Соседка

Матильда и Филипп сняли небольшой домик с террасой на самом берегу моря. Домик окружали роскошные пестрые клумбы с южными цветами и замечательный сад.

Филипп не любил загорать и после утреннего купания обычно лежал в гамаке в тени анисовых деревьев. А Матильда обожала солнце. Подолгу плескалась в море, разомлевшая от жары, часами валялась на прибрежном песке. Не прошло и нескольких дней, как ее кожа покрылась шоколадным загаром. Из белокожей француженки Матильда превратилась в смуглую сицилийку. И только ослепительно белые зубы выделялись на ее лице.

По вечерам они гуляли по парку и ходили ужинать в ресторан.

Матильда заметила, что становится до неприличия черной, и решила прервать на несколько дней свои солнечные ванны. После утреннего купания она, как обычно, сходила за минеральной водой, приняла душ и, расположившись за большим столом на террасе, принялась за работу. Окружающий пейзаж приносил вдохновение.

— Я видел эскизы твоих рисунков, — Филипп подошел к ней. — Замечательная книга получится.

— Ой, не знаю, не знаю, — Матильда пожала плечами. — Ты говоришь о моих работах, а сам думаешь о другом.

Филипп отложил газету, сел в кресло.

Они так и не решились поговорить после того злополучного дня. Целую неделю в Эвиане они вели себя так, будто ничего не произошло. Конечно, настроение у обоих было уже не тем, этого нельзя было скрыть, но Матильда ждала, что Филипп сам начнет разговор. Но он молчал. И это молчание угнетало Матильду. Хотелось ясности.

— Да, я думаю о том, как мы будем жить дальше, — сказал Филипп. В его голосе не было прежней мягкости и ласки. — Я договорился с мадам Жюво, чтобы подыскала нам квартиру где-нибудь в Гренобле. Она — наш добрый гений. Недавно я узнал про нее вот что. Ее прежний любовник (он живет где-то в Новой Каледонии) вроде приехал ее повидать. И представляешь, она специально уехала в Париж, чтобы его не видеть. Она понимала: прошлого не вернуть. И поэтому избежала встречи.

— Неправда! — от его слов Матильду передернуло. Она вскочила со стула.

Уж она-то знала настоящую правду. Бернар рассказал ей все во время одной из встреч в гостинице. Поверхностность суждений Филиппа разозлила Матильду.

— Ты говоришь просто чушь, — сама того не замечая, она стала кричать, хотя повышать тон было не в ее манере. — Этот человек был ее единственной любовью. Из-за него она пыталась покончить с собой. А он до сих пор не знает этого. Она пощадила его. Поэтому и уехала. Мадам Жюво — необыкновенная женщина.

Матильду трясло. Она не терпела, когда оскорбляли это святое чувство. Не каждый способен любить, а тем более так самозабвенно. История мадам Жюво очень взволновала ее еще тогда, потому что была глубоко близка ей. Матильда знала, что такое любовь. Она тяжело вздохнула и села в кресло.

— Ему этого никогда не понять, — сказала она.

— Еще бы! И мне этого не понять. Вы — женщины — умнее нас в любви.

Всегда спокойный и уравновешенный, Филипп взорвался. Никогда ему не было так обидно и горько. Он принимал Матильду такой, какая она есть, но теперь уже во многом не мог разобраться. Возможно, он холоден и недалек, не понимает каких-то тонкостей женской души, но он жил всю свою жизнь, никого не обманывая, и не терпел лжи. Он всегда был открыт и прям. И вот в один прекрасный день он узнает, что его жена, которую он обожал, считая святой, обманывает его, лжет. Все эти годы (ведь до свадьбы они были знакомы четыре года) он жил с лгуньей. Значит, все ее слова, все, что она когда-либо делала, говорила, ее поцелуи — все фальшь. Она только жила с ним под одной крышей, а ее душа, ее чувства всегда принадлежали другому.

От этих мыслей Филиппу становилось совсем не по себе.

Но еще больнее было видеть страдания Матильды. Он видел, какое впечатление на нее произвели его слова. Но он должен был их сказать. Больше, пожалуй, он не будет возвращаться к этой болезненной теме. Он должен ей помочь. Отдых пойдет ей на пользу. Они постараются пробыть здесь как можно дольше, а по приезде он сразу займется поисками нового жилья. Нужно все уладить. Он не может ее потерять.

Поздней августовской ночью такси подъехало к дому Бушоров. Из машины вылез Филипп и стал вносить чемоданы в дом. Немного помедлив, вышла Матильда. У крыльца она остановилась. В окнах соседей горел свет. Уже поздно, почему же они не спят?

— Пойдем, Матильда, — Филипп взял ее под руку и повел в дом.

Включили свет. Здесь все было, как прежде, но выглядело угрюмо. Стены, мебель как будто говорили: «Уезжайте отсюда, уезжайте».

Филиппу не хотелось возвращаться в этот дом. Не хотелось встречаться с соседями. Он знал, что Бернар, будучи рядом, вновь нарушит душевный покой Матильды.

Но другого выхода пока не было, и Филипп как ни в чем ни бывало принял душ. Приготовил чай.

Матильда, очень уставшая с дороги, сразу после ванны легла в постель.

— Выпей, дорогая.

— Спасибо, милый, — она поставила поднос на колени.

И все-таки это был их дом. Они успели привыкнуть к нему. И эта спальня, так тщательно обставленная Матильдой, стала до боли родной. Так не хотелось все это разрушать…

С этими мыслями они уснули.

Матильда проснулась от шума электрической бритвы. Было воскресенье, но Филипп почему-то решил встать так рано. Матильда подошла к окну. Отодвинула шторы. Утренние лучи солнца озаряли комнату. В том году лето было на редкость удачным. Дни стояли теплые и сухие.

Чета Куффре вероятно еще спала. Окна их спальни были плотно зашторены.

Филипп брился, стоя перед зеркалом в ванной. В воздухе плавал терпкий аромат одеколона.

Она приблизилась к нему сзади, обняла, хотела поцеловать, но Филипп резко оттолкнул ее.

— Что с тобой, Филипп?

— Скажи, как меня зовут? — он больно схватил ее за руку.

— Филипп…

От неожиданности Матильда открыла рот.

— Так почему же ты во сне называешь другое имя? Если ты не помнишь, я могу тебе назвать его.

— Нет!

Вся в слезах, Матильда выбежала из ванной. Распахнутая дверь долго качалась на петлях, жалобно скрипя.

За завтраком Филипп не проронил ни слова. Молча, с каменным лицом он выпил кофе и ушел, даже не прикоснувшись к бутербродам, которые усердно запекала в духовке Матильда.

Весь день она была одна. Занялась уборкой, но все падало из рук. Она рыдала. Ей было невыносимо жаль себя. Хорошо, что Филипп ушел и не видел ее страданий. Эти слезы явно не понравились бы ему.

Она не могла понять, почему судьба к ней так жестока. За какие грехи? В чем, в чем она провинилась перед Богом? Ей двадцать восемь лет, а в жизни все еще нет определенности, четкости, ясности. Она постоянно колеблется, ищет и не может найти покоя. А может, ей дано предначертание такое — вечно страдать?

Ну уж нет, нет! Она будет счастлива и не позволит судьбе так жестоко с ней обращаться.

Матильда побежала в библиотеку, открыла ящик рабочего стола. Вот! Она взяла в руки небольшую пластмассовую коробку. Здесь она хранила свое прошлое: письма, фотографии, дневники. Все! Раз и навсегда она покончит с этим. Навсегда! Чтобы больше никогда не возвращаться.

— Уничтожить, забыть, уничтожить, забыть… — повторяла сама себе Матильда, унося коробку в гостиную. А слезы душили ее. Сама того не замечая, она уже не плакала, а истерически кричала, нервно всхлипывая и задыхаясь от слез. Воспользовавшись отсутствием Филиппа, она дала волю чувствам и эмоциям.

Матильда села у горящего камина, открыла коробку и дрожащей рукой стала доставать фотографии.

Вот Бернар, еще совсем юный, на ферме отца. В рабочих брюках и огромных сапогах. Он подарил ей этот снимок вскоре после того, как они познакомились. Как было все хорошо тогда. Они были так беззаботны. Их первые свидания…

От воспоминания больно защемило сердце, Матильда зарыдала еще сильнее и швырнула фотографию в огонь. Яркое пламя пожирало ее края, и вмиг та превратилась в черный пепел.