Страница 10 из 75
— Ты почему не на занятиях? — спросила она сухо, снимая с плеча сумку и вешая ее на крючок в прихожей. — Насколько мне помнится, ты сегодня должна разбирать с репетитором ту несчастную трехголосую инвенцию, в которой безуспешно ковыряешься вот уже две недели.
— Ты ковыряешься! — огрызнулась Ксюха таким тоном, будто сказала: «Сама дура!». И тут же снова солнечно улыбнулась Борису улыбкой администратора, извиняющегося за технические неполадки.
— Я тебя спрашиваю: почему ты не на занятиях?
Сестрица медленно повернула голову и посмотрела на Полю так, как смотрят на безнадежных, не подлежащих излечению олигофренов:
— Потому что сегодняшний урок мы отменили еще два дня назад. Потому что сегодня мы с мамой собирались переклеивать отклеившиеся обои в нашей с тобой комнате. Потому что вчера, когда ты валялась на диване с наушниками на голове и слушала своего «Иисуса Христа», мы уже разбирали и выносили оттуда письменный стол. А сейчас я освободила книжный шкаф и вот уже полчаса не могу вытащить из него нижнюю полку… Может быть, твой мальчик нам поможет?
Поля похолодела. Больше всего на свете ей хотелось сейчас накрыть Ксюху темной тряпкой, как попугая, чтобы та наконец замолчала. Хотя, в общем-то, было уже поздно. Сестрица уже сказала «твой мальчик» и тем самым поставила Бориса в дурацкое, неловкое положение. Нет, он, конечно же, не начнет махать руками и кричать: «Ничей я не мальчик! Я сам по себе! Мы вообще едва знакомы!» Но не в своей тарелке себя почувствует… А как все хорошо начиналось! Поля уже хотела произнести единственно возможное и бесполезное: «Не обращай внимания!» — и увести его хоть в кухню, хоть в комнату, хоть на лоджию, лишь бы подальше от глупой, а главное, разрушительной в своей глупости Ксюхи, когда Борис вдруг широко улыбнулся и заявил:
— Конечно, поможет. А почему не помочь? Давайте, мадемуазель, показывайте свой шкаф.
В комнату вместе с ними Поля не пошла. Пожав плечами и довольно сносно изобразив вежливое недоумение, она проскользнула в спальню родителей и там почти без сил опустилась на мягкий пестрый пуфик перед маминым трюмо. В высоком прямоугольном зеркале отразилось ее тревожное лицо с прозрачными серо-зелеными глазами. Она неуверенно потянулась к черному с золотом флакончику маминых духов «Магия ночи». Помедлив, нанесла на запястья несколько капель и неожиданно даже для себя самой улыбнулась. Ксюхина выходка вдруг перестала казаться ей такой уж ужасной. Может быть, и к лучшему, что Борис вот так сразу познакомился с сестрой, сразу принялся делать в доме какую-то мужскую работу? Так, будто он уже живет здесь и обязан этим заниматься? Может быть, и лучше, что Борис, без нее, сам зашел сейчас в комнату, где стоит ее кровать под клетчатым пледом, а на стенах, оклеенных бежевыми тиснеными обоями, висят ее детские фотографии в изящных багетных рамках? Может быть, пусть все идет, как идет?..
Она несколько раз энергично провела по волосам массажной щеткой, еще пару минут посидела у зеркала, собираясь то ли с силами, то ли с мыслями, а потом отправилась на кухню варить кофе. Кофе Поля варить умела и любила: и по-турецки, и по-арабски, и по-польски — с солью, и по-венски — со сливками. К ее фирменному набору джезв, висящему на специальной дубовой дощечке, никто в семье даже не прикасался.
Достав из навесного шкафчика пакетик с зернами, она вскользь подумала, что на фоне сегодняшней погоды уместнее всего выглядел бы яблочный компот из трехлитровой банки, но все-таки принялась варить кофе. Когда над бронзово поблескивающей джезвой собралась шапка ароматной густой пены, на пороге кухни появился Борис.
Поля выложила на фарфоровое блюдце несколько вчера испеченных мамой булочек и, не оборачиваясь, спросила:
— Ты не торопишься?
— Да, в общем-то, нет, — отозвался он. Она вдруг представила, как он беззаботно пожимает плечами, как стоит сейчас возле косяка, опираясь о него спиной. Представила так ясно, будто увидела. И загадала: «Если я повернусь и все будет точно так, как представлялось, значит, мы с ним обязательно будем вместе». Обернуться хотелось немедленно. И все-таки Поля сначала переставила чашечки с кофе на маленький лакированный поднос, потом втиснула туда же сахарницу, сосчитала до десяти и только потом посмотрела на Бориса. Он и в самом деле стоял, опершись спиной о косяк и скрестив руки на груди. Солнце, выглядывающее из-за занавесок, щедрыми бликами золотило его выгоревшие волосы. Улыбался он едва заметно и как-то спокойно, точно так, как она себе придумала. И даже носки у него были такие, как ей виделось, серые, хлопчатобумажные, с продольными рельефными полосочками. Портила картину, пожалуй, только Ксюхина ехидная рожица, выглядывающая из-за его плеча. Поля хотела сказать, что кофе на ее долю не предусмотрено, что она за последние пятнадцать минут надоела ей больше, чем за четырнадцать предыдущих лет, что у них с Борисом, в конце концов, деловой разговор. Но та, видимо, сама чутьем маленькой женщины почувствовала, что сейчас здесь лишняя, и удалилась бесшумно и мгновенно, как юное, но деликатное привидение…
Борис, наверное, даже не заметил ее исчезновения, а если и заметил, то не подал виду. И это Поле тоже очень понравилось. Она взяла со стола поднос и, опустив глаза в пол, быстро прошла мимо гостя, бросив на ходу: «Пойдем в комнату» — и как бы случайно прикоснувшись к его руке обнаженным локтем.
В комнате она осторожно поставила кофе на полированный журнальный столик и, быстро подойдя к окну, раздвинула теневые шторы. Тяжелые, почти театральные портьеры, которым для полноты впечатления не хватало разве что золотых кистей, были страстью мамы. Поля всегда немного стеснялась ее вкуса, и сейчас ей было досадно, что обои в их с Ксюхой спальне отклеились так некстати. Гораздо приятнее было бы сидеть с Борисом в светлой, не загроможденной мебелью комнате, где во всем чувствовалась какая-то стильность и весенняя прозрачная чистота, а не здесь, где на стенах с красноватыми обоями разбросаны довольно банальные пейзажи, выполненные маслом, а кругом — тяжелая, монументальная мебель с немодной уже темной полировкой, кстати, обычно заляпанной отпечатками пальцев. Поля повернулась к старенькой «Лирике» в углу. Так и есть: везде частые жирные следы и, кроме того, на крышке — слой вчерашней пыли. Она еще успела подумать, что Бориса нужно посадить в кресло спиной к фортепиано, но он, видимо, уже перехватил направление ее взгляда, потому что вдруг спросил:
— Ты играешь или сестренка?
— Я, — немного растерянно отозвалась она. — И сестренка… То есть она занимается серьезно, будет поступать в консерваторию, а я так, для себя.
Он провел ребром ладони по крышке, смахивая пыль, и неожиданно попросил:
— Сыграй что-нибудь.
Вообще-то Поля терпеть не могла домашних концертов и особенно просьб «сыграть что-нибудь». Это обычно вызывало в ней какое-то дикое и упрямое раздражение. Хотелось плюхнуться на вертящийся стул и забарабанить бравурно и яростно «Собачий вальс». Впрочем, ничего подобного она ни разу не сделала по одной простой причине. Поля совсем не была уверена, что такой репертуар разочарует гостей. Большинство из них выдающимся и единственно достойным внимания музыкальным произведением считали «Полонез» Огинского, ну, еще, может быть, бетховенскую «К Элизе», так что «Собачий вальс» пришелся бы как раз в тему…
Но в этот раз все было по-другому, и, откидывая крышку, она жалела только о том, что давно не повторяла свою выпускную программу. Ах, какая там была «Мелодия» Альбинони! Чудная, светлая и прощально-грустная одновременно. Словно эхо ушедшей любви. Хотя Поля могла только догадываться, что это такое. По сути дела, любви, ни прошедшей, ни настоящей, в ее жизни еще и не было. Так, мимолетные, скоротечные и легко забывающиеся увлечения. Но в одном она была уверена: то, что сейчас бешеным пульсом стучало в ее висках и сладким томлением разливалось по телу, было предчувствием любви, любви большой и подлинной. Она глубоко вдохнула, как когда-то делала перед экзаменом по специальности, и легко пробежалась по клавишам сильными красивыми пальцами с коротко подстриженными ногтями.