Гордое сердце

Она больше не хотела, чтобы Джейн ей позировала, она уже не нуждалась в ней. Сюзан ясно видела, что хочет сделать и день за днем поднималась наверх и заканчивала скульптуру с уверенностью, какой она никогда до этого не имела. Часы, проведенные год назад с Дэвидом Барнсом, научили ее уверенности. Даже не осознавая полностью этого, она научилась лепить силой пальцев, как это делал он, когда в исключительном случае пользовался глиной. Она научилась быть смелой и решительной и отвергала все, что ей мешало. Над лицом Джейн она работала с необычайной утонченностью, словно ощущала через глину ее черты. Глаза ее были прикрыты, пальцы легко сжимали глину и точно выдавливали каждую отдельную плоскость или выступ. Каждый день, открывая двери мансарды, она начинала испытывать настоящий экстаз, а закрывая их за собой, уходила опустошенная, не имея никакого желания возвращаться к прежней жизни. Она жила этой работой. Она не говорила о ней никому. Да ей и не с кем было говорить о своих проблемах.

Однажды ночью Сюзан проснулась. Во сне она почувствовала легкое, но непереносимое давление на веки и, полностью очнувшись, увидела в окне молодую луну. Месяц был ярким, как солнце, и висел в небе прямо напротив кровати. Испугавшись, она села, и тут Марк произнес ясным голосом, в котором не было и следа сна:

— Ты тоже проснулась? Это из-за месяца. — И через минуту добавил: — Сюзан, можно я перейду к тебе в постель?

Сюзан никогда и ни в чем ему не отказывала.

— Конечно, милый, — сказала она и снова прилегла на подушки.

Она сладко зевнула и ощутила наслаждение от прикосновения теплого тела Марка. А когда он тихим голосом сказал: «Обними меня крепко, Сюзи», — она нежно обняла его. Как всегда, она испытала сладкое чувство и потому не была готова к внезапному охлаждению, которое охватило тело Марка. В лунном свете она почувствовала, как у него ослабли руки и он успокоился. Минуту он лежал неподвижно, затем нежно поцеловал ее и завернул в простыню.

— Спи, дорогая, — сказал он нежно. — Мне не надо было тебя будить.

Внезапно сонливость оставила ее.

— Но, Марк, я хотела быть с тобой! — запротестовала она.

— Это ничего, — ответил он таким же нежным голосом. Он встал, взял халат и пошарил около кровати, пытаясь найти шлепанцы. — Я, пожалуй, немножко почитаю. Этот проклятый месяц постоянно меня будит.

Она смотрела на него в упор. Голос у него был веселый, но Сюзан чувствовала, что он изменился.

— Марк, что-то случилось, и ты мне не хочешь об этом сказать.

— Ничего не случилось, — заверил он ее. — А теперь спи. — Он щелкнул выключателем и начал перебирать книги на небольшой полочке у кровати.

— Марк, ты никогда меня не обманывал, — теперь она была так возбуждена, что почувствовала, что не уснет.

— Я люблю тебя, — сказал он, но не посмотрел на нее.

— Конечно, ты меня любишь, и я тебя люблю. Так что же, собственно, происходит?

Тут он взглянул на нее, и губы у него задрожали.

— Марк, в чем дело?! — в ужасе воскликнула Сюзан. Она никогда еще не видела, чтобы Марк плакал. Она выскочила из постели, подошла к нему и прижала его голову к своему плечу.

— Марк, Марк, — шептала она и, держа его, чувствовала, что он весь дрожит. — Что случилось? — допытывалась она. — Марк, пожалуйста, я не смогу этого выдержать.

— Это ничего, — всхлипнул он. — Это ничего, только мне кажется, что ты сильно изменилась. Я все-таки недостаточно хорош для тебя.

Мгновение ей казалось, что она стала мужчиной, а он женщиной. Она слышала, как женщины рассказывали друг другу подобные вещи о своих мужьях. Однажды за партией в бридж у Люсиль Трина Прескотт швырнула карты на стол и пожаловалась:

— Девки, я больше не могу, такая невезуха! Роб мною вообще не интересуется. Он так изменился.

Они поговорили об этом, пожалели друг друга и, в конце концов, Сюзан отвела Трину домой. На следующий день Люсиль пришла и снова начала об этом:

— Женщины такой мягкий народ, Сюзи! Я бы Хэлу дала по мозгам, если бы он изменился! Для меня это означало бы единственную вещь — что он думает о какой-то другой бабе, а этого я бы ему не простила! Я бы ему сказала, чтобы он убирался! Разве он не обещал, что будет мне верен?

Она безмолвно прислушивалась к женскому трепу и знала, что она бы так с Марком не поступила. Но до сих пор она не слышала о мужчине, который выплакивался бы на женском плече. Этим Марк отдалялся от нее, он уже не был тем веселым, простым, сердечным другом. В пугающем мгновении она увидела перед собой длинные коридоры тоски, в которые могли привести подобные вещи. Сюзан, однако, не хотела, чтобы ее предыдущая жизнь менялась. Она жила с Марком четыре года, ей и не снилось, что он несчастен. Она была шокирована.

— Садись, милый, — сказала она очень нежно, и он послушался, словно ребенок, который ее обожает. — А теперь рассказывай мне. Я что-то тебе сделала? Ужасно, что я не знаю, что. Поэтому ты мне и должен обо всем рассказать. Я же тебя так люблю!

Прошло много времени, прежде чем он смог заговорить. Но и он сам точно не осознавал, о чем спрашивала его Сюзан. Он страдал глубоко, безмолвно, вопреки своей воле и даже не знал, почему страдает.

— Ты великолепна, — повторял он снова и снова. — Я просто сумасшедший. Это во мне, а не в тебе. Ты дала мне прекрасный дом, а для детей ты — прекрасная мать. — Через минуту он продолжил: — Ты всегда так мила и добра ко мне. Я слышу, как товарищи наговаривают на своих жен. Хэл не может себе позволить прийти на десять минут позже, так как сразу же должен отчитаться перед Люсиль, а она обшаривает его карманы. Настолько ревнива, что ревнует даже к машинистке из фирмы Хэла! Когда я вот так слушаю их всех, то говорю себе: «Слава Богу, что у меня жена не такая!»

Она слушала его, гладила по плечу, которое дрожало под тонкой полотняной пижамой.

— Это не из-за того, что сделала ты.

— Ну так, может, это из-за того, какая я?

Минуту он молчал. Потом он отстранился от нее, пересек спальню, взял трубку, закурил, присел на подоконник и уставился на луну.

— Пожалуй, да, — сказал он, — пожалуй, это так.

Сердце у нее затрепетало от страха.

— Тогда все намного хуже, — прошептала она. — Я могла бы перестать делать то, что причиняет тебе боль, но для меня было бы исключительно трудно перестать быть тем, кто я есть. Я даже не знаю, как с этим справиться. Я никогда не думала о том, какая я. У меня все время полно дел, и я так счастлива.

Он встал, опустил жалюзи, чтобы избавиться от лунного сияния и присел на постель.

— Я вообще не хотел об этом говорить. Я даже не могу объяснить, что у меня в голове, и потому не стоило ничего говорить. Но я неустанно ощущаю, что ты не здесь — по крайней мере, не целиком. Ты все делаешь так хорошо, намного лучше, чем кто-либо другой — это мне ясно.

— Ах, Марк, перестань! — попросила она его. — Меня вообще не интересует, как и что я делаю, я только хочу, чтобы ты был счастлив. А если ты несчастлив, то все это вообще не годится. Я проиграла!

— Да нет же, я счастлив, — сказал он решительно. — Я идиот, если говорю что-то такое. Я живу в уюте, ощущаю всяческую заботу, и ты ничего не делаешь наполовину, кроме того… — Он замолчал и через мгновение добавил: — Разве что, ты не отдаешься мне полностью.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она. — В чем я когда-либо тебе отказала?

— Ни в чем, я идиот — только чувствую, что я никогда не обладал тобою полностью. Послушай, Сюзан, когда я с тобой говорю, я рассказываю тебе все, что со мной случилось, говорю тебе все, понимаешь? Ничего не утаиваю. Но ты не говоришь мне кучу вещей. А когда слушаешь, то делаешь это только наполовину. В этом-то все и дело: я женился только на одной твоей части.

Он смотрел на нее серьезно с лицом, полным напряженного усилия, чтобы она поняла его. А она его поняла и впервые в своей жизни захотела от него отдалиться. Неужели кто-то имеет право требовать, чтобы она вывернула наизнанку всю свою душу? Она не собиралась отдавать всего. Она давала лишь то, что он был способен принять. Она уже хотела открыть рот и резко сказать: «Если хочешь меня всю, то должен быть способен взять меня всю. Раз уж я что-то от тебя прячу, тут ничего не поделаешь».