Пылающий лес

В глазах метиса Дэвид ясно заметил предчувствие схватки. Он молча вернулся в каюту и отыскал в своей котомке две пары рукавиц для бокса. Любовно погладил их, словно брата или товарища, чувствуя, как их бархатистая мягкость успокаивает его больше табачного дыма. Бокс был его самой сильной страстью, и где бы он ни был, он никогда не расставался со своими рукавицами. Во многих хижинах и шалашах он учил и белых и индейцев, как пользоваться ими, а теперь на очереди был поджидавший его Конкомбр Бэтиз.

Он вышел на палубу и помахал этими странно выглядевшими рукавицами прямо под носом метиса.

Бэтиз с любопытством взглянул на них.

— Mitaines! Куропаточка греет в них зимою свои коготки? Они неуклюжи, мсье. Я могу сделать лучше рукавицы из оленьей шкуры.

Надев одну рукавицу, Дэвид сжал кулак.

— Видите вы это, Конкомбр Бэтиз? — спросил он. — Ну так знайте, что эти рукавицы не для того, чтобы держать в тепле свои руки. Я надену их, когда буду бороться с вами. В этих рукавицах я выйду против вас и ваших голых кулаков. Зачем? А затем, что я не хочу изуродовать вас, мой друг Бэтиз! Я не хочу разнести вам физиономию, что обязательно случится, если я не надену рукавиц! Ну а потом, когда вы по-настоящему научитесь драться…

Бычья шея Бэтиза, казалось, готова была лопнуть, а глаза чуть не выскочили из орбит; наконец он заревел во всю мочь:

— Что? Вы смеете так говорить с Бэтизом, самым лучшим бойцом во всем краю! Вы разговариваете так со мной, Конкомбром Бэтизом, который справляется с медведем голыми руками, который ломает деревья, который…

Оскорбленный в своем достоинстве, он так и сыпал словами; он прямо задыхался от возмущения и вдруг, взглянув через плечо Карригана, сразу замолчал. Что-то в его взгляде заставило оглянуться и Дэвида. В трех шагах за ним стояла Мари-Анна, и он догадался, что она слышала из каюты весь их разговор. Она кусала губы, и глаза ее смеялись.

— Вы не должны ссориться, дети! — сказала она. — Бэтиз, ты плохо правишь.

Она протянула руку, и Дэвид молча отдал ей рукавицы. Она слегка погладила их, сморщив с некоторым сомнением свой белый лоб.

— Славные… и мягкие… перчатки, мсье Дэвид! Разумеется, ими нельзя изувечить человека. Когда приедет Сен-Пьер, вы мне покажете, как ими пользоваться?

— Всегда «когда приедет Сен-Пьер»! — ответил он. — Долго ли нам ждать его?

— Дня два-три, а может быть, немного больше. Вы пойдете со мной на корму, мсье?

Не дожидаясь ответа, она пошла вперед, размахивая перчатками.

Дэвид уловил последний взгляд Бэтиза, которым он провожал Мари-Анну, ему же состроил гримасу и погрозил своим чудовищным кулаком. Но едва они успели пройти за каюту, как раздался его громкий веселый смех. Он продолжал еще смеяться, когда они дошли до защищенной тентом кормы. Здесь было очень уютно. Тут стояли кресла, находились ковры, маленький столик и, к удивлению Дэвида, гамак. Такого большого и роскошного судна ему еще никогда не приходилось видеть на Триречье. На флагштоке развевалось черное с белым знамя Сен-Пьера Булэна. Дэвид не скрывал своего изумления. Но жена Сен-Пьера, казалось, не замечала этого. Морщинки все еще не сошли с ее лба, а смех исчез у нее из глаз.

— Правда ли, что вы дали слово бороться с Бэтизом? — спросила она.

— Правда, Мари-Анна. И я чувствую, что Бэтиз с восторгом ждет этого случая.

— Да, это так, — согласилась она. — Вчера вечером он распространил этот слух среди команды. Все пришли в страшное возбуждение, многие заключили пари. Боюсь, что вы напрасно дали слово. Уже три года никто не решается на схватку с Бэтизом, даже мой силач Сен-Пьер.

— И тем не менее в его победе не так уж все уверены, если многие держат пари, — рассмеялся Дэвид.

Складки исчезли с лица Мари-Анны и она слегка улыбнулась.

— Держат пари, это правда. Но те, кто за вас, закладывают мороженую рыбу и шкуры мускусных крыс, а другие — куниц и рысей. Словом, тридцать против одного, мсье Дэвид.

Карриган вспыхнул, заметив, что она смотрит на него с явной жалостью.

— Если бы и я мог что-нибудь поставить! — вздохнул он.

— Вы не должны бороться. Я запрещаю это.

— Тогда мы с Бэтизом уйдем тихонько в лес, и все сами устроим.

— Он страшно изобьет вас. Во время борьбы он ужасен, как настоящий зверь. Он любит драку и вечно ищет себе противника. Я думаю, что ради борьбы он забудет даже обо мне. Но вы, мсье Дэвид…

— Я также люблю борьбу, — откровенно сознался он.

Жена Сен-Пьера задумчиво на него посмотрела.

— В этих перчатках? — спросила она.

— Да, в этих перчатках. Бэтиз может пустить в ход свои кулаки, я же надену перчатки, чтобы не обезобразить его. Он и без того не слишком привлекателен.

Она снова улыбнулась уголками рта. Потом, смущенно отдав ему перчатки, кивнула головой на глубокое мягкое кресло с широкими ручками.

— Устраивайтесь здесь поудобнее, мсье Дэвид. Мне кое-что нужно в каюте, но я скоро приду.

Он подумал, не пошла ли она затем, чтобы сразу уладить это дело с Бэтизом, так как было ясно, что она не очень-то благосклонно смотрела на предстоящую схватку. Он дал слово Бэтизу просто под влиянием минуты, совсем не предполагая, что это вызовет столько разговоров и явится таким событием для команды Сен-Пьера. Очевидно, Бэтиз не хвастал, выставляя себя хорошим бойцом. И он радовался этому. С усмешкой глядел он на согнутые спины гребцов. Так они держат из-за него пари? Даже и сам Сен-Пьер, быть может, стал бы биться об заклад с ним. А если так…

Вся кровь на один миг бросилась в голову Карригану, и вплоть до кончиков пальцев по нему пробежала дрожь. Ничего не видящим» глазами он смотрел на реку, весь захваченный одной промелькнувшей у него мыслью. У него было нечто такое, за что Сен-Пьер с женой прозакладывали бы половину своего богатства. И если он поставит это на карту, как ему только что пришло в голову, а затем положит Бэтиза…

Взволнованно зашагал он взад и вперед по узкой палубе, не обращая больше внимания ни на гребцов, ни на берег. Эта мысль росла и все больше им овладевала. Уже давно, с той самой минуты, как раздался из засады первый выстрел, судьба играла с ним втемную, но она же под конец наградила его козырной картой. То, что он держал в своих руках, было для Сен-Пьера драгоценнее мехов и золота, и он не откажется от такого пари. Он просто не посмеет. Мало того, согласится с радостью, в твердой уверенности, что Бэтиз поколотит и его, как поколотил он всех борцов на Триречье. А когда Мари-Анна узнает, что это за пари, то и она будет призывать всех богов на помощь Конкомбру Бэтизу.

Он не слышал позади себя легких шагов, а когда резко повернулся, то увидел Мари-Анну, вернувшуюся с маленькой корзинкой в руках. Она уселась в гамаке и вынула начатое кружево. С минуту он смотрел, как быстро мелькали спицы в ее проворных пальцах.

Может быть, ей передались его мысли. Он почти испугался, увидев, как покраснели ее щеки, затемненные длинными темными ресницами. И снова он принялся смотреть на гребцов и, чтобы овладеть собою, начал считать взмахи их весел. А позади жена Сен-Пьера глядела на него глубокими и как-то странно блестевшими глазами.

— Вы знаете, — сказал он, медленно выговаривая слова и продолжая не сводить глаз с мелькавших весел, — что-то говорит мне, что произойдет нечто неожиданное, когда вернется Сен-Пьер. Я хочу держать с ним пари, что одолею Бэтиза. Сен-Пьер не откажется… Он примет и проиграет, потому что Бэтиза я поколочу. Вот тогда-то и произойдут неожиданные события. И я спрашиваю себя, будете ли вы после этого так же заботиться обо мне?

Наступило короткое молчание.

— Я не хочу, чтобы вы бились с Бэтизом, — наконец сказала она.

Спицы проворно заработали, когда он повернулся к ней, и еще раз длинные ресницы скрыли от него то, что за миг перед этим светилось в ее глазах.

Глава XIII

Утро прошло для Карригана точно во сне. Он напряженно жил каждым мгновением, словно перед ним был мимолетный золотой мираж. Он сидел так близко к Мари-Анне, что время от времени до него доносился исходивший от нее слабый аромат, как от цветка. Пахло засушенными фиалками, собранными в прохладной лесной чаще; их дыхание носилось вокруг нее, словно вся она была пропитана запахом живых цветов. Он представил себе, как она собирала их год тому назад, как одна бродила по влажному мху, срывая маленькими пальчиками улыбавшиеся лиловые головки, чтобы хранить их в душистых саше, чей запах напоминал о нежном пении лесных птиц и был так непохож на те запечатанные во флакончиках благовония, которые продавались за тысячу миль отсюда. Казалось, этот запах был частью ее самой, точно он исходил от румянца на ее щеках или вырывался вместе с дыханием из ее нежных алых губ.