Охота на духов

— «Одежда», «еда»! — передразнил его Ходец. — А Нарик-то где?

Фин-Кединн ответил не сразу. Он явно колебался. Потом все же ласково сказал:

— Нарик погиб во время большого пожара. Ты разве не помнишь? Твой сын умер.

Торак молча уставился на него; он был потрясен.

— Да вот же он!Вот он, мой Нарик! — воскликнул Ходец, вытаскивая из своей замусоленной шапки совершенно сонную мышь-полевку.

Торак, стараясь говорить очень медленно и отчетливо, попытался прояснить ситуацию:

— Ходец, ты как-то рассказывал, что потерял глаз случайно, когда кремень колол. Так, может, это не так? Может, ты потерял его во время того большого пожара? Когда мой Отец огненный опал разбил?

Старик грязным пальцем нежно погладил мышку и проворчал:

— Он просто сам из глазницы выскочил, вот ворон его и склевал. Вороны любят глаза выклевывать.

Фин-Кединн мрачно посмотрел на него и предпринял еще одну попытку:

— Теперь ты отомстил за смерть Нарика, Наррандер. Ты помог нам покончить с владычеством Эостры. Пойдем с нами. Поживи в мире и покое.

Но старик, словно не слыша его слов, продолжал что-то бормотать или напевать, поглаживая свою мышку.

Фин-Кединн жестом показал Тораку, что им пора уходить, и снова обратился к Ходецу:

— Прощай, Наррандер. И пусть твой хранитель всегда плывет с тобою рядом!

Когда они уже собрались уходить, Ходец вдруг резко выбросил руку и, вцепившись своими когтями в одежду Торака, подтащил его к себе. Хватка у него, надо сказать, была сильная. Торак чувствовал на своем лице зловонное дыхание старика, видел, как в его единственном глазу мелькает, точно рыбка-голец в мутном озерце, нечто непонятное, но вполне разумное.

— Мальчишка-волк охвачен тревогой? — спросил Ходец, вглядываясь в его лицо. — Кусочки чужих душ по-прежнему липнут к его душе? Душа Великого Скитальца, душа Той, Что В Маске? Да-да! Он такой же, как Ходец! И он тоже подобрался слишком близко!Так что теперь придется ему вечно быть в движении!

Торак вскрикнул и вырвался из рук Ходеца, а тот трескуче рассмеялся, потом мучительно закашлялся и умолк.

Там они его и оставили — в пятне лунного света под сломанным падубом. И он по-прежнему прижимал к груди мышь-полевку.

Силки они все-таки решили проверить, но за всю дорогу оба не проронили ни слова. В силках они обнаружили трех белых куропаток и двух зайцев, уже окоченевших и присыпанных снегом. Фин-Кединн ощипал одну из птиц, а Торак тем временем развел костер и положил в огонь плоский камень. Когда камень нагрелся, Фин-Кединн разрубил куропатку на части, разложил на горячем камне, и вскоре жаркое было готово. Когда они поели, вождь племени Ворона снял с пояса точило — обломок оленьего рога — и принялся молча точить свой нож. Заговорил он лишь через некоторое время.

— Я как-то рассказывал тебе, — сказал он, не глядя на Торака, — что седьмой Пожиратель Душ погиб во время пожара. Я сказал так только потому, что поклялся Наррандеру никому не раскрывать его тайны. Ведь он тогда выжил.

— А Нарик — это его сын?— только и спросил Торак, выслушав это сообщение.

И Фин-Кединн, подумав немного, рассказал ему историю, которую и сам некогда узнал от отца Торака на следующий день после того пожара:

— Нарику было восемь лет, когда Наррандер присоединился к Пожирателям Душ, которые сперва называли себя просто Целителями. Вскоре Наррандер захотел выйти из их сообщества, однако Целители его не отпускали, а он заупрямился. И тогда, чтобы заставить Наррандера им подчиниться, Повелительница Филинов схватила его сына Нарика и где-то спрятала. — Фин-Кединн сокрушенно покачал головой. — А когда наступила Ночь Душ, твой отец призвал их всех, и они собрались на том месте, которое впоследствии стало называться Обгорелым Холмом. Там твой отец и разжег огромный костер, а затем и пожар устроил. Там он и огненный опал расколол. Во время этого пожара колдун племени Тюленя получил страшные ожоги, а Ходец лишился глаза. Но никто из них не погиб… кроме Нарика. Та, Что В Маске связала мальчика и спрятала так, что убежать он не смог. А Наррандер потом нашел обгорелое тело сына и сошел с ума от горя.

Шипел и плевался костер. Серая сова бесшумно пролетела мимо — охотилась.

Подняв голову, Торак смотрел, как гаснут в преддверии рассвета огни Самого Первого Дерева. Он думал о Нарике и Наррандере, о своих родителях и о тех талантливых, но потерявших путь колдунах, которые превратились в Пожирателей Душ. «Сколько страданий! — думал он. — И ради чего?»

— Теперь все это в прошлом, Торак, — тихо промолвил Фин-Кединн. — Все кончено.

— Я знаю. Но я думал… я надеялся, что мне станет легче…

— Для этого потребуется еще какое-то время.

— И сколько же времени может для этого потребоваться?

Вождь племени Ворона только руками развел.

— После смерти твоей матери прошло много зим, прежде чем моя душа как-то исцелилась.

— И что же вернуло тебя к жизни?

— Забота о моем племени. Забота о Ренн.

Ее имя словно повисло между ними в морозном воздухе.

Торак нервно вскочил, сделал несколько шагов в сторону, потом вернулся.

— Я понимаю, она должна остаться. И возможно, Ходец прав, возможно, я всегда буду скитальцем. Но я не могу… не хочутерять ее!

Ему так нужно было, чтобы Фин-Кединн одним своим словом сразу все исправил, но лицо вождя казалось неприступным и твердым, как камень. Сунув нож в ножны, он кратко распорядился:

— Я отнесу добычу на стоянку, а ты потуши костер и сходи к реке — лески проверь.

Ренн совершенно забыла о том, что надо взять с собой хоть какую-то еду; к рассвету она здорово проголодалась и пребывала в самом отвратительном настроении. Торака она, разумеется, так и не нашла, хотя видела множество волчьих следов. Кроме того, Ренн терзали весьма неприятные предчувствия относительно Дарка.

Горные племена приняли его тогда только потому, что он пришел вместе с нею и с Тораком, но даже спать они ему велели в отдельном жилище на самом дальнем краю стоянки. В племени Ворона к Дарку тоже сперва отнеслись весьма настороженно; отношение к нему людей несколько переменилось только с появлением Арк: мальчишка, которого повсюду сопровождает белый ворон-хранитель, безусловно, заслуживает уважения. А Дарк мгновенно приспособился к жизни в Лесу и старался постоянно находиться среди людей. Но вчера Ренн заметила, что Дарк сидит в одиночестве и с тревогой водит пальцем по фигурке мускусного быка, которую сам когда-то вырезал из слюды и взял с собой, покидая свою пещеру. На всякий случай Ренн решила напомнить Дарку, что Фин-Кединн разрешил ему оставаться в их племени как угодно долго. Но он в ответ на ее слова только вежливо кивнул, и она поняла, что на самом деле он словам вождя не поверил и очень боится, что ему вскоре велят убираться отсюда подобру-поздорову.

«А ведь ты и сама была с ним не очень-то ласкова, — ругала себя Ренн, возвращаясь на стоянку и по пояс проваливаясь в глубокий снег. — Очень это было „умно“ с твоей стороны! Нечего сказать, „поддержала“ чужака! А ведь он действительно нуждался в твоей поддержке!»

Торака она нашла на реке; острым концом оленьего рога он прорубал ледок в уже подмерзших лунках и одну за другой вытягивал лески с пойманной добычей. Рядом с ним лежала уже довольно большая горка сигов, а чуть поодаль бродили Рип и Рек, притворяясь, что выловленная и уже застывшая рыба их совершенно не интересует.

Торак быстро глянул на Ренн и продолжил работу.

В отличие от нее, он по-прежнему носил длинную парку, которую ему подарили в племени Горного Зайца, и подпоясывал ее тем широким кушаком, который дал ему на прощание Крукослик: кушак представлял собой широкую полосу оленьей кожи, украшенную вшитыми в нее рядами оленьих зубов. И Ренн вдруг подумала о том, что Торак выглядит хорошо, но совершенно иначе, чем все остальные обитатели Открытого Леса. Она спросила: зачем ему непременно нужно так сильно от всех отличаться и не мешает ли ему это?