Аэропланы над Мукденом

— Так точно, государь император.

— И кто разрешил эскапады прямо против дворца? Я вас спрашиваю, господин министр. Все воздушные экзерсисы через Воздухоплавательный парк проходят, по вашему ведомству, не так ли?

Зная сварливый характер императора, Ванновский молчал. Увы, на Руси всегда можно лишь прямо дозволенное. То, что несущийся над Невой авиатор не нарушал никакие правила полетов по причине отсутствия оных правил, извинением не служило: пока не получил соизволения, не смей летать пред высочайшим оком.

Столпившиеся на набережной праздные гуляки прильнули к парапету. Меж тем аэроплан снизился и пронесся на высоте саженей десять аккурат вдоль берега, позволяя рассмотреть себя во всей красе. На нижней поверхности крыла и на хвостовом оперении гордо сиял российский триколор. Когда самолет промелькнул ровно напротив окна, император успел разглядеть слово «Александр» на обтяжке фюзеляжа между крыльями и хвостом, а также цифру три на капоте. Зеваки тоже разглядели. Сквозь оконные рамы снизу донеслось: виват, Александр, виват, Россия!

Самодержец смягчился. Демонстрация монарху верноподданнических чувств никогда не бывает избыточной.

— Господин министр, извольте как-нибудь доставить ко мне дерзкого воздухоплавателя.

Приземлившись на наскоро подготовленной площадке Васильевского острова, Самохвалов стянул куртку и летную шапку. Несмотря на прохладу и изрядный ветер от пропеллера, он был мокрый как мышь. Самый длинный в истории сорокаминутный полет дался ему с немалым нервным напряжением. Но и впервые, пожалуй, с Логойска Петр получил настоящее наслаждение. Теперь он не только управлял экспериментальной машиной, отдавая управлению ею все внимание.

Поверив, наконец, новому мотору Костовича, Петр постепенно наращивал продолжительность вылетов. Но на Волковском поле ему стало тесно. Солдаты разровняли крохотную дорожку, садиться и взлетать на которой было опасно — дистанция в обрез.

Вдобавок начальник воздухоплавателей Александр Матвеевич Кованько изволили изобразить ревность и запретить подниматься в воздух в дни полета аэростатов. Не вступая с ним в полемику, Самохвалов с новым компаньоном оставил там сборку второго аэроплана третьей модели, а с облетанной машины сняли крылья и хвост, загрузили на три подводы и перевезли на Васильевский, ближе к заливу. Второй «трешке» родиться было не суждено — из ее узлов впоследствии собрали прототип новой серии.

Перед рекордным вылетом Петр собственноручно намалевал на обшивке российские флаги, тройку на обтекателе двигателя и «Александр Можайский» на фюзеляже, причем имя покойного уместилось на левой стороне, фамилия — на правой. О том, что император — тезка человека, к сорока дням, по смерти которого приурочен полет, авиатор и не задумался. Маршрут над рекой был выбран не случайно — посадка на ее гладь при неисправности влекла купание в теплой летней воде, но не катастрофу.

Примерно через час-полтора после приземления, когда Костович и Самохвалов проверили состояние агрегатов и собрались уходить, на взмыленном коне к ним примчался штабс-капитан из аппарата Главного штаба, со времен разбирательств с Можайским считавшийся экспертом по воздушным прожектам.

— Петр Андреич, личная просьба Ванновского — до высочайшего соизволения в Санкт-Петербурге и окрестностях не летать.

— Что случилось, Георгий Дмитриевич? Самолет испугал любимую болонку некой княжны?

Офицер покинул седло и, пользуясь, случаем, оглядел аппарат.

— Хуже, дорогой Петр Андреевич, вы самого Императора изволили взволновать. Однако же он не гневается, за патриотическую надпись на корпусе приказал вас к нему доставить.

Тут штабс-капитан начал ржать.

— Понятно, что он фамилию Можайского не прочитал, она к реке обращена была. Но тройка-то откуда?

— Третья модель, — пожал плечами Самохвалов.

— Анекдот-с. Но коли он до государя дойдет, быть беде. Ванновского он точно съест. Петр Андреич, голубчик, белая краска есть? На помилуй Бог прошу: закрасьте правый борт, не доводите до греха. И ни слова никому, даже Обручеву. Могу на вас уповать?

— Всенепременно.

— Вот и славно. О времени высочайшей аудиенции будете извещены дополнительно. Честь имею.

Авиатор проводил взглядом лошадиный круп, сходил за ведром с белилами и буркнул:

— На «четверке» напишем просто «Можайский», без Александра. Чтоб без иллюзий.

Но высочайший прием состоялся, куда раньше рождения четвертой модели. В Гатчинском дворце предстоял бал, а накануне император в ближайшем своем окружении мирил французского и германского посланников. Республика, понимавшая, что находится в ладони Кайзеровской империи, и той достаточно лишь хлопнуть второй ладошкой, втиралась в число друзей России, германского союзника, мечтая прикрыться, сей дружбой от перспективы оккупации.

На эти судьбоносные для Западной Европы маневры Самохвалов был вызван как некое русское диво, для смягчения обстановки. Медведь с балалайкой, только очень высокого уровня.

— Вот и наш воздушный акробат, что нарисовал на своем воздухоплавательном аэроплане мое имя и летал над Невой под окнами Зимнего, — при иностранцах Александр III чуть-чуть изображал прогрессиста и потому лично представил летчика послам.

— Уи! Наслышаны, что и гораздо выше дворца, — прогнулся француз. Немец скромно промолчал. Полеты Лилиенталя не шли ни в какое сравнение с вояжем у Невы.

— Могут наши изобретатели, коли захотят. Господин воздухоплаватель, нам докладывали, дескать, ваше дело — перспективное для России. Не желаете в Европу съездить, технике поучиться?

— Благодарю, Всемилостивейший Государь. Только Европа от нас лет на десять отстала, впору им у нас уроки брать.

Император повернулся к послам. Крыть нечем? Эх, англичан бы сюда, им нос утереть. Если гора не идет к Магомету...

— Нужно, чтобы все видели мощь России. Полагаю, круиз нашего воздухоплавателя по европейским столицам этому послужит. Петр Семенович, вы сию кашу заварили, вам ее и дальше расхлебывать.

Военный министр уволок тезку под локоть.

— Удружили вы мне, Петр Андреич! Кто вас дернул у дворца упражняться?

— Так ведь река там, Петр Семенович, падать мягше. Кто ж виноват, что императорских дворцов у нас больше, чем рек.

— Не знаю, помогли вы мне или пакость учинили. От государева настроения зависит. Когда к вояжу готовы будете?

— На следующий год, не ранее.

— Что так? Император меня спросит — что мне ответствовать?

— Нужно двухместный самолет достроить и обкатать, иначе как французов поразить. Оставить здесь дело в таком виде, чтобы без меня оно двигалось, а не стопорилось. Офицеров начать обучать, наконец. Много сделал бы. Но ничего не получится.

— Как так? — министр от неожиданности чуть не оступился.

— Запрещено летать мне до высочайшего соизволения. А государь ясно сказал — давай, но в Европе.

— Сейчас сей конфуз уладим, — и Ванновский снова потащил Самохвалова к императорской беседке, трепыхавшегося у локтя массивного министра, как яхтенный тузик у парусника.

С непостоянством, простительным лишь королям, Александр III не только вдруг стал поклонником воздухоплавания, но и выделил под сии нужды большое поле и казармы, прямо здесь, в Гатчине, возжелав лично наблюдать за столь непочитаемым им прогрессом. Самохвалов получил карт-бланш и абсолютно ненужную опеку.

Глава 3

1 августа 1892 года — 20 мая 1893 года.

Санкт-Петербургская губерния

— Огнеслав, не кажется ли тебе, что твои электрические забавы отвлекают и от авиации, и от арборита? — Петр относился к той породе изобретателей, что мог годами бить в одну точку, и не понимал метания Костовича и Джевецкого, которых увлекало решительно все на свете. — Спалишь свой заводик, где будем крылья собирать?

Мастерская предприимчивого серба напоминала свалку электротехнической продукции. Начитавшись про опыты Теслы, он решил повторить часть из них, попутно изобретая что-нибудь свое. Пожары и верно случались, пару раз его хорошо обожгло, и раз дернуло током, но не остановило.