Ты - мое дыхание

Проснулась Поля поздно. Так поздно, как никогда раньше. Когда она разлепила опухшие тяжелые веки, будильник на тумбочке показывал уже три часа дня. Да, в общем, в этом и не было ничего удивительного. Легла она только утром, дождавшись, пока за Сухановым захлопнется дверь. Он и вовсе не спал этой ночью: постель была несмятой и холодной. Поля думала, что уснуть не сможет ни за что, так просто полежит, согреется, но почти мгновенно провалилась в тяжелый, нездоровый сон. Во сне ее преследовали сумбурные видения: Борис, играющий на гитаре и поющий песни на незнакомом, непонятном языке, Ирочка Ларская, смачивающая волосы пенкой и на том же языке подпевающая, еще почему-то преподаватель по международной журналистике, ставящий жирный «неуд» в ее зачетку, и Антон… Во сне она даже не помнила, как его зовут, только видела развевающиеся по ветру волосы цвета воронова крыла, слышала голос, чарующий и ласковый, и силилась докричаться до него. Но крика не получалось, а рот раскрывался беззвучно и беспомощно, словно у рыбы… С этим криком она и проснулась. Сердце колотилось больно и бешено, батистовая ночная сорочка взмокла под мышками и на груди. Поля потерла дрожащими пальцами виски и села в кровати. Впервые в жизни ей было стыдно за собственный сон: что-то нехорошее мерещилось в том, что во сне она тянулась к Антону. И оттого, что всплыло в памяти имя, мгновенно и ясно вспомнился весь вчерашний вечер: старинные самовары вдоль стен, водка в хрустальном графинчике, чужая ладонь, накрывающая ее кисть…

«Князь ты мой, князь, зачем, откуда ты взялся на мою голову? И не вовремя-то как! А может быть, как раз вовремя?..»

Она, не одеваясь, в одной сорочке и босиком, прошла на кухню, достала из холодильника «тетрапак» с соком, налила полную чашку, выпила. Почувствовала, что не напилась, налила еще. С тоскливым стыдом подумала: «Сушняк… Вот и допьянствовалась до похмелья, подруга!»

Поле действительно было стыдно. И прежде всего из-за торопливого отчаяния, с которым она кинулась искать утешения на груди незнакомого человека. Ведь кто знает, что там на самом деле было между Сухановым и Ирочкой? Кто знает, кроме них самих, Бога на небе да какой-нибудь бабки-ворожеи? Подумала, торопливо взлохматила пальцами волосы и решительно подошла к рабочему кухонному столу. Там в одном из деревянных ящичков вместе с пленкой для вакуумной упаковки и пищевой фольгой лежала старая колода карт. Поля прятала ее от Бориса, потому что тот безжалостно высмеивал ее пристрастие к доморощенному, примитивному гаданию и раскладыванию пасьянсов.

— Ну если тебе так уж хочется картинки пораскладывать, сядь к компьютеру, — говорил он обычно. — Там тот же пасьянс, только еще «рубашки» можно менять по собственному желанию и пальцы не надо мусолить.

— Ты не понимаешь, — упрямо отвечала она и перепрятывала в новое место свои драгоценные карты с лоснящимися и вытертыми клеточками на оборотной стороне.

Карты пахли старой бумагой и почему-то сдобным тестом. Поля вытащила из колоды червового короля, положила его на стол, раскрыла полколоды веером, достала червовую даму.

«Если жена, то должна быть той же масти, потому что муж и жена — одно тело, одна душа, одни мысли… Тогда, может быть, Ирочка Ларская должна быть теперь червовой? Что ж ее в пиковые сразу-то записывать? А я уж как-нибудь на роль трефовой, старой, скучной, как раз темноволосой…» Ей снова вспомнилась Ирочка с ее светло-русыми волосами в мелкую кудряшку, с глазищами цвета темного янтаря и манерой держать голову гордо и независимо. Может быть, слишком гордо и независимо, а от этого демонстративно и неестественно. Но Борьке-то этого не объяснишь! Да и зачем объяснять? Мерзко все это и унизительно…

Поля уронила лицо в ладони и заплакала. В таком виде, в одной ночнушке, с босыми ногами, растрепанными волосами и красными глазами, ее и застала тетя Даша, открывшая дверь своим ключом.

— Вы не заболели, Поля? — спросила она первым делом. Потом перевела взгляд на карты, понимающе покачала головой и неожиданно предложила: — А хотите я вам погадаю?

— Нет, спасибо… Я ведь всерьез в это не верю. Так только…

— Кстати, зря не верите! Меня гадать еще моя бабушка учила, а к ней с соседних деревень специально приходили.

— Так вам, теть Даш, в какой-нибудь модный магический салон надо устроиться, — Поля вымученно улыбнулась. — Вы даже не представляете, какие бы деньги там могли зарабатывать!

— А-а-а, — та обреченно махнула рукой, — что толку вас убеждать!.. Обедать-то будете?

Есть Поле совсем не хотелось: при одной мысли о еде желудок сводило неприятной судорогой. Она отрицательно помотала головой и ушла обратно в спальню.

Сквозь голубой шелк задернутых штор в комнату пробивался солнечный свет. Она села на край кровати, расправила на коленях сорочку. Сорочка была белоснежная, как облицовка шкафа-купе на стыках огромных зеркал. И Поля вдруг подумала, что, может быть, это на самом деле ужасно, когда заходишь в спальню, а вспоминаешь первым делом мебельный салон? Что, может быть, где-то давно прошла незамеченной грань между ее шутками («А вот теперь у нас много денег, и я стану этакой мещаночкой! Накуплю первым делом кучу мраморных слоников… Хочешь, Борька, мраморных слоников по всей квартире?») и тем, что она на самом деле стала кем-то не тем…

Зеркальные двери злосчастного шкафа мерцали холодно и равнодушно. И Поля с внезапной ненавистью подумала: «А может, разломать его к чертовой матери? И шмотки все к той же матери выкинуть. И квартиру продать. И переселиться обратно в ту комнатушку, в которой прошел медовый месяц и полтора первых года. Туда, где только двухстворчатый шифоньер да письменный стол с диваном и помещались. А еще над диваном панно висело, совершенно ужасное: всадники в масках похищают восточную принцессу. Или, может, это лица у них были такие?.. Где-то, кстати, этот диван вместе с панно есть на фотографии».

Ей вдруг ужасно захотелось пересмотреть прямо сейчас эти давнишние снимки, вспомнить свадьбу, поездку в Крым, первый год после окончания университета, вспомнить то время, когда о грядущем появлении Ирочки Ларской смешно было даже подумать. Она быстро накинула пеньюар, надела тапочки и мимо тети Даши, орудующей пылесосом в холле, прошла в гостиную. Альбом со старыми фотографиями лежал в стенке на антресолях. Он немного запылился, потому что уж очень давно его не доставали, но все еще выглядел вполне пристойно. И первым же между толстыми картонными страницами лежал снимок со свадьбы Сергеевых. Надька в белой воздушной фате упоенно целовалась со своим свежеиспеченным супругом, а рядом целовались свидетели — она и Борис… Поля хорошо помнила, как тогда на свадьбе им закричали: «Не положено! Не положено! Целоваться будете, когда закричат: «Кисло!», но они были так счастливы, и «кисло», естественно, дождаться не могли, и на всех им было плевать…

Так и просидела она над альбомом, любовно рассматривая фотографии и заливаясь слезами, часа два или три. Когда на столике мелодично затренькал телефон, Поля как раз заканчивала разбирать снимки трехлетней давности, сделанные во Франции. Она с сожалением отложила альбом и сняла трубку.

— Поля, Поль, здравствуй! — голос Селиверстова был суматошным и обрадованным. — Как хорошо, что я тебя застал!.. Так ведь и знал, что ты еще не выехала. Я прикинул просто, что тебе от дома до «Эстеллы» добираться минут десять, не больше… В общем, вот, Поль, какое дело: я не знаю, что у Бориса с мобильным, но ты, будь добра, передай ему…

— Подожди-подожди… — Поля рассеянно отвела волосы со лба. — Почему «Эстелла»? Какие десять минут? Я ничего не понимаю.

— Но вы же с Борькой должны там встретиться… — начал Игорь с некоторой досадой и вдруг, оборвав себя на середине фразы, сник: — Или я что-то напутал?.. Да, скорее всего, напутал! Наверное, мне по поводу «Эстеллы» кто-то другой говорил… Пономаренко! Да, точно Пономаренко!..

Она сжимала резную телефонную трубку, выполненную «под мрамор», так сильно, что деревенела кисть. Сжимала и слушала неуклюжий лепет Селиверстова. И даже жалела его. Еще бы! Как бедняжке, должно быть, сейчас плохо: ни за что ни про что заложил друга жене. То, что Борис поехал в «Эстеллу» на свидание с Ирочкой Ларской, было ей абсолютно ясно, и то, что Игорь сейчас просто пытается его выгородить — тоже. Но больнее всего было от того, что добрый, милый Селиверстов, до этого ни о чем не подозревавший, теперь знает — она обычная обманутая жена, каких много. Обычная жена «нового русского»…