену, залитую слепящим светом; на ней немецкие офицеры танцевали с девушками.
Ну вот, выходит, ему не померещилось: и верно «в парке музыка играла», и свои, местные, девушки танцевали с немцами, а несколько офицеров ожидало, пока кончится пластинка и освободятся партнерши…
На площадку направлен был прожектор, установленный на грузовике. В кузове его находился солдат-прожекторист. Он единственный выглядел человеком, который тут не для развлечения. Он освещал танцплощадку с такой же старательностью, с какою, бывало, освещал место казни или берег реки, занятый противником. Когда пластинка кончилась, солдат деловито выключил прожектор, и в темноте раздались испуганные вскрики девушек и смех немцев…
Пятясь от площадки, нащупывая в кармане листовки и тюбик с клеем, Воля услышал веселый, громкий возглас немца: если девушки не любят темноты, он может их обрадовать — на днях в городе отменяется затемнение!
Что это — правда, шутка, хвастовство?..
Добравшись до ворот парка, запертых, но никем не охранявшихся ни снаружи, ни изнутри, Воля снова перелез через ограду и оказался на улице.
Было темно, вокруг никого. Но место — открытое, и, появись немцы на мотоцикле или автомобиле, Воле некуда было б юркнуть.
У стенда с приказами немецкого коменданта он выдавил на листовку несколько капель клея, спрятал тюбик в карман и наклеил страничку на какой-то из приказов. Ему показалось, что бумага как будто чуть-чуть морщинится. Долю секунды он колебался: разглаживать ее или убежать немедля?.. Потом протянул к листовке руки, но вовремя ощутил, что они мокры… Воля вытер их о куртку и обеими — одной за другой — провел по листовке. Теперь всё!
Без помехи он дошел до базара и здесь наклеил листовку на тот самый приказ гебитскомиссара, возле которого и о котором днем распространялся бургомистр Грачевский. После этого у Воли осталась только одна, последняя, листовка. Место ее, выбранное им тоже заранее, было на стене городской управы. Но, пробираясь к центру, Воля в тихом переулке едва не налетел на немецкого часового с автоматом, прохаживавшегося у трехэтажного здания горздрава, где теперь расположился, очевидно, какой-нибудь штаб. Проскользнуть под носом часового в узком переулке было просто невозможно, и Воля живо повернул назад. Сделав крюк, он попытался выйти к управе «запасным путем» — другим переулком, но и «запасный путь» оказался перекрыт: два тяжелых военных грузовика, примыкавших бортами друг к другу и к стенам домов, превратили его в тупик.
Тут Воле подумалось, что не обязательно ведь наклеивать листовку именно на стену управы, можно ж и другое место найти, но сразу, бесповоротно он решил, что дрейфит… Решив так, Воля окольным путем стал пробираться к центру города.
Когда он переходил улицу перед зданием нарсуда, ему показалось, что начало уже светать; на асфальте отчетливо видны были белые квадратики, обозначавшие переход, а новая вывеска «Городская управа» не то угадывалась, не то даже различалась на фасаде… Остановясь на углу бывшей Интернациональной, Воля видел одновременно силуэт немецкого солдата, прохаживавшегося перед входом в здание горисполкома, будку того телефона-автомата, возле которого так часто до войны можно было встретить Риту, и дальше улицу, перпендикулярную главной, начинавшуюся от реки, ведшую, закругляясь медленно, к заднему двору его школы… На этой улице, совсем близко, у дома горисполкома, выходившего на нее торцовой частью, возник вдруг мальчишка в засученных до колен штанах, — возник из темноты или из-под земли и прислонился к стене так, будто справлял малую нужду.
Через несколько мгновений мальчишка быстрым, едва уловимым движением вытянутой кверху руки прижал что-то к стене, после чего принял прежнюю позу, но, раньше чем он сделал это движение, Воля разгадал его ловкую хитрость.
Легким, крадущимся шагом к Воле приближался, но замечая его, тот, кто — несомненно! — был на ночной улице за тем же, зачем он сам. Его нельзя было окликнуть, в тишине зов мог услышать немецкий солдат, но мальчишка и так через полминуты должен был очутиться рядом… Воля повернулся к стене управы и, копируя «маскировку» мальчишки, передразнивая его, воображая себе, как тот сейчас глаза вытаращит, прилепил свою последнюю листовку…
В это время где-то рядом загремело, скрежетнуло, ухнуло — мальчишка ступил на решетку над квадратной ямой у подвального окна нарсуда, и решетка качнулась, край ее взлетел и упал, а нога мальчишки застряла меж прутьев. Воля метнулся ему помочь, но он и сам высвободился, — как раз в тот миг, когда из-за угла раздалось: «Halt!» [7]
За «Halt!» последовало «Hande hoch!» [8], «Es wird geschossen!» [9] (Воля слышал это, убегая со всех ног), а затем и правда — выстрел…
После выстрела они продолжали бежать. Асфальтированная часть улицы кончилась изумляюще быстро. Под ногами была уже земля в реденькой травке. Она знакомо отзывалась на удары ступней. (Тут, бывало, после уроков бегали наперегонки.) Почему-то не раздавался второй выстрел… Немец выругался, топая за ними. Совсем близко! Выстрелит…
Воля мчал, не оборачиваясь, и все время видел перед собою метрах в пяти — семи фигуру мальчишки. Тот удирал, с силой стуча босыми ногами по тверди сухой от бездождья земли, удирал, как после набега на чужой фруктовый сад, прытко и озорно, будто не пулю мог получить в затылок, а заряд соли в зад. И то, что вместе с ним так улепетывает от немца мальчишка, на лету отпечаталось в Волином сознании и вызвало промельк надежды: «Обойдется…»
7
Стой!
8
Руки вверх!
9
Будет открыт огонь!