Проклятый Дар

— Но ты не ответил на вопрос. Что ты почувствуешь?

Он помолчал.

— Не знаю. Наверное, много всего. Но боль будет только одним из чувств, к тому же я готов рискнуть.

Катса посмотрела на верхушки деревьев.

— Ты уверен?

По вздохнул.

— Уверен.

Он готов рискнуть. Но вот в чем загвоздка: неизвестно, что из этого получится, куда приведет — может, и вправду, к такой боли, какую и представить себе нельзя.

Костер догорел, и Катсе стало страшно, потому что в тот самый момент, когда лагерь погрузился во тьму, она поняла, что тоже выбирает риск.

На следующий день приходилось только мечтать о ровной, прямой дороге, о быстрой езде и грохоте копыт, который заглушал бы все чувства. Вместо этого тропа вилась туда-сюда, вверх по холмам и вниз по оврагам, и Катса сама не понимала, почему еще не начала выть волком. Ночь застала их в лощине, где в тихий пруд впадал ручеек. Мох покрывал здесь стволы и землю, свисал с виноградных лоз, которые спускались с деревьев. Влага с него капала в пруд, сияющий зеленью, как мраморный пол во дворе замка Ранды.

— Ты как будто вся на нервах, — сказал По. — Может, поймаешь кого-нибудь? Я пока разожгу огонь.

Первым нескольким зверям, попавшимся на пути, Катса позволила сбежать. Ей казалось, что если она не будет торопиться и зайдет подальше в лес, то перестанет трястись от раздражения. Но когда много позже Катса вернулась в лагерь с лисицей в руке, ничего не изменилось. По спокойно сидел у огня, и она, почувствовала, что вот-вот взорвется, бросила добычу на землю у костра, села на камень и уронила голову на руки.

Внутри бушевал страх — неприкрытый леденящий страх.

Она повернулась к По.

— Я понимаю, почему мы не должны драться, когда один из нас разгневан. А можно драться, когда один из нас напуган?

Он посмотрел в огонь, спокойно обдумывая вопрос, а потом поднял глаза на нее.

— Думаю, это зависит от того, чего ты хочешь добиться схваткой.

— Я надеюсь, она меня успокоит. Примирит с тем… что ты рядом, — вздохнув, Катса потерла лоб. — Сделает меня самой собой.

Он посмотрел ей в лицо.

— И вправду, обычно так и происходит.

— По, давай поборемся?

Несколько мгновений он смотрел на нее, а потом отошел от костра и поманил за собой. Оглушенная, Катса шла следом, в голове стоял, такой гул, что мысли пугались, и когда они оказались лицом к лицу, она вдруг поняла, что просто молча пялится на По. Она тряхнула головой, пытаясь сосредоточиться, но не помогло.

— Ударь меня.

Долю секунды он медлил, а потом замахнулся ей в лицо кулаком, и Катса молниеносно вскинула руку, ставя блок. Удар руки по руке вывел ее из оцепенения. Она будет с ним драться, и она одолеет его. Он еще ни разу на побеждал, и сегодня тоже не выйдет, несмотря на темноту и водоворот у Катсы в мыслях, потому что с первым ударом водоворот исчез без следа. Мысли прояснились.

Она била сильно и быстро — руками, локтями, коленями, ногами. Его удары тоже были сильны, но каждый удар, казалось, только придавал ей сил. Каждое дерево, в которое они врезались, каждый корень, о который спотыкались, помогали сосредоточиться. Она освоилась в этой схватке, и начался по-настоящему неистовый бой.

Когда Катса прижала По к земле, он уперся ей ладонью в подбородок и начал давить.

— Стой! — вдруг крикнула она. — Кровь. Я чувствую кровь.

Он прекратил вырываться.

— Где? Во рту?

— Кажется, это твоя рука, — сказала она.

Он сел на землю, а она присела рядом, взяла его ладонь и попыталась что-нибудь разглядеть.

— Кровь течет? Ты чувствуешь?

— Чепуха. Ты меня сапогом поцарапала.

— Не надо было нам драться в обуви.

— Нельзя драться в лесу босиком, Катса. Ну, правда, это мелочь.

— И все-таки…

— У тебя кровь на губах, — сказал он странным, рассеянным тоном, который выдавал, как мало По думал о своей ране. Поднеся палец к ее лицу, он почти коснулся губ, но тут же отдернул руку, осознав, что делает что-то, чего делать нельзя. Кашлянув, По торопливо отвел взгляд.

Внезапно Катса почувствовала, насколько он близко, почувствовала тепло его руки и запястья под ее пальцами. Он был рядом, совсем рядом, она слышала, его дыхание и касалась его. Ощутив, как тот самый риск ледяной водой обжигает кожу, Катса поняла, что вес решится в это мгновение. И уже знала, что выберет.

По снова поднял глаза: в них светилось понимание. Она бросилась в его объятия. Они отчаянно льнули друг к другу, и Катса плакала равно от счастья обнимать его и ужаса перед тем, что делает. Он баюкал ее, усадив на колени, обнимал и шептал ее имя снова и снова, пока наконец слезы не высохли.

Она вытерла лицо о его рубашку, обняла за шею. В его руках было так тепло, так спокойно, так безопасно. Она почувствовала себя ужасно храброй и рассмеялась, рассмеялась оттого, как хорошо, как приятно было чувствовать его тело рядом. По улыбнулся своей плутовской, мерцающей улыбкой, и волна тепла прошла по ее телу. Его губы нашли ее шею, уткнулись в нее, и Катса ахнула. А когда их губы слились в поцелуе, жар захлестнул ее с головой.

Позже, лежа в обнимку на мху, прильнув к телу По, загипнотизированная чем-то, что его губы делали с ее шеей, она вспомнила о ране на руке.

— Потом, — рыкнул он. Ей вспомнился вкус крови на губах, но это только заставило его губы снова, ища, пробуя на вкус, коснуться ее рта. Она яростно набросилась на его одежду, он — на ее. Пока они изучали друг друга, Катса наслаждалась теплом его кожи. В конце концов, они уже знали тела друг друга не хуже, чем любовники, но теперь прикосновения были совсем другими — они не разъединяли, а сливали вместе.

— По, — позвала она, когда ее пронзила очень ясная мысль.

— В лекарствах, — прошептал По. — Там есть водяной паслен.

И его руки, его губы, его тело вернули ее в забытье. Они опьянили ее — он опьянил, — и каждый раз, как его глаза, сверкая, заглядывали в ее, Катса забывала, как дышать.

Она была готова к боли, когда та пришла, но ахнула от ее остроты — ощущение было совсем не похоже на ту боль, с которой она была знакома. Поцеловав ее, По замедлил темп, почти остановился, но Катса засмеялась и сказала, что на этот, единственный, раз согласна примириться с болью и кровью. Он улыбнулся ей в шею и снова поцеловал, и сквозь боль она двигалась вместе с ним. Постепенно боль превратилась во все возрастающее тепло, от которого перехватило дыхание. И вдруг нечто невыразимое заставило ее забыть о дыхании, боли и рассудке, унесло их далеко-далеко, так что не осталось ничего, кроме ее тела и его тела, и костра, и пламени, которое рождалось меж ними.

А потом они лежали, согретые друг другом и теплом огня. Катса гладила его нос и губы, играла с кольцами в ушах, а он обнимал и целовал ее, и глаза его мерцали.

— Как ты? — спросил По.

— Вроде бы осталась собой, — рассмеялась она. — А ты?

— Я очень счастлив, — улыбнулся он.

Она провела пальцем по линии его подбородка до уха и вниз к плечу, коснулась татуировок, овивавших руки.

— Раффин тоже знал, что все так будет, — проговорила она. — Похоже, только я одна ничего не подозревала.

— Из Раффина получится отличный король, — сказал По, и она снова рассмеялась, устроившись головой на сгибе его руки.

— Давай завтра попробуем ехать быстрее, — попросила Катса, вспомнив о не таких хороших королях.

— Хорошо. Тебе еще больно?

— Нет.

— Как думаешь, почему так получается? Почему женщинам больно?

На это ответа у нее не было. Так обычно бывает — вот и все.

— Дай я вымою твою рану.

— Сначала я вымою тебя.

Она поежилась, когда По разомкнул объятья и пошел к костру, чтобы принести воды и чистой ткани. Он наклонился к огню, и свет с тенью затанцевали на его теле. Он был прекрасен; Катса подумала об этом с восхищением, и он ухмыльнулся. «Почти так же прекрасен, как тщеславен», — подумала она тогда, и По расхохотался.