Страница 15 из 97
До сих пор мое первое, если не считать житий мучеников, творение в народе ходит. Меня уж точно переживет, а там, даст Бог, и Романовых со всем их кровопийственным родом. И будут люди читать и удивляться смелости безвестного смерда, и говорить, что именно тогда первый раз появилось само это слово — Грозный — применительно к царю Ивану Васильевичу, по номеру — четвертому.
Глава 3. Два Собора и маленькое зло-счастье
Должен признаться, что в глубине души я возлагал некоторые, и немалые, надежды на послание Ивашки Пересветова. Думалось мне, что вот прочитает Иван мое творение и восхитится мудростью моей не по годам, тут-то я ему и откроюсь, и обнимемся мы, как встарь, и введет он меня за руку в крут советников своих ближайших. Не сложилось.
Не могу сказать, чтобы брат совсем обо мне забыл. Нередко призывал он меня к себе, когда просто поговорить, а иногда и послушать вместе людей мудрых или занимательных. Вот, помнится, был в то время в Москве некий саксонец по прозванию Шлитт, бойко насобачился по-русски говорить и часто был к царю зван. Рассказывал он вещи дивные о развитии разных наук и ремесел в Германии, меня особливо их книгопечатание заинтересовало: то и у нас было известно, но их книги были дюже хороши, вот только оклады бедноваты, но это и понятно. Еще же рассказывал об успехах художеств, о том, что рисуют не токмо на дереве или на стенах, но и на холсте, красками, на масле замешенными. А изображают не только божественное, но и мирское, даже из языческих сказаний. И холстами этими дома свои украшают. Приволок два таких холста, в италийской земле произведенных. Срамота: девки голые! Но красивые, вот только дородности не хватает. А еще добавил, что таких же из камня высекают, как живые выходят. Тут все на него руками замахали: об этом и слушать не хотим, такие изваяния — грех, даже и в одеждах.
Подивились мы на многие рассказы, а некоторым так и прямо не поверили, но все же решил Иван тех ремесленников, лекарей, аптекарей и художников в Землю Русскую пригласить, пусть воочию покажут свое умение, а понравится, так и у нас то же заведем, людей наших обучим. Для того послал он Шлитта в Германию, дал ему с собой письмо брату своему перед Господом императору Карлу, в котором просил оному Шлитту во всех его делах содействовать. И денег дал изрядно. С тем саксонец сладкоязыкий и пропал. Так мы все и решили: мошенник он оказался и вор. Появился Шлитту нас только через десять лет и стал сказки рассказывать, что-де набрал он сто двадцать человек наилучших ремесленников, но ганзейские правители их в землю Московскую не пропустили, а самого Шлитта в темницу посадили. Тому поверили, поди, спустил все деньги на женок и вино и безобразия всякие учинил, за то и посадили. А иному не поверили: кто же осмелится людишек царя Московского задержать?! А как денег стал просить, дескать, долги у него остались по службе нашей, и предложения всякие легкомысленные делать, тут его батогами из дворца и выгнали. Ведь что придумал: нам вместе с германцами идти против турок воевать! С предателями веры христианской против соседа и друга нашего вечного! Не только мошенник и вор он был, но и глупец великий!
А еще Иван каждый раз брал меня в путешествия свои по Земле Русской. Он в них много ездил, чтобы хозяйским оком осмотреть свое имение. Путешествия те мало отличались от уже описанного мною, вот только я свое поведение изменил — как стал работать вместе с монахами Макарьевскими, так сразу и дал себе зарок: никаких забав, никакого пустого времяпрепровождения. Отныне я на охоту не ездил, больше трех часов за пирами не сидел, а после обеда более двух часов не почивал, тут слугам строго указал, чтобы поднимали, даже если брыкаться буду. Так что я больше по монастырям ездил, и Иван меня в этом всячески поддерживал. Ты, говорит, потолкайся там, посмотри, как и что, меня-то они боятся, всего не покажут. А что разглядишь, то мне докладывай. Ободренный этим его поручением, я ретиво принялся за дело. Нашел, что монастыри живут хорошо, и землицы у них много, и крестьяне плодятся. Народ о благочестии не забывает, по духовной деревеньки монастырям отписывает на помин души, а бывает, что и при жизни все отдают, тогда живут в монастыре на всем готовом, грехи замаливают. Монахи проводят дни в благочестивых размышлениях и молитвах, бывает, что и работают, если игумен им за провинности послушание укажет. В посты скоромного ни в коем разе не едят, а пробавляются ухой обыкновенной, стерляжьей, пирогами с капустой и грибочками, допьяна же не напиваются ни в какие дни. Нашел и нестроения. Книги апокрифические в монастырских библиотеках, но то небольшая беда, потому как пылью и грязью заросли от забвения. В иных монастырях при богослужении ходят не посолонь, а то есть прямая ересь. А еще при службах используют не французское вино, как во всех наших храмах заведено, а рейнское, сия кислая ересь скулы сводит и от благочестивых мыслей отвлекает.
В поездках своих я не только за жизнью монастырской следил, но старался везде, где только можно, всякие смешные происшествия разглядеть, забавные рассказы расслышать и острые словца запомнить. Все это я и вываливал на Ивана каждый вечер, стараясь его развлечь. Но он развлекаться не желал, а от рассказов моих о монастырях почему-то еще больше мрачнел. Он вообще тогда мрачен был. Что-то у него с советниками его не получалось, а если что и получалось, то не быстро и не по слову царскому.
И тут Иван придумал дело небывалое — созвать Земской Собор, думу из выборных людей всей Земли Русской. Зря потом Курбский взял грех на душу и объявил на весь свет, что это будто бы он предложил, что царь должен искать совета не только у своих бояр, но у всенародных человеков, и Иван поступил по слову его. Брату в голову не могло прийти искать у кого бы то ни было совета, тем более у каких-то неведомых выборных людей, он по своей извечной подозрительности никаким посторонним советам не доверял и норовил сделать наоборот. Да и кто, кроме него, мог решиться обратиться не к Думе боярской, не к Священному Собору, а напрямую к народу русскому, ведь только для него все люди были едины, как дети родные. Вот некоторые говорили потом: не дети любимые, а холопы. Пусть холопы, на то он и самодержец Божьим провидением. Главное, что все равны пред лицом его и все в подчинении равно любимы.
К назначенному сроку потянулись в Москву люди лучшие из всех городов, из всех областей, со всех концов Земли Русской. Вотчинники, бояре, наместники, воеводы, дьяки, дети боярские, было трое и из купцов. Вместе с епископами и двором набралось немногим менее царских невест, так что даже Грановитая палата оказалась мала, посему установили собрать Собор на Троицкой площади перед Кремлем, благо погода была солнечная и теплая. Торговцев всех разогнали, Лобное место устлали коврами и установили кресло резное, затейливое для царя, напротив поставили ряд кресел обыкновенных для первейших людей и святителей, затем несколько рядов лавок для бояр, остальной же простой люд, дети боярские, дьяки и чины дворцовые, простояли все время Собора.
Там, в толпе, узрели мы с Андреем Курбским Сильвестра.
— Ишь, скромник, — шепнул мне на ухо Курбский, когда мы опустились в кресла, — стоит в сторонке, как будто не имеет ко всему этому никакого отношения. А ведь по его заслугам место ему рядом с нами. Но предпочитает оставаться простым протопопом, уничижение паче гордости. Все мог бы получить, ему Иван твердо обещал в будущем место митрополита, лишь постриг прими. Не захотел. Ничего, говорит, мне не надо, ни злата, ни чинов, ни белого клобука! Господь судил мне, недостойному, — очень похоже передразнил Курбский Сильвестра, так что я даже прыснул смешком в кулак, — помочь тебе, царь, утвердить твою власть и устроить всю землю нашу. А как свершится это, уйду я, смиренный, в монастырь, Бога молить за тебя и за весь народ христианский, — тут Курбский усмехнулся, — а ведь он взаправду верит, что только его молитвы до Бога дойдут и только ими весь народ христианский спасется.