Стервятники (Мертвый сезон)

Человек, который теперь сам охотился за ним.

04.25.

Марджи не знала наверняка, умерла Лаура или все еще жива. Какое-то чувство подсказывало ей, что та просто не имеет права оставаться живой. Покуда у нее еще оставались силы, она пристально наблюдала за Лаурой и видела, что в ней еще теплится жизнь, хотя у Марджи уже совершенно не оставалось сил наблюдать это зрелище, а в ее желудке не осталось абсолютно ничего, что еще можно было выплеснуть наружу.

Она видела, как тощий взял корыто и плеснул из него в лицо Лауры зловонной водой – веки девушки слабо дернулись. Затем он выдернул из костра новую горящую палку, которая заменила окончательно сгоревший факел, и укрепил ее на стене. Затем в безмолвном ужасе наблюдала за тем, как он склонился над Лаурой, ножом срезал с нее джинсы, а потом и залитую кровью рубашку.

Марджи старалась не смотреть на Лауру – только на мужчину. Вот он откинул одну ее руку, уложил, словно деревяшку, перед собой, и до Марджи через какую-то долю секунды дошло, что именно он собирается сделать. И все же она опоздала, поскольку в тот же момент он резким движением тесака отрубил Лауре руку по самый локоть.

Марджи в очередной раз вырвало и только тогда она поняла, что в ее желудке все еще оставалось кое-какое содержимое. Она услышала громкое шипение, и вскоре помещение пещеры наполнила жуткая вонь. Она повернулась, чтобы снова посмотреть на тощего, и увидела, что он прижег обрубленное место факелом, после чего уселся, скрестив ноги, на пол, и принялся пить из чашки свежую кровь.

От залитого кровью пола и от черной, чуть поблескивающей раны поднимался легкий парок. Возможно, ее стошнило еще раз – она уже не помнила. Глаза Лауры были по-прежнему открыты и, словно подчиняясь последнему, немыслимому волевому приказу, чуть пошевеливаясь, наблюдали за ним. Наверное, она уже ничего не чувствует, – думала Марджи, – ничего не понимает, и вообще, скорее всего, пребывает в шоке.

Затем тощий отложил опустевшую чашку и расположил на полу перед собой вторую руку Лауры. Глаза девушки словно вспыхнули, загорелись от жуткого осознания и ужаса происходящего – и только тогда Марджи поняла, что спасительное забытье не пощадило несчастную.

В момент, когда опускался тесак, ей пришлось отвернуться. Она откинулась к дальней стенке клетки, почти вплотную прижавшись к лежавшему там пареньку, и зажала ладонями уши, чтобы не слышать производимых им звуков – громких шлепков, шелеста пламени и шипения стекающей на него крови, с неизбежной в таких случаях вонью горящего мяса; приглушенных стонов, жуткого удара металла по кости, сопровождаемого сухим хрустом, и, самое, пожалуй, кошмарное – бульканья вытекающей жидкости.

Он старался как можно дольше поддерживать в ней жизнь, и Лаура, как ни странно, принимала участие в этой пытке, продолжая инстинктивно, слепо бороться за свое выживание. Неужели она не понимала, что в данном положении ей было бы гораздо лучше умереть? Какую же злую шутку сотворила над ней природа. Ведь ее воля к жизни оказалась не менее жестокой, чем выходки этого дикаря. Марджи молила Господа о том, что если ей самой суждено вынести нечто подобное, она... что?

Впрочем, она тут же отбросила эту мысль – жуткую, глупую. Ей было ясно, что у Лауры попросту не было иного выхода, и когда настанет черед ее самой пройти через все это, не будет его также и у нее. Если настанет ее черед, – добавила она, – и поймала себя на мысли о том, что этого, скорее всего, все же не случится. Она по-прежнему отказывалась поверить в то, что они могут ее убить. Даже превратившись в обугленную головешку, она и тогда сохранит свое желание жить.

Марджи снова вспомнила сестру...

Казалось, что этому кошмару не будет конца. Но вот наступила тишина, и она снова повернулась к ним лицом; ей просто надо было – ради себя самой и ради Лауры – увидеть, что он сотворил с ней, стать свидетельницей его чудовищного преступления. И все-таки, чтобы сделать это, ей пришлось собрать всю свою волю. Когда же это свершилось, когда она снова открыла глаза, то вдруг обнаружила, что до самого конца израсходовала все свое мужество и что на том месте, где только что громоздилась ее несокрушимая воля к жизни, сейчас зияет бездонная дыра.

Все ее тело вдруг заколотила неукротимая дрожь. Она и сама не заметила, когда началась эта лихорадочная тряска, с каждым мгновением которой из нее, словно из лопнувшего бензобака, вытекали последние капли энергии. Вновь раскрыв глаза, она увидела, что у Лауры по локоть отрублены обе руки, и по колено – обе ноги. Конечности убитой он сложил здесь же, рядом с ней, навалив их друг на друга, словно это были дрова.

А Лаура между тем все еще была жива; веки, чуть прикрывавшие ее остекленевшие глаза, изредка вздрагивали, а грудь вздымалась и опадала в судорожных, спазматических вздохах.

Он сунул руку в карман, и Марджи снова увидела нож – и именно тогда поклялась, что если ей представится такая возможность, то она своими собственными руками убьет этого ублюдка. Сквозь туман одуряющего кошмара на нее накатывали похожие на яркие вспышки волны праведного гнева.

Годился бы этот подонок хоть на что-то, окажись он без своего ножа? Едва ли. Ярость вернула ей способность переживать нормальные, человеческие чувства, и она была благодарна за это судьбе. Ну что ж, если мне только удастся добраться до него, пусть тогда надеется на Господа Бога, – подумала Марджи.

Она снова сомкнула веки, еще плотнее прижалась к пареньку и стала молиться, чтобы Лаура умерла, умерла как можно скорее, и чтобы ей самой никогда больше не довелось видеть подобное.

Несколько мгновений спустя она услышала звук поворачиваемого в замке ключа.

Для гнева в ее душе уже просто не оставалось места – все оказалось занято ужасом, глубоким и всеохватывающим. Марджи почувствовала, что с такой силой вцепилась в руку лежавшего на дне клетки паренька, что тот даже вскрикнул.

И попытался было отдернуть руку.

– Нет, – проговорила она, – оставайся здесь. Ты должен будешь помочь мне!

Она понимала, что где-то в глубине своего сознания путала его с Ником – с тем самым Ником, который до сих пор так и не появился, который бросил ее, а сам по-прежнему прятался где-то на крыше дома. О, помоги же мне, – подумала она, взывая к кому угодно, ко всем и каждому, но здесь, рядом с ней, находился лишь этот паренек с жутко-спокойным, совершенно безжизненным взглядом.

Дверца клетки распахнулась. Марджи быстрым взглядом окинула пространство пещеры, но так и не увидела ничего, что могло бы помочь ей; ее глаза не выхватили ничего полезного. Она практически не обратила никакого внимания ни на сгрудившихся вокруг костра детей, ни на двух женщин, которые стояли и молча наблюдали за ней. Не заметила она и того, что Лаура наконец умерла и ее внутренности, извлеченные через громадную, зияющую в боку рану, лежали теперь на полу пещеры рядом с ней. Ускользнуло от ее внимания и то, что стоявший перед ней мужчина был весь в крови – Марджи он представлялся всего лишь тенью, тянувшейся к ней из пустого пространства – пустого потому, что в нем не было ничего, что могло бы хоть как-то ей помочь, а кроме этой помощи ее сейчас абсолютно ничего не интересовало.

Все также крепко сжимая руку паренька, она попыталась было волевым усилием отогнать тощего прочь. Тот, однако, не уходил.

Его длинные, тонкие пальцы сомкнулись вокруг ее предплечья и медленно, почти нежно, потянули из клетки. Его ладонь была грубой, заскорузлой, липкой от потемневшей крови. Марджи попыталась было ухватиться за паренька, но тот резким движением стряхнул ее руку, как если бы жест вызвал у него раздражение, после чего занял прежнюю позу в темном дальнем углу. Тогда она ухватилась за прутья клетки, но сил в руках уже почти не осталось, и потому он легко, словно младенца из колыбели, выволок ее наружу. Глаза Марджи застилали слезы, они ручьями текли по ее щекам, хотя она по-прежнему не проронила ни звука.