Страница 49 из 67
Гатчину наводнили жандармы. Каждый из инженеров и мастеровых «Садко» был с пристрастием допрошен и передопрошен, такой же процедуре подвергся состав офицерской школы до последнего денщика и кухарки.
Через пару дней великий князь пригласил Самохвалова к себе. Он выглядел неплохо, но неважно слышал да был непривычно бледен.
— Как вы, Александр Михайлович? — Петр никогда не считал экс-моряка таким же другом, как Можайский, или соратником, как Джевецкий с Костовичем, но искренне за него переживал. По мнению авиатора, Сандро был наиболее симпатичным представителем весьма неоднозначного императорского семейства.
— Нормально. Ксению перепугали, мерзавцы.
— Уже выяснили, кто именно?
— Нигилисты-народовольцы и тому подобная сволочь. Перевешать бы их всех. Бесхребетность Никки, связывающего руки жандармскому корпусу, до добра не доведет. Выпьем.
У великого князя подрагивали руки. Вероятно, он получил легкую контузию. Далеко не первая за утро рюмка коньяка, как и в прошлый раз, развязала ему язык, и на Самохвалова посыпался поток приватных сплетен из высших сфер власти, кои были ему не интересны и даже вредны, но и уклониться от разговора решительно невозможно.
— Было несколько покушений на прежнего государя императора. Жандармы их выслеживали и арестовывали. В 1887 году присяжные признали виновными группу из пятнадцати негодяев, которые уже и взрывчатку подготовили, и планы расписали. Суд не колеблясь прописал вздернуть пятерых главарей, остальным — каторгу, хотя я бы всем одел веревочный галстук. В Европе либеральные газетки взвыли, император их не соизволил заметить. А Никки перед всеми смущается.
Императорский родственник продолжил накачиваться и налил Самохвалову, продолжая откровения.
— Младший брат одного из казненных подонков, некто Владимир Ульянов, получает возможность учиться в университете за счет казны. Его выгоняют за, естественно, революционную деятельность и бунт. А что еще ждать от гнилой яблони? Цветущий персик? Нет, кучу гнилых яблок. Но теперь правит Никки, многое дозволено. Ульянов оканчивает Казанский университет, становится помощником присяжного поверенного и начинает заниматься чем? Правильно — угадал, Петр Андреевич, сей персонаж весь в революционной деятельности! Вот только убить императора или кого-нибудь из нашей семьи уже мало им. Долой самодержавие, мать их... P-революционеры хреновы. Никки плохо умеет править страной, однако больше вообще ничего не умеет. Его — в пастухи? Что же делает наш повелитель, чтобы не менять скипетр на пастуший рожок? Он вызывает министра юстиции и говорит: ни-ни, Европа на нас смотрит. И революционным мерзавцам вместо пожизненной каторги, как того Уложение о наказаниях требует, дают, не смейся, по три года высылки! Понимаешь, что это значит? Объявлено высочайшее соизволение: на Романовых сезон охоты открыт! Стреляйте в нас, взрывайте нас, свергайте нас, больше трех лет отдыха вам ничего не грозит!
Срываясь на крик, Александр схватил авиатора за грудки и проревел:
— Понимаешь, Петр, я — не человек и не великий князь, я — дичь! И моя жена, сестра императора — тоже дичь! И дети мои не люди, а просто мишени на охоте...
Самохвалов вспомнил предупреждение Плевако о некоторой вероятности, что взрыв ракеты меж ногами Трубецкого-младшего могли бы расценить как нападение на чинов войска и вообще должностных лиц при исполнении ими служебных обязанностей, наказуемое военным судом по статье 279 Воинского устава о наказаниях с лишением всех прав состояния и смертной казнью. Спасло лишь то, что княжич был в отпуске, и его самоподрыв квалифицировать как теракт не смогла даже минская юстиция. Для Петра казалось невероятным, что за весьма сомнительный и явно неосторожный проступок он проскочил на волоске если не от смерти, то от длительного лишения свободы, а за тяжкое государственное преступление брат казненного бунтовщика отправляется на три года подышать свежим воздухом. Российская фемида действительно слепа. По воле случая, чиновничьего самодурства или высочайшего бесхребетия она кидается в крайности — от необузданной жестокости до бессмысленного либерализма.
— Скажи, Сандро, как мы спасем Россию, вооружив ее воздушным миноносцем? Главные враги, выходит, внутри — такие, как Ульянов.
Князь поднял мутные глаза и сказал неправдоподобно трезвым тоном:
— Огульно проблемы империи, Петя, мы и не решим. Хотя бы одну, важную. Если каждый, да что каждый — пусть бы один из десяти россиян сделал для страны все что мог на своем месте, мы бы жили в другой России, счастливой. Но у нас нет другой России, а есть одна задача. Выкатывай миноносец без меня. Деньги кончились? Скажи, сколько надо. Кстати, напиши на его борту имя моего святого — Александра Невского. А то наречешь бесцветно, какой-нибудь «семеркой». Героическому делу полагается такое же название. Ступай работай. Я чуть позже подъеду, и без помпы.
Фрегат «Александр Невский» был на слуху по поводу его бесславной кончины из-за разгильдяйства экипажа. Сам православный святой был известен двумя небольшими стычками на Неве и к северу от Чудского озера, а также многолетней беспорочной службой татарским ханам по выколачиванию дани из соотечественников. Рассказав великому князю о суевериях, по которым авиаторы убоятся самолета с именем погибшего фрегата, Самохвалов с трудом уговорил его именовать машину как-то иначе. Ну, хотя бы «Русским Витязем».
Он оказался крайне труден в управлении. Огромной площади элероны, руль высоты и направления создавали непривычно большую нагрузку на штурвал и педали, пока миноносец не получил серворули. Хвостовой крюк многотонной машины вспахивал землю наподобие плуга, мешая рулению на взлете, длинный пробег тихоходного аппарата оказался почти неуправляем. Крюк уступил место колесу, а на передних стойках шасси появились тормоза.
Пилотская кабина заполнилась приборами — альтиметром (высотомером), анемометром с крыльчаткой для определения скорости, компасом, часами и множеством шкал для контроля за двигателями — обороты, давление и температура масла каждого мотора. Наконец, датчики уровня топлива в каждом из емкостей и вентили переключения баков. Понятно, что в одиночку уследить за такой массой циферблатов человек не в состоянии. Экипаж «Витязя» должен состоять не менее чем из двух человек, второй летчик — бортовой техник — надзирает за двигателями и имеет возможность доступа к ним в полете. Для этого участок верхней поверхности нижнего крыла до моторов покрыт арборитом, а не перкалью, страховочный трос препятствует падению с крыла.
Великий князь впервые поднялся на борт заказанного им биплана лишь в июне, на осторожном полете по кругу. Он с ума сходил от восторга, а Самохвалов хмурился. Ему не нравились прочностные характеристики крыльев: в глубоком вираже или пикировании градусов на сорок каркас плоскостей трещал по всей длине, рвались тросы, деформировалась обшивка. Набор предстояло укреплять, а кроме того вводить серьезные ограничения по эксплуатационным режимам, совершенно не нужные легким самолетам. Да и отвлечение лучших сил «Садко» на огромного «Витязя» не могло не сказаться на текущем выпуске серийных аппаратов. Работы по перспективной «семерке» — скоростному моноплану — вообще оказались замороженными.
В июле курсант офицерской школы в сложной ситуации покинул «четверку» с парашютом, угробив машину. Александр Михайлович счел, что у летчика не хватило мужества выправить положение и посадить самолет. Командующий не придумал ничего лучшего, как запретить в российских ВВС парашюты, дабы пилоты боролись за машину до последнего и не прыгали за борт на изобретении Котельникова.
В начале августа «Русский Витязь» получил новые двигатели и, перегруженный штатными и подвесными баками, совершил беспосадочный перелет по маршруту Санкт-Петербург—Москва—Киев—Одесса. Великий князь лично пилотировал его и после приземления объявил о готовности к трансатлантическому рейсу.
Самохвалов категорически отказался от поездки в Европу на подготовку к историческому старту. Дошло до ссоры, причем в совершенно трезвом виде. Вечером 2 сентября 1897 года августейший пилот объявил Петру, что тот обманул наилучшие великокняжеские ожидания, и вообще Александр Михайлович считал директора «Садко» своим другом, оказывается — зря.