Страница 38 из 56
Джимс и сам едва не оказался во власти неведомых сил, с которыми не мог совладать. В страшном, томительном ожидании прошло не более получаса, но и Туанетте, и Джимсу они показались вечностью. Наконец снова послышались голоса. Теперь их было больше, и звучали они более взволнованно. Но вот, заглушая все прочие звуки, снизу донесся вопль — один из следопытов нашел стрелу Джимса.
Когда Туанетта подняла голову, она не услышала ни единого звука, свидетельствующего о присутствии на вершине холма живых существ, кроме них самих. Вояка глубоко дышал, словно его легкие вот-вот лопнут.
— Слава Богу, они решили, что мы спустились в долину, — сказал Джимс.
Туанетта дотронулась до его руки, давая понять, чтобы он замолчал, и в то же мгновение Джимс уловил звук, который девушка расслышала раньше него. Кто-то находился около их убежища! И не один, а двое! Их голоса звучали глухо, но достаточно громко. Индейцы стояли так близко, что заслоняли свет. Джимс с удивлением услышал язык, которому обучил его Хепсиба Адамс, а вовсе не язык могавков. Он ни минуты не сомневался, что именно могавки — не считая белых пленников и убитого им охотника за скальпами — оставили следы на вырубке Люссана; но сейчас возле их тайника стояли сенеки. Это открытие неприятно поразило Джимса. Он ненавидел могавков, чьи томагавки держали в страхе жителей южной границы, но сенеков, тоже входивших в состав шести союзных племен, он опасался вдвойне: ведь если убийцы-могавки считались волками лесных просторов, то сенеки были помесью лисы и пантеры. Одни подкрадывались к жертве под покровом тьмы и тайны; другие с быстротой молнии наносили смертельный удар и мгновенно исчезали. Он мог провести могавка, но сенеку — никогда.
Джимс слушал разговор двух индейцев, и кровь стыла у него в жилах. Один настаивал на том, что стрела — всего-навсего военная хитрость и беглецы где-то поблизости, другой упорно говорил об огромной каменной пирамиде, — он был уверен, что ее осмотрели недостаточно внимательно. Наконец один из них отправился проверить справедливость своих подозрений. Второй остался на прежнем месте, и ни Джимс, ни Туанетта не слышали, чтобы он шевельнулся. Туанеттой ненадолго овладела мысль, что дикарь приложил ухо к камню и прислушивается к биению их сердец или смотрит в узкую щель, сверля глазами мрак каменного укрытия. Время, казалось, остановилось. Но вот снаружи раздался слабый звук. Металл царапнул о камень — сенека прислонил к валуну ружье; послышались шаги… отдалились, вновь вернулись и замерли около узкой щели, через которую Джимс и Туанетта протиснулись под камни. Джимс затаил дыхание, чтобы в мертвой тишине не пропустить ни одного звука.
Дикарь разглядывал вход в убежище! Джимс отчетливо представил себе индейского воина, его сомнения, колебания; он был уверен в малейших деталях этой картины, словно между ним и индейцем не было никакой преграды. Джимс услышал тихое бормотание. Сенека лежал на животе и, заглядывая в лаз, ворчал на собственную глупость, которая заставила его принять столь неподобающую позу. Секунда, другая — он поднимется и уйдет. Но секунда прошла. Две… три… четыре… двенадцать. Туанетта замерла, боясь дышать. Учуяв приближение грозной опасности, Вояка, как сфинкс, припал к земле. Тишина сгустилась, обрела почти физическую плотность, тяжестью смерти давила на тело.
Наконец тишину нарушил едва слышный звук — прядь волос, упав с плеч Туанетты на руку Джимса, произвела бы не больше шума. Индеец просунул голову в лаз, прислушался, втянул ноздрями воздух и пополз — проворно и вместе с тем осторожно, как хорек, унюхавший добычу. Сомнения рассеялись: теперь он твердо знал, что под камнями кто-то скрывается, и с мужеством истинного сенеки устремился вперед, не желая упустить возможность стяжать славу, пусть даже ценой жизни. Кроме того, индеец не без основания рассудил, что если он унюхал всего-навсего лису, медвежонка или жирного барсука, то посмеяться над его неудавшейся затеей все равно будет некому.
Очевидно, сенека был крупнее Джимса, поскольку начало пути далось ему с трудом. Он терся о стенки узкого лаза, и всякий раз, когда выбрасывал руку вперед, томагавк с легким звоном ударялся о камни. Дыхание индейца участилось. Видимо, трудности продвижения убеждали сенеку, что если впереди его и ждет опасность, то исходит она от существа, покрытого шерстью и вооруженного когтями.
Напряжение Джимса достигло предела. Опасность приближалась, и через несколько секунд она будет на расстоянии вытянутой руки. Он снял с плеча руки Туанетты и приготовился встретить врага. Их глаза привыкли к полумраку, и Туанетта видела, как Джимс подался вперед и, припав к земле, собрался в комок перед битвой не на жизнь, а на смерть. И вдруг она поняла, что это будет вовсе не битва. Когда покажется голова сенеки, томагавк Джимса просто-напросто размозжит ее. Туанетта видела этот занесенный для удара томагавк. Не раздастся ни крика, ни стона — только страшный глухой звук. Она прислушивалась к малейшему шороху, а обреченный на смерть человек медленно приближался.
Теперь индеец полз с меньшим трудом. Лаз расширился, и сенека с удовлетворением крякнул. В гортанном клекоте, с которым он продолжал свое вторжение, слышалась ирония по собственному адресу. Собака и барсук пахнут одинаково. Раскрашенный воин с тремя перьями в волосах ползет за барсуком! Должно быть, именно эта мысль пришла ему в голову.
Сперва показались перья, затем длинный клок черных волос, бритая голова, плечи. Джимс сосредоточил всю свою силу в руках. Он знал, что в его распоряжении всего один удар — меткий удар в середину черепа. Этот удар все решит. Джимс зажмурился, томагавк пошел вниз, но остановился: беспредельный ужас перед задуманным охватил юношу, и его руки застыли в воздухе. Он понял, что замышляет обыкновенное убийство. Сенека повернул голову и взглянул наверх. Его глаза были приучены к ночному освещению, и в темноте он видел лучше Джимса. Увидев белое лицо и смертоносный томагавк, он окаменел от неожиданности. Индеец не мог не сознавать, что все его лесные божества бессильны помочь ему, но даже в минуту потрясения с его уст не сорвалось ни звука и стиснутое в каменном мешке тело не шелохнулось. Зрачки сенеки светились мрачным блеском. Он не дышал, но, даже понимая, что конец близок, чувствовал скорее изумление, чем испуг. В прекрасном лице индейца не дрогнул ни один мускул.
Прошла еще секунда, а томагавк так и не опустился. Джимс и дикарь пожирали друг друга глазами. Наконец Джимс бросил томагавк и, охваченный отвращением к едва не содеянному, схватил сенеку за горло. Напрягая мощное тело, индеец пытался освободиться от железной хватки, но положение его было абсолютно безнадежным, и вскоре обмякшей, бесчувственной массой он лежал на камнях.
Для беглецов эскапада сенеки и поединок — если случившееся заслуживает такое название — длились гораздо дольше, чем это было в действительности. Тем временем следопыты убедились, что стрелу пустили в долину с целью задержать отряд, и толпой возвращались на вершину холма. Полдюжины воинов, о чем-то оживленно споря, собралось около убежища Джимса и Туанетты.
Сидя в своем углу, Вояка мучительно старался понять причину строгих приказов хозяина и необходимость подчиняться им. Давняя дружба с Джимсом и годы тренировки приучили пса ценить молчание, и, как ни рвался Вояка сперва напасть на дикаря-захватчика, а потом пособить Джимсу в схватке с ним, он все же не шелохнулся и не покинул свой наблюдательный пункт. И если после возвращения индейцев нервы Туанетты могли в любую минуту не выдержать, то и нервы пса были отнюдь не в лучшем состоянии. В нем громко заявляла о себе кровь сотни поколений плотоядных воителей. В его глазах зажглись зеленые и красные искры; их свет разгорался, и скоро они пылали ярким пламенем. Зубы Вояки обнажились, челюсти время от времени щелкали, как кастаньеты, сердце разрывалось от необходимости соблюдать тишину и от вынужденного бездействия. Он стал свидетелем славной победы. В то самое время, когда индейцы снова столпились около их тайника, его хозяин переживал триумф победителя. В душе Вояки поднялась волна протеста. Он ненавидел запах, льющийся снаружи, ненавидел существа, от которых он исходил. И его ненависть неожиданно излилась в яростном вое обезумевшего зверя. Напрасно Туанетта прижимала голову пса к груди, напрасно Джимс сжимал ему челюсти.