Северный цветок

— Да, есть некоторая разница! — многозначительно усмехнулся Филипп.

— Не разница, — поправил его художник, — а просто свет иначе падал на нее.

— Ах, как бы мне хотелось поскорее найти ту, вторую девушку, и здорово посадить тебя в лужу! Ты стоишь этого! Клянусь, что в нашем приключении наряду с трагической стороной начинает все яснее вырисовываться и юмористическая. Я готов дать тысячу долларов за то, чтобы на сцену выступила моя златокудрая красавица!

— А я готов дать тысячу тому, кто создаст ее! Иначе она никак не появится на нашей сцене! Имей это в виду!

— Ладно! — со смехом ответил Филипп и протянул ему руку. — Имею это в виду и окончательный ответ дам тебе сегодня после обеда или же вечером.

Он шутил, но однако был настроен далеко не юмористически, когда направлялся в Черчилл. Он думал, что всего удобнее будет начать с урегулирования отношений с Грегсоном, но на деле оказалось, что тот же Грегсон окончательно сбил его с толку. Он не знал, как ему, в конце концов, реагировать на утверждение, что мисс Брокау была той же самой девушкой, которую художник рисовал с неделю назад. Можно ли допустить, чтобы пароход по дороге сделал остановку, которой мисс Брокау и воспользовалась? Мысль эта была до того нелепа, что на ней просто не стоило задерживаться.

До того, как пройти к Брокау, он заглянул к капитану парохода, который категорически заявил ему, что от самого Галифакса они шли прямым рейсом, без единого посещения подорожных портов. В одном отношении заявление капитана разрешило его сомнения, но на общем положении вопроса оно нисколько не отразилось. Он был уверен, что вплоть до сегодняшнего утра Грегсон никогда и ни разу не видел мисс Брокау. Кто же в таком случае являлся двойником Айлин? Где этот двойник находился в данный момент? Какое странное стечение обстоятельств забросило их одновременно и в такой критический момент в Черчилл? Он никак не мог согласиться с тем, что девушка, заинтересовавшая Грегсона и столь похожая на Айлин Брокау, имела какое бы то ни было касательство к лорду Фитцхьюгу и заговору против их компании. Он с ужасом думал о том, что, быть может, Пьер и Жанна точно так же замешаны в это неприятное дело. Чем объяснить, что Жанна, едва лишь завидев Айлин, так стремительно бросилась к ней? Со стороны можно было подумать, что они — старые подруги! Что же все это значит?

Он направился к факторскому дому и постучал в дверь, которая вела в комнаты, занимаемые Брокау и его дочерью. Его встретил сам Брокау. При виде ищущего взгляда Филиппа, он жестом указал на закрытую внутреннюю дверь и сказал:

— Айлин отдыхает. Вы понимаете, Филь, что, в общем, для нее это была тяжелая поездка. Со времени выезда из Галифакса она почти не спала две ночи подряд.

Внешний вид Брокау убедил Филиппа в том, что его компаньон тоже не много спал в пути. Глаза его опухли и под ними вырисовывались большие черные круги. Но, кроме этого, не не было никаких других указаний на то, что Брокау нуждается в отдыхе. Он предложил Филиппу кресло, находившееся совсем близко у камина, в котором весело трещала береза, угостил его сигарой и немедленно приступил к делу.

— Черт знает, что происходит! — произнес он суровым, деланно-спокойным голосом, словно ему стоило больших усилий подавить свое волнение. — За это время, при других условиях, мы бог знает чего могли бы добиться, могли бы замечательно успеть во всех отношениях! А теперь — что?

Он бросил наполовину недокуренную сигару в огонь и нервно откусил кончик новой сигары. Филипп закурил свою сигару. На мгновение наступила полная тишина, которая тотчас же была нарушена резким вопросом финансиста:

— Итак, ваши люди готовы к бою?

— Если в этом будет настоятельная необходимость, то они сделают все, что в их силах, — ответил Филипп. — По крайней мере, на известную часть их мы можем вполне рассчитывать. В особенности на тех, кто работает на Слепом озере. Но скажите… неужели по-вашему борьба неизбежна? Ведь если она разразится, мы рискуем всем!

— Конечно, если против нас поднимется все население, мы погибли! Вот почему мы никоим образом не должны допустить это! Я сделал все от меня зависящее для того, чтобы подавить движение против нас несколько южнее Черчилла, но пока ничего не добился. Наши враги так замаскированы, что я не знаю, где они и кто они. Они завоевали симпатии населения через посредство печати. Ближайший их удар будет направлен непосредственно против нас. Их план заключается в том, чтобы атаковать нас, уничтожить наше имущество и все движение объяснить естественной ненавистью населения к пришлому элементу, который своим возмутительным поведением всех восстановил против себя. Если им удастся, они бросят в бой не только северян, но и людей, которых специально привезут для этого. Они рассчитывают, главным образом, на то, чтобы захватить нас врасплох. Мы же должны рассчитывать только на то, чтобы своевременно встретить их, отразить удар и захватить главарей движения. Тогда мы спасены!

Брокау был возбужден до крайности. Свою речь он сопровождал гневными жестами. Он сжал кулаки, и лицо его густо покраснело. Это не был уже прежний, старый, опытный, хитрый Брокау, который всегда владел собой и никогда открыто не показывался из-за завесы полного самообладания.

Филипп был поражен. Он не сомневался, что Брокау привезет с собой, по меньшей мере, полдюжины самых разнообразных и хитро придуманных планов для отражения атаки врагов, но он увидел перед собой совершенно другого человека! Обычно старик прятался за множество легальных брустверов, никогда не принимал открытого боя, — а теперь с ним происходило нечто совершенно непонятное и противоречащее тому впечатлению, какое Уайтмор имел о нем. Именно он настаивал теперь на открытом сражении!

Филипп еще недавно уверял Грегсона, что предстоит упорная борьба, а теперь он больше, чем когда-либо, был уверен в том, что он прав. Он только никак не мог представить себе, что к нему присоединится сам Брокау.

Он подался несколько вперед, поближе к компаньону, причем лицо его покраснело отчасти от теплоты в комнате, отчасти от сознания, что отныне Брокау передает все бразды правления в его руки.

Что ж, если предстоит бой, он с честью примет его и постарается выиграть! Никогда до сих пор он не верил в себя так, как в эту минуту. Он должен выиграть! Но…

— Чего мы добьемся, если выиграем сражение? — спросил он. — Каковы будут результаты нашей победы?

— Прежде всего мы тем самым окончательно выясним нашу тактику! — ответил Брокау. — Мы докажем еще, что против нас возник возмутительный заговор, который имел своей единственной целью разорить нас! Тогда мы можем не сомневаться, что правительство станет на нашу сторону. Я уже успел прозондировать почву. В свое время, очень недавно, я послал официальный рапорт о создавшемся положении вещей, сообщил о комплоте и заручился обещанием, что специальный полицейский комиссар займется следствием. Но до того, как это следствие кончится или даже начнется, наши враги попытаются нанести нам сокрушительный удар. У нас нет времени ждать результатов следствия. В данную минуту мы должны всецело заняться вопросом нашей собственной безопасности. А для этого мы сами должны начать!

— А если мы проиграем кампанию?

Брокау развел руками и очень выразительно вздернул плечи.

— Трудно даже учесть моральный эффект такого поражения! — ответил он. — Это докажет только, что против нас восстал весь север, который не желает знать нас, который возмущен нашей работой, и т. д. Словом, правительство получит все данные для того, чтобы выкинуть нас отсюда в кратчайший срок. Мы будем разорены вконец. Что же касается наших акционеров, то они не получат ни ломаного гроша. Бедняки потеряют последнее.

Это было тяжелее всего для Филиппа, который никак не мог примириться с таким прискорбным фактом.

В такие минуты он не мог оставаться спокойным. Он поднялся с кресла и начал взволнованно ходить взад и вперед.

Он находился в нерешительности. Нарушить ли слово, данное Грегсону и рассказать ли Брокау о письме на имя лорда Фитцхьюга? Хотя, с другой стороны, какую пользу это может принести? Брокау отдавал себе полный и ясный отчет о положении. Каким-то неведомым путем он узнал, что враги готовятся нанести ужасный и немедленный удар, и сообщение о письме никакой особенной пользы не может принести. А между тем временное молчание даст ему возможность сдержать слово и выждать день-другой.