Заколдуй меня

— Я сделал флаг и прикрыл спину от солнца, — сказал он.

Паскью сидел на самом высоком каменном уступе, прислонившись спиной к изогнутой гранитной стене, поставив бутылку между ног. Какое-то судно проплыло мимо, и на нем тоже развевался флаг.

— Как чувствует себя малыш? — спросил Паскью.

— Прекрасно, — ответила Софи. — Только по отцу соскучился.

Глава 45

Гнев душил Эллвуда, но говорил он спокойно и непринужденно. Правда, в его голосе можно было уловить легкое изумление и досаду.

— Конечно, мы с вами планировали все по-другому. Утешает лишь, что Пайпер мертв.

— А как это случилось? — спросил Хилари Тодд.

— Пайпер перепугался. Похоже, он устроил там погром. Несколько человек ранены, пожар причинил большой ущерб. А сам Пайпер просто сгорел.

— Но почему?

— Кто знает... — Эллвуд старался держаться в пределах необходимой самообороны. — Может быть, мы слишком часто к нему наведывались. Он ведь был сумасшедший — что толку теперь разбираться?

— Вы в очень скверном положении, Эллвуд, скажу я вам. Вы просто в дерьме! Чувствуете запах? Вы по уши в дерьме и в зыбучем песке.

— Нет, Хилари. Это просто некоторые трудности местного значения. Мне не нравится, что так получилось, но не все операции завершаются успешно, это общеизвестно.

— Вы продолжали операцию после того, как я приказал вам остановиться.

— Да неужели? Кто приказал мне остановиться?

— Я приказал.

— Нет, Хилари. Ошибаетесь. Вы стали забывчивым. Вспомните хотя бы Энни.

Тодд смолк ненадолго. Эллвуд вслушивался в тишину.

В конце концов Тодд сказал:

— Непосредственно операцией руководили вы. Кто-нибудь был задействован, кроме Карлы Джоунс?

— Еще один агент, находившийся перед этим на консервации.

— Возможно, придется заколоть жертвенного барашка.

— Для департамента?

— Для департамента, для местной полиции, для всех, кому положено махать палкой. А в какой роли выступала Джоунс? В роли приманки?

— Мне была предоставлена свобода действий. Никаких инструкций никто не давал. Я докладываю вам обстановку, но не обязан что-то объяснять или за что-то извиняться. Я знаю, вас это бесит — что же, очень печально, — но мы с вами коллеги, оба посты занимаем немалые, и это обязывает. Вначале вы, если можно так сказать, выиграли у меня очко. Но потом я узнал, что вы толкаете налево наркотики, неплохо наживаясь на этом. — Он говорил по-прежнему спокойно, но без прежней мягкости. Гнев Эллвуда обрушивался на Хилари, как дубинка. — Так что не задавайте вопросов, на которые я — и вы это прекрасно понимаете — не смогу ответить.

— Так зачем тогда вы мне звоните?

Эллвуд слышал, что Тодд задыхается, и представил, как тот схватился за горло.

— Я сообщаю вам о случившемся, Хилари. Вот и все. И у меня есть к вам пара вопросов. Если я захочу выдать своего агента для всеобщего успокоения умов, можем ли мы быть уверены, что полиция не вмешается, суд будет закрытым, а прессе преградят доступ к информации? Я понимаю, нужен козел отпущения, но нам придется похоронить его. Я должен знать наверняка.

— Что еще?

— Как мне из этого выйти?

— Ты ублюдок, Эллвуд! — Смех Тодда напоминал рвотные спазмы. — Сам заварил кашу. Тебя отстранили от этого дела, но тебя заели тщеславие, амбиции и боязнь выглядеть дураком. Потому ты и нарушил приказ и, Господи, опять облажался. А теперь хочешь выйти сухим из воды.

— Так вот, подумайте, как ответить мне, Хилари, и позвоните. Поговорите, с кем нужно. Я буду здесь. Звоните в любое время дня и ночи.

Эллвуд повесил трубку и улыбнулся.

— К черту самооборону! Лучше дубинка.

Паскью усмотрел в этом жизненный принцип: что нальешь в бутылку, то и выпьешь. Он поделился своим открытием с Софи, и та рассмеялась. Паскью тоже засмеялся.

— Знаешь, — сказал он, — я чувствую себя гораздо лучше. Почти нормально.

— Ты начинаешь раскисать, — ответила Софи, — не расслабляйся.

Когда он закрыл глаза, кожа, нагретая солнцем, шум моря, крики чаек слились в единое ощущение. Вслед за ощущением возникли краски, сменявшие одна другую. «Прямо как балдеж от ЛСД!» — подумал он.

Он открыл глаза, но видение не исчезло, а лишь переместилось к линии горизонта. Закат окрасил небо в розовые и малиновые тона, в то же время оно было цвета аквамарина и лазури, желтым и охровым и поблескивало металлом. Паскью наблюдал, как краски сгущаются до лиловых и сине-черных. Две звезды загорелись в небе — они казались тяжелыми, разбухшими от воды и располагались на расстоянии вытянутой руки друг от друга. А может быть, это были не звезды, а огни кораблей. Паскью бил озноб. Он добрался до ниши, которую занимала прежде Марианна, и сел там, наклонившись вперед, упершись локтями в колени, похожий на безмолвного призрака.

— Я очень волнуюсь, — сказала Карла. Незадолго до этого она разговаривала с Эллвудом и теперь знала, что нужно делать: "Задержи его здесь до завтра. Не позволяй ему сбежать. Свяжи его, напои, трахайся с ним до посинения. Главное — успокой его. Заставь поверить — все будет так, как он задумал".

«Ты попал в переплет, Эллвуд, — пронеслось у нее в голове, — я оказалась права. Сейчас тебе очень нужна моя помощь, и когда-нибудь ты за это заплатишь».

— Я очень волнуюсь, — повторила она, — а куда мы отправимся?

— Может быть, за границу. В Грецию или Турцию.

«Господи, — подумала она, — он так и остался в душе проклятым хиппи! Они по-прежнему в шестидесятых годах, хотя им уже по сорок». — Она улыбнулась, и Люк уловил в ее улыбке почти искреннее чувство к нему. Почти.

— Покажи мне что-нибудь, — попросила Карла.

Люк вышел из комнаты и вернулся в цилиндре и фраке Великого Зено. Он показал ей пустую ладонь, в которой в следующий миг оказалась игральная карта — Влюбленные, чья жертва уже принесена.

Он повернул ладонь — и карта исчезла. Вместо нее в руке лежало маленькое красное сердечко, размером примерно с голубиное. Он приложил сердечко к губам — и оно исчезло. Когда он снова открыл ладонь, Карла увидела белое перышко — символ чистоты и полета.

Он подбросил перышко вверх, и его не стало. На его месте, словно обретя рождение в смерти, появилось поблескивающее яйцо. Яйцо с треском раскрылось, и из него сверкающей россыпью вылетел каскад огоньков. Люк подошел к Карле и отдал ей яйцо.

Внутри яйца поблескивало колечко; судя по оправе, ему было лет двести, мелкие бриллиантовые камешки образовали четыре концентрические окружности, а в центре сверкал большой розовый бриллиант.

Карла посмотрела на кольцо, потом на Люка. В ее взгляде было все, что он ожидал увидеть: любовь, преданность, надежда, согласие.

"Господи, мать твою!.. — подумала она. — О-о-о-о-ох, Господи, мать твою!" — Голова у нее кружилась от восторга и желания.

Софи трижды набирала номер Джорджа Роксборо, прежде чем дозвонилась ему.

— Вы близкая подруга Сэма? — спросил он.

— Да, достаточно близкая.

— Ну, если даже вы не знаете, где он, то почему решили, что я могу это знать?

— Я беспокоюсь за него, вот и все. И подумала — вдруг он звонил вам.

— Почему?

— Больше мне не к кому обратиться. Было бы к кому — позвонила бы.

— Нет, — сказал Роксборо. — Я ничего о нем не знаю. — Он умолк, и Софи уже собиралась попрощаться. — Он действительно ваш близкий друг?

— Я ведь уже сказала. — Софи едва сдерживалась, чтобы не нагрубить, от беспокойства у нее портился характер.

— Тогда вам должно быть известно, что он временами ведет себя странно. Пребывает в подавленном настроении, пьет без меры. Такое с ним случается.

— Да. — Софи так и подмывало сказать: «На этот раз, я уверена, причина совсем другая», — но она сдержалась. Она не нуждалась в помощи или сочувствии Роксборо и не хотела возбуждать его любопытства.