Факультет журналистики

Первая сборная между тем, раздраженная нахальством «хивинца» Пахомова, пошла в ответную атаку. Три передачи, и Валера, сделав от центрального круга два огромных шага, рванулся вверх в неимоверном прыжке к щиту соперников. Пролетев по воздуху чуть ли не половину всего зала, Валера точно вышел под кольцо и заработал два очка.

Это, безусловно, был выдающийся мяч. Такое можно было увидеть только на больших соревнованиях — на первенстве Москвы, например. И зал, несмотря на то, что девяносто процентов зрителей болело за «хиву», наградил Валеру взрывом восторженных криков и аплодисментов.

Мастера снова сократили фору на два очка, но хитроумный Лева тут же предпринял ответный демарш.

Тарас и самбист тяжеловес Леня оттеснили своей массой от щита игроков противника, и Лева, нырнув в образовавшееся пространство, забил мяч в кольцо мастеров.

Это была уже настоящая сенсация. «Нью-хива» на равных играла с мастерами! Зал недоуменно гудел. Мастера разозлились. За две минуты Федот, Барашкин и Хрусталев, разыграв несколько молниеносных комбинаций, забили «хиве» подряд три безответных мяча.

Левина команда начала нервничать. Курдюм несколько раз выронил мяч из рук, хотя на него никто не нападал. Тарас, споткнувшись на ровном месте, растянулся на полу под веселый хохот зрителей во весь свой огромный рост.

Мастера начали атаку. Барашкин и Хрусталев, передавая мяч друг другу мелкими пасами, красиво и ловко двигались почти плечом к плечу к щиту «хивы». Самбист Леня, будучи не в силах выдержать это обидное зрелище, ринулся на них и уложил на пол обоих.

— С поля Стегоцефала! — заорали возмущенные болельщики. — Долой Бульдозера! Гнать его в шею! Эта дубина нам всех мастеров перекалечит!

Лева Капелькин совсем приуныл. «Хива», даже «нью-хива», все-таки оставалась «хивой», а мастера— мастерами. С Тараса пот лил в три ручья. Курдюм давно уже «вешал лапшу». В Левиной команде оказывать хоть какое-то сопротивление противнику могли только он сам, Лева Капелькин, и Пашка Пахомов.

— Пашка, — свистящим шепотом заговорил Лева, — неужели мы просто так, за здорово живешь, отдадим им такую фору? Надо играть, Пашка! Надо ложиться костьми!

Лева отдал Пашке пас, но перед Пашкой, как молния, сверкнула греческо-римская фигура Валеры, который, перехватив адресованный Пашке мяч, уже неудержимо мчался к их кольцу.

— Держите его! — отчаянно закричал Лева. — Что же вы стоите, как вареные?

Валера взметнулся вверх в своем знаменитом прыжке. Мгновенно оценив ситуацию, он увидел, что все девять игроков обеих команд столпились под щитом и только десятый игрок — Славка — стоит, никем не прикрытая.

И вместо того, чтобы самому забрасывать верные два очка, Валера откинул мяч Славке. И Славка, изогнув в талии белоснежную и стройную свою фигуру, бросила мяч женскими руками в кольцо мужской команды и под гром аплодисментов всего зала точно попала в корзину.

На Леву Капелькина страшно было смотреть. Лицо его пылало гневом. Благородная инициатива — свести Валеру и Славку в одной команде — оборачивалась теперь против него ужасным унижением pro личного спортивного честолюбия.

— Кто Славку держит? — заорал Лева на своих игроков. — Почему она свободно по всему полю гуляет? Не хватало нам еще Славке проигрывать, да?

— Я Славку держу, — упавшим голосом признался Пашка Пахомов.

— Так держи ее плотнее! — рявкнул Лева Капелькин. — Не отходи от нее ни на шаг! Приклейся к ней! Мужик ты или повидло?

Это был горький, а главное — совершенно незаслуженный упрек. Весь зал видел, что Славка забила мяч не потому, что Пашка плохо держал ее, а потому, что прыгучий и ловкий греческо-римский Валера подарил ей эти два очка из собственных рук. Но тем не менее обидный упрек в том, что он, Пашка, мужчина, играет хуже Славки, женщины, был брошен публично, во всеуслышанье.

От Славки пахло духами и еще бог знает чем — женским, кружащим голову. У Пашки рябило в глазах, подкашивались ноги, когда он видел туго обтянутую майкой Славкину грудь, стройную спину и пушистые белокурые завитки волос на шее. Но с какой бы стороны ни пробовал Пашка подступиться к Славке, его постоянно встречало то правое, то левое Валерино плечо. Валера то нападал на Пашку и незаметно, в рамках правил, бил его резким движением плеч в грудь и спину, то вставал на пути Пашки к Славке, и Пашка, бессильно тыкаясь в него своими худыми ключицами, непрерывно испытывал боль от постоянных столкновений с Валерой.

И Пашкой постепенно овладело какое-то новое, незнакомое ему раньше чувство. Неожиданно он поймал себя на мысли о том, что голова его гораздо больше, чем Славкой, занята непосредственно самим Валерой, великим и неподражаемым Валерой.

И Пашке вдруг захотелось стать лучше Валеры. Не в том смысле, чтобы быть физически сильнее его, — этого просто не могло произойти. Пашке вдруг захотелось доказать всем, что он может стать не таким, каким он был вот в эти самые последние секунды — нелепым, неуклюжим «хивинцем», жалко тыкающимся в плечи Валеры, не умеющим удержать на баскетбольной площадке даже Славку, женщину, хотя и белокурую, хотя и белоснежную, но все-таки женщину.

Слово «повидло», произнесенное Левой Капелькиным в азарте игры, от горечи надвигающегося поражения, вдруг отбило в Пашкином состоянии какую-то границу, какую-то черту, которую ему захотелось немедленно переступить.

Пашка не желал быть больше «повидлом», ему не хотелось быть больше «хивой» — жалкой и бесправной «хивой», ютящейся на последнем подоконнике кафедры физического воспитания и спорта. Пашке вдруг захотелось стать лучше самого себя.

— Лева! — громко закричал Пашка неожиданным для всех ломающимся басом. — Неужели мы просто так, за здорово живешь, отдадим им такую фору? Играть надо, Лева! Костьми надо ложиться!

Пашка прошел от своего кольца несколько метров дриблингом и вдруг, неожиданно ускорившись и невольно, не осознавая еще этого, подражая Валере, сделал два разрешенных правилами больших шага и рванулся вверх в прыжке — конечно, не в таком мощном и высоком, как Балерин прыжок, но рванулся.

Мастера, не ожидавшие от Пашки такой прыти, тоже рванулись к нему, но было уже поздно. Долетев почти до самого щита Балериной команды, Пашка взмахнул рукой, и мяч оказался в корзине.

Зал взорвался аплодисментами.

— Ура, Пашка, ура-а! Дави мастеров!

Мастера начали игру со своей половины. Мяч попал к Славке. Привыкшая к близости Пашки около себя, Славка неуверенно оглянулась по сторонам и не очень сильно бросила мяч в ту сторону, где стоял Валера.

Пашка, как метеор, кинулся наперехват. Опередив на какую-то долю секунды Валеру, не догадывавшегося даже о том, что Пашка Пахомов обладает такой стартовой скоростью (а никакой стартовой скоростью Пашка не обладал, просто дух окреп в нем, проснулось самолюбие), Пашка поймал мяч перед самым лицом лучшего игрока университета, взметнулся под кольцом и точно положил мяч в корзину.

В спорте иногда так бывает: то, что сначала получается у одной команды, потом начинает получаться только у другой. Удача, сопутствовавшая мастерам, переметнулась на сторону «хивы». И лидером «хивинских» атак единолично сделался Пашка Пахомов. Вся «хива» играла теперь только на него, Пашка забил еще два мяча. Зрители и болельщики неистовствовали, бесконечно скандируя Пашкины имя и фамилию. Мастера недоумевали — никогда еще им не приходилось видеть, чтобы в течение одного тайма так резко изменился класс игры одного и того же человека.

Фора выросла до восемнадцати очков. Растерявшаяся Славка изо всех сил пыталась держать Пашку, бегала за Пашкой по всей площадке. Серые Славкины глаза и белокурые волосы порой находились всего в нескольких сантиметрах от Пашки, сердце которого чуть было снова не дрогнуло от тайной влюбленности в Славку.

Но в этот день в душе Пашки Пахомова родился настоящий спортсмен. Он отогнал чувства, в очередной раз обвел Славку и хотел было уже бросить мяч по кольцу, но в это время раздался свисток судьи Кости Хачатурова. Первая половина «матча века» окончилась. Был объявлен пятиминутный перерыв между таймами.