Факультет журналистики

— Возьмите билет, — скрипучим голосом сказал доцент Елкин.

Пашка сел за стол рядом с Тимофеем. В билете было дза вопроса:

1. Проблематика романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина».

2. Козьма Прутков.

Тимофей посмотрел на Пашку. «Все в порядке», — одними глазами сказал Пашка. Он и в самом деле вроде бы неплохо знал оба вопроса. Накануне, повторяя с Тимофеем билеты, они хорошо прошлись по всей программе.

Между тем около экзаменационного стола уже сидел Боб Чудаков.

— Какой у вас первый вопрос?

— Лирика Тютчева, — бодро ответил Боб.

— Пожалуйста, отвечайте, — сделал Елкин широкий жест рукой.

Студент Чудаков начал свой ответ издалека. Он коротко пересказал биографию Тютчева, особенно подробно задержавшись на дипломатической службе его в европейских странах. Долгая жизнь в отрыве от родины, по мнению Боба, была причиной возникновения в творчестве поэта глубоко интимных, элегических мотивов.

— Не совсем точно, но своеобразно, — перебил Чудакова Василий Иванович. — Продолжайте.

— Тютчев написал много лирических стихотворений, положенных на музыку русскими композиторами, — напористо отвечал Боб. — Например: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…»

— Что-что? — нехорошо улыбнулся доцент Елкин.

Эрик Дарский, не выдержав, фыркнул.

— Ох, простите! — спохватился Боб. — Это же Пушкин. Я просто перепутал. Я хотел прочитать совсем другие строки: «Я встретил вас — и все былое…» Очень похожие начала. Бывает же так: думаешь одно, а говоришь совершенно другое.

— Да, бывает, — неопределенно заметил Елкин.

Стараясь исправить ошибку, Боб с выражением

прочитал «Я встретил вас» до самого конца. Он так искренне хотел произвести на Елкина благоприятное впечатление, что последнее четверостишие произнес даже нараспев, с легким завыванием.

— «И то же в вас оча-арованье, — запел студент Чудаков, повторяя две последние строчки знаменитого стихотворения, — и та ж в душе моей любовь!..»

Экзаменатор нахмурился.

— В чем дело? — строго спросил он — Вы что, в консерватории экзамен сдаете?

Боб сидел потупившись. В аудиторию, привлеченная пением, испуганно заглянула пышноволосая Руфа. Тимофей Голованов, отвернувшись к окну, беззвучно смеялся. Даже Леха Белов, оторвавшись от своих листков, недоуменно поглядывал на Чудакова: уж не померещилось ли ему, Белову, пение на экзамене по литературе? Это было явное нарушение дисциплины.

Доцент Елкин, обозлившись на Чудакова, начал гонять его по всей программе. Особый упор преподаватель делал на критику — Белинский, Чернышевский, Добролюбов. Боб, барахтаясь в направлениях и взглядах революционных демократов, медленно, но верно шел ко дну.

— Статью Добролюбова «Луч света в темном царстве» читали? — в упор спросил доцент Елкин.

— Кажется, читал, — неуверенно ответил Боб.

— Читали или не читали? — сдвинул брови Елкин. — Только не пытайтесь мне здесь спеть дуэт Лизы и Полины «Последний луч зари на башнях умирает».

Боб подавленно молчал.

— Придется вам, Чудаков, еще раз прийти ко мне на экзамен. Запишитесь в деканате на пересдачу.

Сгорбившись, Боб вышел из аудитории.

Потом отвечал Эрик Дарский. У него был «Борис Годунов». Эрик добросовестно рассказал содержание экранизации одноименного спектакля, с большим знанием дела разобрал режиссерскую трактовку и операторское искусство, выразил неудовлетворение актерской игрой. Он хотел было уже переходить к анализу звукозаписи, но в это время Елкин остановил его.

— У меня такое ощущение, — он наморщил лоб и поправил на носу свои массивные квадратные очки, — что я сегодня куда-то не туда попал. Один поет, другой рассказывает о кино. А где же литература? Ведь мы же собрались здесь, как мне кажется, для того, чтобы поговорить именно о литературе. Но может быть, я ошибаюсь? Может быть, я по рассеянности пришел в консерваторию или во ВГИК?

— Никак нет, — поднялся с места в углу аудитории Леха Белов, — это МГУ, факультет журналистики, четвертый курс, пятая французская группа.

Елкин взглянул в лежащую перед ним на столе экзаменационную ведомость.

— Совершенно правильно, — поблагодарил он кивком головы старосту. — Спасибо, голубчик. Вы развеяли мои сомнения.

Леха с видом победителя опустился на стул. Половина экзамена, как он считал, была у него уже в кармане.

Елкин вплотную приблизился к студенту Дарскому.

— «Луч света в темном царстве» читали? — строго спросил экзаменатор.

Это было спасение. Эрик хорошо знал «Луч света». Не переводя дыхания, он отбарабанил добролюбовскую статью и успел даже ввернуть несколько слов о кинофильме «Гроза», выделив удачное исполнение роли Катерины народной артисткой Аллой Константиновной Тарасовой.

Елкин подобрел. Он поставил Эрику четверку и отпустил с миром.

После Дарского ответ держал Леха Белов. Василий Иванович, глядя на выцветшую от долгой и безупречной службы Лехину гимнастерку, сразу же проникся к нему необыкновенной симпатией. Он минимально спросил его по билету, одобрительно покивал головой, прочтя исписанные Лехой листы, и, отложив их в сторону, спросил:

— Скажите, голубчик, вы, разумеется, «Войну и мир» Льва Николаевича Толстого читали?

— Так точно, читал! — браво ответил староста Белов.

— Скажите, голубчик, а какая сцена из этого романа вам больше всего понравилась?

— Бородинский бой! — не задумываясь, гаркнул Леха.

И, не давая доценту опомниться, демобилизованный старшина отрывистой скороговоркой изложил Елкину диспозиции Кутузова и Наполеона, назвал количество войск, участвовавших в сражении с обеих сторон, а также главные пункты атаки французов и обороны русских — батарею Раевского и Семеновские флеши. Он, правда, ошибочно произнес слово «флеши» как «плеши», но даже это не изменило дела — Елкин снисходительно улыбнулся, удовлетворенно провел ладонью по собственной лысине и поставил Белову «отлично».

С Тимофеем Головановым разговор был еще короче. Как только Тимофей пересказал содержание статьи Ленина «Памяти Герцена», Василий Иванович сразу же перешел ко второму вопросу. И как только Тимофей и здесь начал вспоминать наизусть цитаты из Плеханова, доцент быстро нарисовал в головановской зачетке слово «отлично» и пожал Тимофею руку.

— Вот теперь я вижу, что не ошибся адресом, — широко улыбаясь, говорил Елкин, провожая групкомсорга до дверей, — и действительно попал в университет на экзамен по литературе. Есть у вас в группе, оказывается, не только певцы и кинематографисты, но и весьма осведомленные в литературном процессе прошлого века юноши.

Василий Иванович запустил в аудиторию последнюю «порцию» экзаменующихся — Инну, Жанну, Руфу и Степана Волкова — и призвал к своему столу студента Пахомова.

— Бурное развитие русской революции, — энергично начал Пашка, — ярким выразителем которой явился Лев Толстой, углубляло свойственное писателю стремление дойти до самого корня во всем — и в характеристике современного ему состояния человечества и в поисках выхода из этого трагического состояния. Все эти общие свойства творчества Толстого с особенной силой проявились в романе «Анна Каренина». Социальное значение этого произведения очень высоко. Слова одного из героев романа — «у нас все переворотилось и только укладывается» — были самой точной характеристикой жизни России переходной эпохи, когда разрушались старые феодально-крепостнические отношения и нарождался новый, капиталистический строй…

Доцент Василий Иванович Елкин, с интересом взглянувший на студента Пахомова, как только тот произнес первую фразу, уже на второй его фразе уселся напротив Пашки за стол и пристально начал разглядывать малознакомого ему по лекциям студента.

— Толстой всегда был неумолимым обличителем эксплуататорского общества, — продолжал Пашка, — беспощадно срывавшим всяческие маски со всех видов социальной лжи, фальши и угнетения. Но Толстой не только критиковал современное ему общество. Он активно разрабатывал положительный общественный идеал. В романе «Анна Каренина» он поставил конкретные вопросы демократии и социализма. Мысль Толстого постоянно была направлена не только на отрицание, но и на утверждение. В «Анне Карениной» писатель стремился показать, какова должна быть вообще человеческая жизнь…