Разочарование разбуженной девочки

- Мама, а что это у тебя и тети Ларисы,  - Это она о подруге ее мамы, – помада вся, по губам размазана?!

- Чем, это вы, тут, занимались? А..!

Точно, ай же, как она точно подметила! Вот так подруга моя молодец. И пока ее мама таращит глаза, а затем, повернувшись назад,  хочет спросить, что-то в поддержку, от тети Ларисы, подруга моя, сильно дергает, меня за руку и мы с ней выскакиваем, за дверь, в парадную. Кубарем сыпемся с ней по лестнице и уже обе смеемся, во весь голос.

В этот день, к ней домой не идем, взявшись за руки, слоняемся по городу.

Мне приятно держать ее теплую ладонь, ощущать ее легкость в движениях рядом. Что-то есть у нее от щенка, что мотается под ногами, со щенячьей радостью от того, что его любят и водят. Только после этого случая понимаю, как мне она нравится, как приятно мне быть с ней рядом. Я готова с ней рядом шагать и шагать, по улицам нашего города, с этими  его машинами и людьми  и не замечать ничего, из того, что мелькает пред глазами, а видеть только в бездонных глазах ее, маленьких, бешеных чертиков.

Пару раз залезаем в автобус, и катим на нем, до конца, прижимаясь тесно, вдвоем на сидении, вдруг сразу ставшими такими тесным и прижимаясь горячими, нашими бедрами. Временами касаемся коленями, телами, друг дружку, когда прыгает старый автобус, по раздолбанным в пух и прах, улицам. Каждый раз, отрываясь, с сожалением и ожиданием следующего толчка, что бы еще теснее прижаться к любимому, теплому телу подруги.

Возвращаемся, молча, не выпуская рук, уклоняясь вдвоем, в одну сторону, от прохожих. Заходим в наш двор, и я чувствую, как напряженно дрожит ее теплая рука и сама не в силах унять ее, тоже. Почти бегом скачем по лестнице выше и выше, пропуская двери ее и соседей. На самой последней площадке, перед чердачной дверью, останавливаемся и не можем никак унять дыхание и вовсе не от того, что запыхались, а потому, что волнуемся так, что сбивая дыхание, ждем его, неотвратимого, первого поцелуя.

- Господи! Что это! Как! Почему?  - Бешено крутятся в голове, в страшной правде греховные и правдивые мысли.

- Почему ее, а не его? Почему, почему, почему?  

 Полутьма, окружает нас сумраком теплого вечера. Я вижу только ее, только ее глаза, в расплывающемся полумраке. Вот ее касание плеча, горячей и дрожащей рукой. Удивительно легкое прикосновение горячей руки к талии. Мои руки загипнотизированы и висят безвольно вдоль тела. Я ощущаю приближающееся тепло, от ее небольшого тела и руки, которые тянут меня, прижимают к ней и гладят тело. Лицо ее ближе и ближе и я, оживая от дурмана гипноза, тянусь к нему, сближая лица и коснувшись щеки, поражаюсь чистотой и запахом, шелковистой мягкостью девичьи кожи.

Все! Все мгновенно уходит! Только тепло и запах ее. Необычно приятное чувство касания упругого тела, ноги, груди. Прижимаюсь вся сразу и всем. Меня так притягивает она, что я чувствую, как до боли в ареолах сосков, обжимаются груди. Лицо медленно отползает, и я слышу ее волнительное и прерывистое дыхание в самое ухо. От него, вдруг волна, горячей лавиной окатывает все тело. Не дышу, умираю. Только слышу удары сердца. Тук- тук, тук-тук, тук-тук.

Не понимаю как, но я нахожу ее полыхающие, мягкие, нежные губы.

 Касаюсь своими губами. Искра! Еще касаюсь! Разряд током! Еще! Еще!

Все, я не в силах бороться с природой и меня обволакивают детской теплотой, нежные, доверчивые губы любимой.

Не могу оторваться! Не могу дышать! Не могу шевелиться! Не могу! Не могу! Не могу!

Сознание выплывает, медленно, заслоняя божественный вкус ее губ. Господи! Я, что, умираю? Опять проваливаюсь в ощущения ее губ и дыхания. Возвращаюсь с ее отстраненностью и того, что жить не могу без всего. Без нее, ее губ, ее тепла, ее тела.

Она дышит, отчаянно и порывисто. Жмемся телами, до боли. Губы сами ищут, находят и соединяются снова и снова. По всему бежит мягкая и теплая волна, обволакивая сознание, руки и ноги, которые не подчиняются мне, и я чувствую, что я могу сей час же упасть в ноги любимой. Меня обжигает слеза, тонкой влагой касаясь лица.

 Это, что? Это я? Нет, я не плачу, это она! Отрываюсь от тепла, любви и говорю, не узнавая своего голоса.

- Почему? Почему плачешь, любимая?

Обнимая трясущиеся плечи, прижимаю голову. Милая плачет беззвучно. Стоим замерев. Стоим долго, все так же. Я держу ее плечи, она на груди. Согревает груди мои горячим дыханием. Я целую ей голову, вдыхая запах волос, наклоняясь, целую тонкую и открытую, нежную шею. Слышу рядом дыхание ее, шумное, чистое, неповторимое.

 Поворот головы ее и не вижу глаз  в темноте, только пятно темное и лучистой вместо глаз. Она шепчет.

- Ты, меня любишь?

Я дома, болею. Вторую неделю в постели. Мама хлопочет и что более всего удивительно, что хлопочет и он, этот Гад. И вовсе не Гад, теперь, а Лев Петрович, как оказалось. За эту неделю я увидела то, что не замечала все последнее время. Дома-то все наладилось. Видно не прошел даром ему мордобой, и мужик  впрямь за дело взялся. А впрочем, не только за дело. По тому, как легко порхала мама по дому, хоть и озабоченная моей болезнью, но я чувствовала и видела это своими глазами, как она расцветает, как ей радостно и легко. Вот же думаю, что с мамкой этот Лев делает. Не узнать! Изменения коснулись и меня. Теперь я уже не слышу по ночам ее, звуки их любви. Купили новую мебель, и дверь в свою спальню сменили. Много изменилось. От куда-то появились в доме деньги. Что-то мутил отчим. Но об этом потом. Меня поразили изменения в отношениях его и мамы.

Размышляю об этом почти всю неделю.

Странное существо мы женщины. Стоит только  погладить, да приласкать, как мы просто из кожи лезем перед любимыми. Все стараемся угодить, обустроить, заботимся. Обязательно заботимся. Ну, как же иначе, иначе никак нельзя. Смотрю, как она около него крутится, и не узнаю в ней ту, заполошную работой, не устроенной семейной жизнью и униженную гулящим мужем. Передо мной совсем иной человек. Красивая и уверенная, счастливая женщина. Про себя думаю, а смогу ли я так? Неужели все от этого? Что, это думаю такая за сила, в мужиках? Опять возвращаюсь к осмысливанию этих их атрибутов. Если так разобраться, то это просто отросток такой в организме. У обезьяны хвост, а у мужиков этот, ну их, как его там, член. Нет, пусть уж будет лучше, пенис. А то член, звучит как-то вызывающе. Конечно, признаюсь себе, мне интересно вживую увидеть и потрогать. Я уже много раз видела его на картинках, в кино, что смотрели с подружкой. Видела его в действии. Даже видела, как ее отец это проделывал, там, на кассете, с парами. Но, чтобы сказать, у меня дыхание перехватывало, так нет, такого, ни разу не было. Меня больше в тех фильмах привлекла реакция подруг их. Вот этим я действительно зажглась. Сколько красивых движений, желаний, эмоций! Обратила внимание на то, что подруга говорила об увиденном, как-то по-другому. У нее на первом месте мужики, члены. Я еще тогда удивилась. Фильмы то смотрим вместе, а видим в них разное. Спросила ее пару раз о деталях, а она мне все об этих членах, да яйцах. Вот, подумала тогда, какая-то она извращенная! Я – то, даже не видела их, все больше тела женщин разглядывала и так ими любовалась, что возбудилась, конечно. Потом они, эти обнаженные тела женщин, мне все по ночам снились, и я просыпалась, от того, что во сне их обнимала, прижималась к ним, лезла к ним туда пальцами. А они горячие, мягкие, сочные. Ух, как я тогда возбуждалась! Выручали меня все те же, мои губки. И такой я кайф получала от этого. Лежала, теребила свои губки и мысленно их ласкала. И, что только с ними не проделывала. Это я и о тех и о других. В смысле, о женщинах и губках.

Думала только о том, какие они у них, мои вот такие, а их? Вспомнила, как увидела в каком-то отрывке, мельком, что у девочки в фильме, там не губки, а будто цветочек какой. Вся она в складочках аппетитных, перегибах затейливых, линий и тканей. И еще, довольно крупная, а не лодочка. Скорее гребешок, большой, петушиный. Ух, как меня она возбудила! Я помню, что специально в класс биологии пошла, потом все репродукции птиц на больших таких плакатах и картинках разглядывала. Был там один петушок нарисован, ну точь в точь, с точно таким же, как у той девочки, губками. Только они у него свисали с головки, а у девочки той с того места, где надо. И я так увлеклась этим, что стала в книги к мамке заглядывать. Меня интересовало все. И как у нас там все устроено и как развивается и почему. Я стала читать, а там все на латыни. Я взялась за атлас человека. Лежал он и пылился до этого дома. Однажды мама меня застала за этим занятием, когда я разрезы промежности и вульвы разглядывала. Они так хорошо были нарисованы, талантливо.  Не испугала меня, а присела рядом и стала пояснять. Помню, я такая была благодарная ей за понимание, за поддержку. А она мне в конце говорит, что мне надо латынь изучить, иначе я сразу запутаюсь. Вся медицина на латыни держится, знать ее надо хорошо. С того дня я стала латынь ту изучать, сначала сама, а потом даже на курсы пошла. Мама очень удивилась, но мне ничего не сказала. Потом-то она мне призналась, что впервые встретила человека, которому латынь зачем-то понадобилась, и он ее изучает добровольно. В институте, она говорит, все студенты ее просто ненавидели. А, тут? А она у меня, как ни странно, очень хорошо пошла. Училась, то я в школе все время отлично.