Страница 54 из 85
— У меня здесь есть друзья, — сказал Слейд. Он имел друзей во всех уголках мира, это были люди, с которыми он знакомился, колеся по свету в силу своей шпионской службы. — Они выделят мне постель. А для вас у меня есть идеальное место.
Хотя мне не хотелось разлучаться с ним, я не возразила, полагая, что теперь, когда мы заехали так далеко, он меня не бросит. К тому же я не сомневалась, что Вильгельм Штайбер уже выследил, куда мы направились. Более того, ночевать в одном месте было для нас более опасно, чем провести ночь врозь.
Слейд нанял кэб, и мы поехали через старый город. Вечерний воздух был наполнен торфяным дымом, который окутывал серые каменные дома и поднимался до самых соборных шпилей. Запустение, тишина и безысходность — таково было мое первое впечатление о Дублине. Вдоль главных артерий города, в общественных местах и элегантных особняках на фешенебельных площадях горели газовые фонари, но чуть подальше в глубину царила кромешная тьма. Когда я поделилась своим наблюдением со Слейдом, он сказал:
— Это последствие голода.
Великий Голод начался в 1845 году, когда погибли все картофельные посадки в Ирландии. Болезнь, сводившая на нет урожай картофеля в течение нескольких лет подряд, превращала сотни акров картофельных полей в гниющее черное месиво. Между тем именно картофель был основной пищевой культурой Ирландии, поэтому страдало население всей страны. В прессе я ничего об этом не читала, но из писем своих ирландских корреспондентов-священников папа по крупицам собрал ужасающую картину: ослабев от голода, люди ползали вдоль обочин, моля подать им хоть какой-нибудь еды, их губы были зелеными от травы, которую они ели. Тут же, в придорожных канавах, несчастные умирали. Матери поедали плоть своих мертвых детей. Города наполнились ходячими скелетами. По всей стране поднялся гневный протест, потому что зерно и живой скот в огромных количествах кораблями вывозили из страны к выгоде ирландских землевладельцев и английских потребителей, в то время как население самой Ирландии вымирало от голода, а английское правительство не оказывало ему необходимой помощи. Теперь, шесть лет спустя, мор, напавший на картошку, прошел, и она снова стала давать хорошие урожаи, но для миллионов людей, умерших от голода и болезней, было слишком поздно. Еще миллион ирландцев эмигрировали, оставив полупустыми города и деревни. В тени деревьев вповалку лежали темные фигуры — это были бездомные, вынужденные спать на улицах. Нищие в лохмотьях облепляли наш кэб при каждой остановке. Я услышала звон стекла и увидела, как трое мужчин ворвались в магазин через разбитую витрину. Раздались пронзительные свистки, и полицейские ринулись к магазину, чтобы предотвратить мародерство.
Мы остановились у небольшого дома с белеными стенами. Посреди маленького мощенного булыжником дворика стояла статуя Непорочной Девы Марии. Слейд помог мне выйти, взял мой дорожный саквояж, велел извозчику подождать, подвел меня к двери и постучал. Шторка на дверном окошке сдвинулась в сторону, открыв железную решетку, за которой показалось лицо старой женщины, обрамленное накрахмаленным белым апостольником.
— Добрый вечер, мать Агнесса, — сказал Слейд, с поклоном улыбаясь.
— О, да это Джон Слейд, не сойти мне с этого места! — Ее суровое лицо озарилось радостным удивлением. — Что привело вас сюда, скажите ради бога?
— Я привел вам гостью. — Слейд представил меня. — Не приютите ли вы ее на одну ночь?
— С удовольствием. — Монахиня открыла дверь, улыбнулась мне и кивком пригласила внутрь.
Значит, Слейд пристроил меня в католический монастырь!
— Я заеду за вами утром, — сказал он.
Глава тридцать вторая
Мать Агнесса поместила меня в свободную келью, где над узкой железной кроватью висело распятие. У меня было такое ощущение, будто я ступила на запретную территорию. Тем не менее спала я хорошо и утром позавтракала с монахинями. Они были добры и не задавали никаких вопросов. Хлеб из пресного теста, кровяная колбаса и крепкий кофе восстановили мои силы. Когда Слейд заехал за мной, я чувствовала себя достаточно окрепшей, чтобы встретить новый день.
— Доброе утро, мисс Бронте. — Он был гладко выбрит, и цвет лица у него стал здоровей. — Вы готовы сообщить мне, куда мы направляемся?
Он не сказал мне, где провел ночь, и я не спрашивала.
— В Клер-хаус, что в графстве Уиклоу. Поместье принадлежит сэру Уильяму Кавана, отцу Найала, главе фамильного предприятия по производству виски.
— А! Будем надеяться, что наш парень осел именно там.
Мы наняли очередной кэб, и, когда он вез нас из города, Слейд, откашлявшись, сказал:
— Есть вопрос, который мы должны обсудить.
От тревожного предчувствия я вцепилась руками в колени.
— Полагаю, что так.
— Мы не можем вот так просто разъезжать повсюду вдвоем.
От смущения у меня зарделись щеки. Я понимала, сколь неприлично одинокой женщине путешествовать с одиноким мужчиной, никакими официальными узами с ней не связанным. То, что мне и прежде доводилось таким образом путешествовать со Слейдом, не оправдывало моего поведения. Тогда он представлялся моим кузеном. И тогда он был уверен, что ничего предосудительного не случится, но теперь ситуация опасно изменилась. Более того, теперь я была обязана защищать репутацию не только Шарлотты Бронте, но и Каррер Белл.
Тем не менее я ответила:
— Я не могу позволить себе думать сейчас о том, что скажут люди. Чтобы спасти Британию от Найала Кавана, Вильгельма Штайбера и России, я должна рискнуть своей репутацией.
Хотя и кивнул в знак согласия, Слейд нахмурился:
— Кто-то рано или поздно поинтересуется, какие отношения нас связывают. Например, семья Кавана. Как мы будем представляться?
Это был хороший вопрос. Я знала лишь один ответ на него:
— Мы должны говорить, что я — ваша жена.
— Моя жена. — Голос Слейда прозвучал сурово и укоризненно. Я догадывалась, что он думает: если бы обстоятельства сложились по-иному, я бы теперь действительно была его женой. Это же соображение печалило и меня. Ему не нравилась идея притворяться, поскольку это было бы насмешкой над нашим прошлым. Мне она тоже не нравилась. — Что ж, видно, другого выхода нет.
Я достала из кармана свое дешевое обручальное кольцо из фальшивого золота, купленное в Лондоне, и надела на безымянный палец.
— Вот. Это придаст достоверности нашей лжи.
Мы оба взглянули на кольцо у меня на руке и, отвернувшись друг от друга, принялись молча смотреть каждый в свое окно на проплывающий мимо Дублин. Город кишел экипажами и омнибусами. Я изучала людей на улицах. Богатые и бедные, много рыжих и веснушчатых; встречались и белокурые, скандинавского типа, и темноволосые с бледной кожей и светлыми глазами. Кто-то болтал и смеялся, направляясь по своим делам; кто-то на ходу уныло размышлял о чем-то. И тем не менее всех, казалось, объединяла способность стойко переживать несчастья и страдания.
По загородному шоссе мы направились на юг, к графству Уиклоу. Воздух был свежим, мягким, весенним, небо — ярко-синим, покрытым белыми перистыми облаками, проплывавшими над пейзажем, расцвеченным всеми оттенками зеленого — изумрудным, нефритовым, болотно-мшистым, желтоватым и голубоватым. Поля, разделенные стенами, живыми изгородями и лесными полосами, изобиловали древними каменными башнями и колоннами. Повсюду паслись овцы и коровы. На подоконниках крытых соломой домов стояли цветы в горшках. Мимо проезжали запряженные маленькими лошадками с косматыми гривами телеги, которыми правили фермеры в длиннополых сюртуках и высоких шапках, курившие трубки. Вдали, в небесной лазури, растворялись горы Уиклоу. Но даже красота природы была обезображена Великим Голодом. Деревни стояли в развалинах, покинутые крестьянами, бежавшими из Ирландии в поисках работы и пропитания. Многие поля стали бесплодными, покрывшись камнями; вокруг церквей выросли обширные кладбища. Мы обгоняли фургоны, перегруженные мрачными, бедно одетыми людьми — это целые семьи направлялись к побережью, чтобы сесть на корабли, уносившие их в Новый Свет. Мне было бесконечно жалко этих людей, вынужденных покидать свои дома, и жгучий гнев по отношению к тем, кто не только не помог им, но еще и усугубил их бедствие, поднимался во мне.