Страница 20 из 39
Метельский сбросил вторую «карту» и весело посмотрел в аудиторию.
— Недурственно ведь сказано, а?.. Или вот еще: «Взглянул, словно рублем подарил». Ах, этот рубль! — восклицает Щедрин. Сколько государственных и публицистических усилий, сколько полемики потрачено, чтобы он настоящим рублем смотрел, а он все на полтинник смахивает. Придется, видно, старую пословицу на новую менять… Или еще: «Ешь пироги с грибами, а язык держи за зубами». Что же Щедрин? Вот, прошу: из тлетворного продажного запада тянуло домой, на север, в печное тепло, за двойные рамы, в страну пирогов с грибами и держания языка за зубами… Ха-ха-ха! Смешно-с, не правда ли?
Друг Человечества, еще раз хохотнув, сбросил на кафедру последний прямоугольник.
— Что же здесь происходит? Раскрытие и конкретизация известного изречения в новом контексте служат приему сатирического преувеличения. Скрытый юмор усиливается, живущая в подтексте горькая усмешка становится более прозрачной. Широкое и абстрактное толкование распространенной словесной формулы сменяется более узким, но зато и сатирически более заостренным. А ведь что такое истинный смех? Смех — одно из самых сильных орудий против всего, что отжило и еще держится бог знает на чем важной развалиной, мешая расти свежей жизни и пугая слабых. Смех вовсе не шуточное дело. В церкви, во дворце, вытянувшись во фрунт перед частным приставом, перед начальником департамента, никто не смеется. Слуги лишены права улыбки в присутствии господ. Одни лишь равные смеются между собой. Если низшим позволить смеяться над высшими, если низшие, глядя на высших, не могут удержаться от улыбки, тогда прощай чинопочитание. Заставить человечество улыбнуться над богом Аписом, говорил Герцен, значит расстричь его из священного сана в простые быки…
Часть третья
Сессия
1
Пришла сессия. Сдавать надо было целую кучу экзаменов и еще больше зачетов — седьмой семестр был до предела перегружен всевозможными спецкурсами и спецсеминарами.
К немалому своему удивлению, студент четвертого курса факультета журналистики Павел Пахомов обнаружил, что о половине этих спецкурсов и спецсеминаров он не только никогда не слышал, но и вообще даже не подозревал об их существовании на белом свете.
Весьма опечаленный неожиданным открытием, Пашка сидел на последних лекциях седьмого семестра рядом с Тимофеем Головановым и предавался мрачным раздумьям.
Тимофей потребовал от Пашки клятвы в том, что до окончания сессии он, студент Пахомов, ни разу не зайдет на кафедру физкультуры. Пашка клятву дал, и, таким образом, великая Пашкина спортивная слава, добытая в «матче века», пошла прахом.
Один из спецсеминаров, зачет по которому был включен в будущую сессию, носил витиеватое наименование «Проблемы освещения вопросов сельского хозяйства на страницах областных газет». Вел этот семинар довольно странный, но в то же время интересный человек по фамилии Бочков — по имени и отчеству его почему-то никто никогда не называл. Он был агрономом по образованию, потом окончил институт «красной профессуры», работал во многих областных газетах, потом снова учился, вышел на пенсию и теперь преподавал на факультете журналистики. Главной особенностью натуры Бочкова была его необыкновенная любовь к деревне вообще и к продуктам сельскохозяйственного производства в частности, а точнее сказать— к огородным культурам. На занятия своего семинара он любил приносить некоторые наглядные пособия — то репу, то редиску, то зеленый лук, то стручки гороха, то клубни картофеля, то подсолнух, то какой-нибудь особо выдающийся корнеплод— и сопровождал показ наглядных пособий пространными агрономическими комментариями.
Шутники на факультете журналистики высказывали иногда опасения, что когда-нибудь Бочков принесет на семинар в портфеле гуся или поросенка, а то пригонит пару овец или притащит улей с пчелами. Но Бочкова вопросы птицеводства, животноводства и пчеловодства волновали гораздо слабее, чем проблемы огородничества. Исключения он делал только для полеводства: однажды из портфеля был извлечен лохматый миниатюрный сноп пшеницы. Случалось попадать на семинар»! колосьям ржи, встречались овес, лен, гречиха, конопля, но основным пристрастием оставалось все-таки огородничество.
Свои спецсеминары Бочков часто начинал устными рассказами о преимуществах жизни в деревне перед жизнью в городе. Вниманию слушателей Бочков предлагал роскошные панорамы сельских рассветов, жаркого летнего полдня или позднего заката, когда стада уже вернулись с полей, хозяйки доят коров, первая струйка парного молока весело ударилась о дно ведерка, а в огородах уже висят спелые помидоры, красно и кругло созревающие на высоких кустах… Бочков рисовал перед студентами впечатляющие картины сенокосов, жатвы, молотьбы, щедрые пейзажи ранней деревенской осени, когда уже сметаны стога, собраны в овины хлеба, а в огородах синеют баклажаны, желтеют тыквы, лиловеет свекла, пламенеет морковь… Все эти живописные словесные пассажи Бочков «исполнял», конечно, не случайно. Он стремился разбудить у студентов факультета журналистики — в основном городских жителей — любовь к сельскому хозяйству. И, надо сказать, он преуспел в осуществлении этой своей миссии.
Покончив с лирическим вступлением, хитрый Бочков незаметно переводил семинар в русло собственно газетной тематики, превращаясь из агронома и огородника-любителя в профессионального журналиста. И здесь туго приходилось тем, кто плохо слушал беседы Бочкова о работе в областной газете и не имел письменных конспектов его рассказов о том, когда надо начинать в газете кампанию за подготовку к севу, когда — за подготовку к уборке урожая, когда — к сдаче зерна на элеваторы, а когда — к ремонту тракторов и вывозу в поля удобрений.
Ничего этого не знал незадачливый студент четвертого курса Павел Пахомов. На семинаре у Бочкова он был всего один раз, да и то после того, как три часа мотался с «хивой» в спортивном зале на кафедре физкультуры. Естественно, в голове от этого единственного посещения бочковского семинара ничего не осталось — в тот день голова почти ничем не отличалась от баскетбольного мяча, который целых три часа до семинара гонял ее хозяин.
И тем не менее сдавать зачет все-таки было надо, и Пашка Пахомов, одолжив у Тимофея Голованова конспекты, на скорую руку перелистал их и отправился вместе с Тимофеем на зачет.
Бочков был приятно удивлен появлением студента Пахомова в аудитории, где он принимал зачет по «проблемам освещения» у пятой французской.
— Вы ко мне? — участливо спросил он у Пашки, как только тот переступил порог.
— К вам, — угрюмо ответил Пашка.
— А зачем? — поинтересовался Бочков. — Я сейчас занят, я зачет принимаю.
— Я тоже зачет пришел сдавать, — насупился Пашка.
— Зачет? — удивился Бочков. — А разве вы тоже из этой группы?
— Да, из этой.
— А почему же я вас никогда не видел?
— Я был один раз у вас на семинаре…
— Только один?
— Я еще на консультации у вас был…
— Да, да, припоминаю. Как ваша фамилия?
— Пахомов.
— Скажите, товарищ Пахомов, а где же вы были во время всех остальных моих семинаров? Ведь их было довольно много.
— Он болел, — пришел на помощь Тимофей Голованов, чувствуя, что Бочков сейчас выгонит Пашку до зачета, — у него был бюллетень…
— Болел… Так-так, понятно.
— Мы готовились вместе, — продолжал Тимофей, — он хорошо знает ваш курс. Я прошу допустить его к зачету.
— Ну что ж, — улыбнулся Бочков, — ваше ручательство, товарищ Голованов, как комсорга, для меня многое значит. Садитесь, товарищ Пахомов. Посмотрим, как вы заочно изучили мой курс.
И Пашка сел за стол напротив Бочкова.
— Товарищ Голованов, — спросил Бочков, — может быть, вы тоже будете сдавать зачет вместе с Пахомовым? Так сказать, репетитор со своим болезненным подшефным. Не возражаете?
— Пожалуйста, — согласился Тимофей и сел рядом с Пашкой.