Вишенки в огне

На поиск автомашины с боеприпасами отправили экипаж младшего сержанта Кольцова. С ними вместе выдвинулись и уцелевшие два топливозаправщика в надежде на заправку в ближайшей нефтебазе районного городка, что расположился в десяти километрах от танкового полигона.

Место погибшего заряжающего Володьки Ивлева занял Агафон Куцый из экипажа саженного КВ-1 с бортовым номером девять.

– Вот же Бог дал имя и фамилию, – не преминул заметить друг погибшего Павлик Назаров. – Хорошие люди гибнут, а Афоньки Куцые живут.

– Ты, это, парень, попридержи язык-то, – не стал отмалчиваться новичок. – Я не посмотрю, что ты из другого экипажа. Так по сопатке настучу, что мало не покажется. А пуля – она не станет выбирать, Куцый я или ты языкастый и безмозглый.

Чуть выше среднего роста, коренастый, белобрысый, с длинными руками, широкими рабочими ладонями-лопатами, своим внешним видом он и на самом деле вызывал уважение пышущей, явно выраженной силой.

– В бою посмотрим, кто из нас кто, – насупившись, солдат стоял перед новыми товарищами, с вызовом, смело глядя им в глаза. – Я, может, тоже не в особом восторге от тебя, однако, молчу. А Вовку и я знал хорошо. Так что…

– Ладно, – примирительно заметил Кузьма. – Дело покажет, кто из нас кто. А сейчас в машину, по местам!

Кольцов сидел на краю люка, свесив ноги, внимательно всматривался на дорогу, что вела к районному центру. Если тыловики и будут ехать на полигон, то другого пути, другой дороги, кроме этой, для них нет. Позади, поднимая облако пыли, катились два пустых топливозаправщика. С ними тоже ещё морока: помимо поиска машины, надо было, кровь из носа, найти дизельное топливо для танков. Без топлива ротный приказал не возвращаться.

– Ты, Кузьма Данилович, в этом деле дока. Прощупай нефтебазу, я знаю, она там у них была, это информация точная. Мы оттуда должны были заправляться. Найдёшь, я на тебя надеюсь. Они обязаны снабжать нас топливом на полигоне. Сам понимаешь, без него мы ничто. Но и два танка отправлять на поиск – лишняя трата топлива. Понимать должен. Если вдруг заартачится кто, так от моего имени потребуй. Мол, военное время, то да сё…

С первого дня пребывания в Красной армии к Кузьме обращались чаще всего по имени-отчеству, изредка – по званию. Сам Кольцов относился и относится к этому спокойно, как к должному. Всё-таки, и кандидат в члены ВКП (б), и бригадир тракторной бригады в колхозе до службы – это всё же что-то да значит. И здесь, в танковой роте, он пользовался непререкаемым авторитетом среди сослуживцев. Притом, не только в кругу солдат, сержантов, но и среди офицеров. Не по годам рассудительный, спокойный, грамотный в своём деле специалист, успевший до призыва в армию окончить пять классов в Слободской школе, притягивал внимание сослуживцев, вызывал уважительное отношение к себе.

Вот и сейчас ему доверили очень ответственное задание: разыскать машину с вооружением, что, по всем данным, всё же прорвалась к ним, и добыть топливо для танков. А где и как искать, если в этой местности Кузьма впервые в жизни? То, что командир роты показал на карте – это одно, а в жизни, на местности – другое. На командирской карте не указано, что районный центр уже в огне: чёрные, густые клубы дыма стоят над населенным пунктом, достигают своими космами и сюда, в поле, где остановился танк младшего сержанта Кольцова. А решения ему принимать и незамедлительно, время не ждёт. Ещё неизвестно, где сейчас проходит линия фронта, и такая бездействующая войсковая единица как танковая рота – что может быть преступней в военное время? Это понимал Кузьма слишком хорошо.

– Павел! Назаров! – младший сержант принял решение, и сейчас доводил до подчиненных. – Остаёшься за старшего, будь всегда на связи. Обнаружить, найти машину с боеприпасами любой ценой и ждать нас вот на этом месте.

Кузьма на мгновение задумался, выбирая себе в напарники кого-то из экипажа. Выбор пал на новичка.

– Я с Агафоном на топливозаправщиках едем искать солярку.

Танк, взревев, направился и дальше по грунтовой дороге, что вела вокруг районного центра куда-то мимо леса навстречу войне.

Водитель машины в засаленной, некогда синей технической форме, и сам такой же вымазанный, скалил в улыбке ослепительно белые зубы на фоне грязного лица, излучал такой оптимизм и жизнелюбие, что Кузьма только диву давался.

– Ты чему радуешься, браток? – не утерпел, спросил Кольцов. – Оглянись: вокруг война, горе, а ты… Погибшие товарищи, тут не до смеха.

– А плакать зачем? – вдруг став серьёзным, строгим, задал встречный вопрос солдат. – Иль, командир, ты меня за дурака принимаешь?

– Я бы так не сказал, однако… вроде и смех не к месту.

– А вот это ты зря, товарищ младший сержант. Я, может, переживаю не меньше других, если не больше, да только вида не кажу, понятно тебе? Да, война; да гибнут товарищи; да, беда над нами всеми, над страной. Скажу больше: не далее как часа три назад я похоронил своего дружка Ваську Потапова, он дневалил по парку, когда самолёты налетели. Так вот он не плакал, не страдал, не переживал, а выводил танки да машины из – под обстрела, пока вы все дрыхли. И вот этот топливозаправщик, на котором мы с тобой едем, он тоже вывел, спас. И умирал на моих руках с улыбкой, и меня просил не плакать, а бить, бить их, сволочей, фашистов этих, и не показывать им свой страх. Говорил, что с улыбкой и помирать легше, а он-то знал, что и как говорить в тот момент.

Водитель с силой ударил рукой по рулю, и вдруг снова улыбнулся.

– Это же мой сосед, Васька-то, мы с ним с одной деревни на Алтае, с детства всегда рядом, всегда вместе. И тут война… и тут Васёк…

– лицо солдата резко исказила гримаса боли, заскрежетал зубами, замотал головой, и глаза мгновенно повлажнели. – Он просил не плакать, и я не буду, не буду! Я их рвать зубами на куски стану, немчуру эту проклятую! Улыбаться буду и рвать, рва-а – ать! За себя рвать буду и за Васька, понятно тебе?!

И уже плакал, плакал навзрыд, не стесняясь бегущих по щекам слёз, успевая вытирать грязным рукавом и без того грязное лицо.

Кузьма сидел рядом, молчал, не успокаивал, ничего не говорил, понимая, что солдат, по сути, мальчишка; что у человека наступил нервный срыв, и ему надо дать возможность выплеснуть накопившиеся эмоции, и он обязательно успокоится.

Ему, младшему сержанту Кольцову, тоже было не до смеха, тоже хотелось завыть, заплакать, заорать, наконец, чтобы выплакать, выкричать всю ту боль, что скопилась в груди, на сердце, в душе. Однако служебное положение, командирская должность не позволяли расслабляться, запустить в душу жалость, поддаваться эмоциям, доступным, прощаемым подчинённым. Им можно, но только не ему! Его этому учили, и наука та не прошла даром. Он – командир, и этим всё сказано. Он обязан быть всегда ровным, собранным, примером для солдат во всём, и в первую очередь – в личном поведении. А то, что творится у него в душе, на сердце, в голове – это не должно стать достоянием подчинённых. Для них он обязан быть всегда спокойным, ровным в поведении и поступках, уверенным в своих действиях командиром.

Сам Кольцов считал себя намного старше вот этого солдатика, хотя на самом деле они были одногодками, или почти одногодками, одного призыва. Только то положение в обществе до службы, а теперь и командирская должность в армии делали в глазах окружающих его сослуживцев, в его собственных глазах старше ровесников, старше своих подчинённых. Да, наверное, и не только в своих глазах, коль к нему так обращаются и солдаты, и командиры.

Наконец, солдатик притих, продолжая вести машину, внимательно смотрел на просёлочную дорогу, что уже петляла за околицей районного центра.

– Зовут-то тебя как?

– Петькой, Петром меня зовут, командир, Петром Васильевичем Пановым, – он снова улыбался, бросив на Кузьму мимолетный взгляд. – Друг-то Васька, Василий Иванович, а как же Василию Ивановичу быть без верного Петьки? Вот нас в деревне и звали все Чапаевцами: Василий Иванович и Петька. И – э-э-эх! – солдат снова с силой ударил по рулю, повернул к соседу теперь уже опять улыбающееся грязное лицо с лучистыми, горящими глазами. – Будем жить, командир! Будем! Несмотря ни на что – будем! Назло всяким Гитлерам и всем фашистам – будем жи-и-ить! И бить их будем, бу-у-де-е-м!