Страница 32 из 103
Сашка увернул газ в горелке. Запаливать кучу расхотелось.
— Ну что за блинтвейн! — пробормотал он.
Неизвестно почему, но именно эта бумажка остановила его.
Чувствовалась сфокусированная опасность. В первый раз он ощутил это теперь отчетливо. Если раньше подобные ощущения смешивались с другими и могли допускать вольную интерпретацию, то теперь ничто не нарушало чистого, как неразведенный спирт, обжигающего голоса угрозы.
Рука с зажигалкой опустилась.
Сплюнув от непонятки, он откатился в сторону.
Кожа, обильно пропотевшая под гидрокостюмом, саднила теперь. Скинуть бы все же эту облатку да душ принять поскорее. Главное, чтобы «Мангуст» был под рукой.
И то…
А мусор. Мусор и так полежит. Вместе с рожей этой дурной.
Сашка оглянулся на окошко. Оттуда смотрел Художник, как-то обострив лицо вниманием. Чуткий он, как крыса. Не иначе тоже учуял что-то.
И пока Вороненок смотрел не на кучу мусора, взгляд нарисованных глаз с бумажки просто сверлил затылок.
— Вот черт! — ругнулся он и пнул колесиком роллеров в сердцах камень.
Тот полетел в сторону кучи, ударился, отскочил, высек искру об железку и…
Ффу-х! Полыхнуло. Немедленно образовался клубящийся огненный шар. Горячая волна опалила уж и без того пострадавшие от огня сегодня брови.
Обернулся на окно дежурки.
Художник не просто смотрел в окошко. Он держался за стекло. Как тритон за стену. Сашка никогда раньше не видел, как можно держаться за стекло.
Сашку охватил неудержимый, как понос, приступ нервного смеха. Хорош бы он был, запалив эту пакость собственноручно.
А огненно-дымный шар взлетал вверх на тонкой дымной струйке, как на ниточке…
Разговор случился вдруг, будто нарыв прорвало. И таких разговоров у Сашки никогда в жизни не случалось. И не только потому, что каждый говорил на своем языке, но понимал другого, тоже весьма по-своему, но и по обстановке, и по теме…
После взрыва кучи мусора, со стороны напоминавшего миниатюрный атомный грибок — такую бледную смертоносную поганочку, Воронков докатился на роликах до главного корпуса и отпер кладовку. Он был почти уверен, что о красках никто не вспомнит. Освободил одну из подмоченных коробок от банок — самую крепкую.
Уложил в нее в два слоя: грунтовку и по банке каждого цвета. Присовокупил пару ребристых бутылей растворителя. Получилось тяжело, но подъемно.
Кисти были и здесь, и в подсобке. Из художественных кистей выбрал четыре разных номеров. Почему-то был уверен при этом, что для такого художника, как этот, номер кисти малосущественен.
Поднял коробку и, балансируя, покатил обратно к своей дежурке.
— Годится? — спросил, водружая ношу на верстак в мастерской.
Художник уставился на милитаристского вида банки.
— Разберешься?
Художник взял банку цинковых белил, видно было, что даже одна она тяжеловата для его тонкой руки, и как-то прямо пальцами, цепко, по-паучьи, подцепил крышечку и отколупал. Сунул нос в банку и понюхал. И… «аж заколдобился»! Сморщил нос, глаза чуть ли не закатил. Торкнуло его, похоже, от химии!
— Вот растворитель, — сказал Сашка. — Фирштейн?
В ответ послышалось что-то созвучное типа: «Нахнагель!»
А в голове сложился ответ:
— Опасных средств таких, подверженных воспламенению и ядовитых, я не встречал, но применить сумею. Тем вызов мне, как мастеру, серьезней и тем работа больше мне доставит радости!
— Ну, валяй, торчок! — напутствовал Сашка и пошел разоблачаться.
— Сколь славен путь творца, снискавшего признанье, — неслось ему вслед на фоне щебетания Художника, — и как горька стезя в неведении томимого умельца. Кого взволнует результат труда, невидимый для тех, кому он предназначен?
Сашка подумал было, уже стягивая вслед за сбруей и кольчугой гидрокостюм, что бедолага волнуется о двери, которую собирается малевать. Что некому, вот видишь ты, ее оценить. По поклонникам соскучился.
Но в ответ на незаданный вопрос до него донеслось, что Художник скорбит не об этом. Что его беспокоит некая идеальная картина МИРА. Какое-то гипотетическое воплощение некоего сверхзамысла, к которому он подошел вплотную и через что угодил, свалился к Сашке.
Заморочка со сверхзамыслом была ох как непроста даже для самого Художника, а Воронков и вовсе понял весьма приблизительно…
— Как у них все запущено-то, — пробормотал Сашка.
И тут же в голове, прямо через стену соседней комнаты, донесся ментальный ответ.
Художник выдал могучий эмоциональный всплеск, за которым последовало разъяснение, что дело, с одной стороны, в том, что он угадал подлинное существование мира, который отображал. Угадал конкретное место в этом мире, но не учел того, насколько сам поверил в реальность своего воплощения. И вера, судя по всему, эта самая моноаксиологичность творения, сыграли с ним злую шутку.
Одного он только не мог понять. И тут сам изъяснялся непонятно. Реальный мир должен быть в основном идентичен его картине. Но тогда откуда столько нестыковок?
От нестыковок мастера иллюзорных миров колбасило не по-детски. Его мысли путались. Эмоции захлестывали. Радость открытия перекрывалась страхом пережитым, страхом переживаемым и множественными беспокойствами за будущие страхи.
Он не мог понять, откуда взялся Герой.
Под Героем Сашка с удивлением опознал свой образ. Это польстило, но и напрягло. Ибо известно, что жизнь у героев, хоть и содержательная, но недолгая. Как у снайпера, попавшего в плен.
Дальше Художник распинался о неувязках и неутыках по порядку и со всеми, как говорится, остановками.
Неуязвимость монстров, придуманных Художником, должна быть как-то… нет, не «как-то», а прямым образом связана с аналогичной способностью монстров реальных, живущих здесь.
— Э, брат! — притормозил Сашка. — Монстры эти не местные. Наука о них ничего не знает.
Художник на это ответил неожиданной горячностью, что sub specie aeternitatis [4]это полная ерунда! Местные или не местные, а должны быть неубойными, и баста. И это есть per se! [5]
Сашка возразил, что «перси не перси», а монстров он прикончил, уконтрапупил, отправил туда, где прошлогодний снег, и ему плевать на то, как оно это будет sub specie aeternitatis.
Художник, остервенело размешивая тонкой ручонкой загустевшую краску с растворителем, возражал, что так не может быть, потому что не может быть никогда. Ибо всякое средство уничтожения, любое оружие должно было спасовать перед ними, утратив в одночасье все свои смертоносные свойства.
— Ну, так что же вы меня не предупредили? — усмехнулся Сашка, — может, я бы и не рыпался.
Художник опешил и заметил на это, что не мог никак предупредить, потому что и о существовании Героя ничего не знал. И все же этого не могло быть, добавил он упрямо.
— Но оно так есть! — резонно заметил Воронков, не без торжества, хотя и понимал, что это не аргумент.
Аргументом получше могла бы быть «Кобра». Вот, пожалуйста, клинок ее хоть и оказался весь в ржавом налете, своих качеств вовсе не утратил.
Сашка несколько раз провел тряпочкой, перед тем как убрать, и хмыкнул про себя. Под ржавчиной клинок покрывали радужные, похожие на цвета побежалости разводы.
Нет, все равно.
Хотя…
Давал же непонятную осечку «Магнуст»…
Непонятную, потому что вот те самые обоймы. Вовсе они не пустые. Вот патроны. И в одном, и в другом магазине…
Вообще кто сказал, что монстры были им уничтожены или даже ранены? Может, их просто снесло туда, откуда они прибыли, но в полном здравии. Если, конечно, призракам полагается здоровье.
Художник, однако, воспринял концепцию серьезно.
Задумался.
А потом выдал порцию невнятицы, о том, что путь творца сопряжен с ярким следом, который тот оставляет после себя, и на каждой точке этого пунктира есть отчетливый отпечаток таланта. Но если след короток, то отпечаток ярче и сильнее. А если настоящее, что-то НАСТОЛЬКО НАСТОЯЩЕЕ, что обо всем другом, созданном Художником, нечего и говорить, только одно, то весь свет силы сфокусирован на одном этом объекте.
4
С точки зрения вечности — лат.
5
Само собой — лат.