Девушки по вызову

— Тоже не то. Все это мягкотелая терминология. Мы называем это неполноценным речевым поведением, или, если угодно, сублимационной вокализацией.

— Знаю, — сказал Уиндхем. — Но не всегда же мы мыслим четкими терминами!

— Нет. То, что вы называете мышлением, есть неслышная вибрация голосовых связок. — Он позвенел ледяными кубиками в стакане и умудрился хлебнуть виски, не разжав губ. Жидкость каким-то чудом очутилась у него во рту. Уиндхем попытался представить себе, как Бурш занимается любовью с женщиной, и возникшая в его голове картина потребовала, чтобы он срочно выпил еще.

— Дети! — неожиданно выпалил Бурш. — Ребятишки… Вы педиатр?

— Вроде того. Моя специализация — младенцы.

— Младенцы вырастают в детей, дети во взрослых… Естественный процесс, — проговорил Бурш задумчиво, словно пытаясь в чем-то убедить себя самого.

— У вас есть дети?

Для утвердительного жеста Бурш снова истратил столько энергии, что хватило бы на сто таких же кивков, и уставился в свой стакан. Уиндхем уже догадывался, что будет дальше.

— Двое.

— Вы пытались применить к ним свою образовательную инженерию? Предсказывать и контролировать их поведение?

— Конечно. — Бурш еще раз кивнул и осушил стакан. Уиндхем снова налил ему и себе. — Конечно. Вот вы педиатр, может, хоть вы объясните? Сыну, Гектору-младшему, двадцать один год, блестяще закончил юридический факультет Гарварда. Год назад пристрастился к гашишу. Полгода назад перешел на героин. Дважды попадал в больницу с приступами психопатии. Двое из его дружков покончили с собой. Один бросился с моста. Дочь — Дженни, семнадцать лет. Хорошо училась в школе, потом втюрилась в поп-гитариста. Потащилась за его группой через все Штаты. Сделала гипсовый слепок члена своего гитариста, потом остальных членов в группе… Достигла в этом занятии большого мастерства. Миссис Бурш обнаружила коллекцию слепков, устроив обыск ее шкафа. Представляете впечатление?… По-моему, это естественно: сексуальное поведение имеет разные формы. Индуисты ставят в своих храмах лингамы. Не собираюсь навешивать ярлыки, но выглядит все это странновато. Вы как педиатр…

— Может, вам подлить содовой? — дружески предложил Уиндхем.

— Нет, от газа пучит живот. Я накидал вам вопросов… У вас есть объяснение?

— Мой контингент — грудные дети. Молодежью я не занимаюсь.

— Может, это влияние миссис Бурш? Она — новообращенная католичка, истово во все это верит, ходит к мессе. Посещает спиритические сеансы. Не иначе, о коллекции Дженни она узнала от духа великого вождя Чингачгука.

— Семей без проблем не бывает. Будем надеяться, что все рано или поздно утрясется, — проговорил Уиндхем утешительно. Он тоже начал хмелеть. Откровения Бурша в сочетании с алкоголем вызывали у него непривычные ощущения.

— Так и есть, ненаучное влияние миссис Бурш… — тянул свое профессор Бурш. — Павлов своими методами парадоксальной психологической обработки превращал собак в неврастеничек. При одновременной обработке двумя взаимопротиворечащими методами реципиент обязательно свихнется.

— Ничего, они обязательно возьмутся за ум, — пробормотал Уиндхем и сполз с табурета. — Не беспокойтесь. Что ж, благодарю за интересную беседу.

— Вы не ответили на мои вопросы! — возмутился было Бурш, крутя пустой стакан.

— Пора в постельку! — жизнерадостно заявил Уиндхем. — Наверное, надо выключить свет. — Он подал Буршу руку, помогая ему встать. Вываливаясь из стеклянных дверей, они походили на сержанта и майора, покидающих плац после парада.

Среда

I

На третий день симпозиума разразилась, наконец, давно ожидавшаяся словесная дуэль Отто фон Хальдера и Харриет Эпсом. Это было не первое их столкновение — в текущем году они уже дважды встречались и ссорились: сначала на экологическом конгрессе в Мехико, потом на симпозиуме футурологов в Стокгольмской академии.

Хальдер выступил на утреннем заседании и произвел на слушателей сильное впечатление, хотя прочитал примерно тот же самый, не считая нескольких парафразов и экспромтов, доклад, что в Мехико и Стокгольме. Его нисколько не смутило, что Харриет присутствовала и там, и там, так как он не без оснований предполагал, что она тоже будет повторять неоднократно говоренное. Никто и не ожидал от ученых, что они всякий раз будут радовать аудиторию свежатинкой. Все они считали себя разъездной командой профессиональных борцов, знакомых с приемами друг друга и исполняющих на научном татами подобие балета, разыгрывая то удивление, то гнев.

Тезисы Хальдера мало отличались от речений старозаветных пророков, от Исайи до Иеремии; впечатление дополняла его растрепанная седая грива и пафосная речь. Человек, с его точки зрения, относится к особому виду убийц, Homo Homicidus. Это и есть главное человеческое свойство. Другие звери убивают только представителей других видов. Ястреба, поймавшего полевку, вряд ли можно обвинить в убийстве. Закон джунглей позволяет кормиться особями других видов, но категорически запрещает уничтожение себе подобных. Единственным нарушителем этого закона является Homo Homicidus, жертва эндемической агрессивности, направленной на своих же сородичей, вместилище страшных инстинктов…

— Вздор! — фыркнула Харриет.

— Ach so? — Хальдер картинно передернул плечами. — У вас еще будет возможность высказаться. Сейчас выступаю я. А вам, зоологу, я предлагаю назвать хотя бы одно животное, которое убивало бы себе подобных, своих биологических собратьев. Да, среди животных тоже случаются конфликты — из-за территории, самок, пищи, стремления стать вожаком. Но они дерутся, как боксеры, в перчатках. До убийства никогда не доходит. Это больше ритуал, вроде боя на рапирах. Выглядит это дико, но на деле является блефом: стоит одному из соперников просигнализировать “туше”, как другой замирает. Собака или волк признают себя побежденными, валясь на спину и задирая лапы (для пущей выразительности Хальдер помахал в воздухе руками), рыбы уплывают, олень бежит с места боя (движение ладонью, изображающее уплывающую рыбку, пальцы на макушке в виде рожек). Победитель позволяет побежденному уйти. И только человек (он рубанул ладонью у горла бедняги Тони, сидевшего рядом с ним)… Только человек не останавливается перед убийством — из-за денег, из ревности, ради власти, территории…

Он отчаянным жестом растрепал себе волосы, хотя, казалось, они и так находятся в образцовом беспорядке. Как помешать Homo Homicidus довершить самоуничтожение? Как не дать совершиться самогеноциду? Он воздел руки, окончательно уподобившись библейскому пророку.

— Недаром Фридрих Шиллер напоминает:

То есть:

Аудитория отозвалась смешками.

— Ach so? — произнес Хальдер, сдерживая гнев. — Вы находите это смешным? Можете думать что угодно, а тем временем инстинкт убивать — это научный факт. Этот инстинкт отравляет нашу кровь, он сидит в нашем теле, под кожей, от него не избавлен ни я, ни все вы. Если мы будем это отрицать,.если не посмеем взглянуть в лицо фактам нашей собственной природы, то прощай, надежда на противоядие…

Его перебил Петижак.

— Программа! Где позитивная программа? Не ее ли вы сами требовали у меня вчера?

— Вы ответили, что ваша программа — это отсутствие программы… А моя — в ее наличии. Но мы только начинаем усваивать уроки, преподанные наукой. Наука учит, что все звери, за исключением одного человека, не убивают себе подобных, потому что их сражения превращены в ритуал, это потешные бои, розыгрыш. Так и для человека логичным лекарством было бы ритуализировать свою агрессивность, направить свой инстинкт убийства в русло символических действий. Этим мы преобразовали бы Homo Homicidus в Homo Ludens, “человека играющего”, превратившего свой инстинкт убийцы в драматически напряженный, но безвредный ритуал, подобно тому, как два оленя-самца разыгрывают дуэль, но никогда не наносят друг другу ударов, так сказать, ниже пояса.